– Скверно! – согласился Беляев. – Скверно, что не подумали заранее. Значит, так! В течение недели надо сделать его депутатом.
– Так ведь не изберут! – не унимался академик. – А если и изберут в депутаты, то вряд ли изберут председателем. Там тайное голосование. Это демократичная процедура.
– Доверьте этот вопрос мне, Борис Нодарьевич! – вмешался Скорочкин. – Дьякова в Моссовет мы уже выдвинули. Правда, он сам слышит сегодня об этом впервые. Выборы как раз через неделю, Борис Нодарьевич!
Скорочкин весомо помолчал с полминуты, давая Беляеву осознать, что он, Скорочкин, вносит вполне подготовленное предложение.
– Но к замечанию академика нашего, Дмитрия Ивановича, следует прислушаться, – согласился Скорочкин. – Он прав, как всегда. Недаром у него имя и отчество как у Менделеева. Оба они гении – и Менделеев, и наш Дмитрий Иванович! Только Менделеев он кто – химик? А вы? – обратился Скорочкин к академику. – Вы физик-ядерщик! А я пришел из торговли, знаете ли. Поэтому я знаю, как продать товар подороже и купить подешевле. Дьяков – мой товар. И я его продам Моссовету так, что они даже не поймут, что они купили. Купят, даже не охнут! А уж избиратели – эти вообще без всяких там премудростей за него проголосуют. В Москве всего один свободный округ – Южное Бутово. Как раз во всем округе уже два месяца нет горячей воды. Я специально придерживал решение этого вопроса к выборам. И вот представьте, забили предвыборные барабаны – и тут появляется Гавриил Христофорович, весь в белом. «Все обещают, только я делаю!» – говорит он избирателям и за два дня обходит все дома, причем каждому встречному обещает, что завтра же горячая вода появится! Снова бьют барабаны, и бац! – вода есть! Что сделают люди? Правильно! Они скажут: этого кудесника надо в Моссовет. А уж там… – Скорочкин хищно ухмыльнулся, – …там все решит предварительная работа с каждым депутатом. Они за честь почтут отмеченный, где надо, бюллетень сперва мне показать, а потом уже в урну опустить, так сказать, в процедуре тайного голосования! Единогласно изберут! Может быть, только татары заупрямятся, так как считается, что этот, как его, Ляшко…
– Ляжков, – подсказали Скорочкину.
– …ну пусть Ляжков. Так вот, они считают, что он никакой не Ляжков, а крещеный татарин из Башкирии. Поэтому за татар я стопроцентный результат не гарантирую.
– Я, кстати, турок по отцу, – неожиданно выпалил Дьяков.
– Точно! – обрадовался Скорочкин. – Тогда и татары будут наши. Как же я забыл, что папа у нас – турок.
– Значит, договорились! – подвел черту Беляев. – А ты, Антон… Ты давай-ка продумай, как нам быстро приватизацию провести. Дело это… Как тебе сказать? Довольных будет совсем немного. Возьми на себя эту миссию. Ты парень толстокожий, в меру циничный. Все объяснить можешь – даже то, что не имеет объяснений. У тебя получится… А это еще что такое?! – Беляев показал куда-то в угол, откуда задорно бликовали толстые стекла очков Леры Старосельской. – Я не знаю эту женщину. Вы кто, гражданка, и как здесь очутились?
Лера медленно поднялась, вышла на середину комнаты и мстительно произнесла:
– Ну, теперь молитесь, сатрапы! Конец вам пришел! Справедливый конец! – Она ловко выхватила из-под кофты гранату Ф-1, называемую в народе «лимонкой», быстро вырвала из нее чеку и бросила к ногам Беляева. Граната с грохотом покатилась по полу, ударилась о беляевский ботинок и завертелась на месте, прямо между широко расставленными ступнями генсека…
Бонн, …1986 года. «О, бедный мой Томми…»
– …Знаете что, Беркас Сергеевич, возвращайтесь-ка вы к своей мадам! – Куприн смотрел на Каленина мирно и снисходительно. Казалось, что совсем не он еще десять минут назад орал на Каленина и топал ногами.
Все произошло примерно так, как и предвидел Беркас, когда рисовал в воображении свою предстоящую встречу с посольским куратором. Он отправился в посольский жилой городок уже под вечер, сразу после разговора с профессором Якобсеном. Его звонок застал Куприна уже дома. Но после слов Беркаса, что он был избит прямо в собственной квартире, Куприн коротко бросил:
– Приезжайте…
В посольском городке Каленин бывал неоднократно. Здесь находился магазин, куда приходили отовариваться все советские граждане, живущие в Бонне. Тут можно было купить все раза в два дешевле, чем в городских магазинах, хотя и в городе цены были вполне доступными. Да и работал магазин с раннего утра до поздней ночи, что позволяло работникам посольства, консульства и торгпредства и после работы сделать все необходимые покупки.
Куприн назначил ему свидание именно здесь, возле входа в магазин, так как это место было легче всего найти в лабиринтах безликих многоэтажек посольского городка.
– Как вы могли?! – кричал Куприн, напрягая жилы мощной шеи. – Вас же инструктировали! Я же лично знаю полковника Буренина, который читал вам лекции в Красновидове! Главное правило поведения в капстране – предвидеть ситуацию, которая может привести к провокации, а то и к вербовке. Как вы только додумались полезть в эту клинику?! Зачем стали помогать этой безумной старухе?!
Куприн был одет в теплый спортивный костюм и, разговаривая с Калениным, совершал спортивные упражнения. Он приседал, подпрыгивал, делал наклоны вперед – одним словом, не терял времени зря, сочетая воспитательную беседу с вечерним фитнесом.
– Да, Каленин! – тяжело дыша, продолжал он. – От вас я этого не ожидал! Вы производили на меня впечатление крайне рассудительного человека. Мы и так постоянно мыкаемся с вашим братом – стажером. Недавно один отправился в Гамбурге в публичный дом. Член партии, между прочим! Другой – спекуляцией занялся. Уехал на каникулы и провез с собой чемодан джинсов. И представляете, стал их продавать своим сослуживцам прямо в стенах МВТУ имени Баумана. Революционер такой был, – неожиданно уточнил Куприн. – Его черносотенцы в 1905 году убили. Повезло, что не позже…
– В каком смысле повезло? – не выдержал Каленин, доселе молча слушавший нравоучения старшего товарища.
– А в таком! – вздохнул Куприн. – Если бы дожил до семнадцатого года – теперь бы переименовали институт за пособничество товарища Баумана октябрьскому перевороту. А так – зацепился человек за историю. Миновал полосу переименований. Глядишь, останется Николай Эрнестович в благодарной памяти потомков приличным человеком. Так, молодой человек! – рассердился на самого себя Куприн. – Вы меня Бауманом не отвлекайте! Не отвлекайте, говорю! Вы о своем безобразном поведении думайте! Уже немецкая полиция его допросила!!! Врачи немецкие осматривали!!! Следующий шаг – вас начнут вербовать немецкие спецслужбы! Будут подбивать Родине изменить!
Каленин побледнел. Такое не могло ему привидеться даже в самом кошмарном сне.
– Да вас, батенька, надо срочно назад, в Союз, отправлять! – наседал Куприн. – С волчьим билетом! Чтобы впредь другим неповадно было! Образованность свою показать ему захотелось, видите ли! А если бы эта немка вас попросила какой-нибудь секрет выдать? Государственный? Тоже любезничали бы?
– Не знаю я никаких секретов, Николай Данилович! – расстроенно оправдывался Каленин. – Случайно все вышло. Я же ничего не знал про этот архив. Про нацистов. Думал, какие-то семейные бумаги… Да и немка эта – она с виду такая благообразная. Разве подумаешь, что она может быть такой вероломной?
– Вы, Каленин, находитесь в логове идеологического врага! – назидательно произнес Куприн. – А идеологическая борьба, как известно, мирного сосуществования не предполагает! Тут всегда война. И немка ваша, как вы изволили выразиться – благообразная, просто воспользовалась вами как известным резинотехническим изделием! Попользовалась – и выкинула за ненадобностью.
Куприн говорил уже гораздо примирительнее, чем вначале.
– Пришли бы сразу ко мне, – продолжил он, – рассказали о ее кознях – глядишь, мы бы вместе придумали, как грамотно воспользоваться этой ситуацией. Ведь если верить словам этого вашего профессора… как там его?…
– Якобсена… – подсказал Каленин.
– Да, Якобсена. Если ему верить, то бумаги этого доктора могут представлять большой интерес. Представляете – досье на матерых нацистских преступников, которые до сих пор скрываются от справедливого возмездия. Это настоящая бомба!!!
Такой поворот в рассуждениях куратора Каленина удивил. Он озадаченно посмотрел на Куприна и робко возразил:
– Так все же произошло за одну ночь. Я хотел с вами посоветоваться, но не успел…
– Этим и отличается умный человек от мудрого: умный извлекает уроки из собственных ошибок, а мудрый просто не попадает в глупые ситуации, так как заранее предвидит их. Пришел, к примеру, вам на ум Пастернак с его стихами про вокзал. Ну и дали бы подсказку эту через день, через два. А мы бы пока посоветовались, да, глядишь, и подобрались бы к этому архиву. Вдруг он действительно мог бы разоблачить нацистских преступников?!
Куприн замолчал и стал разглядывать Каленина так, словно размышлял, можно ли ему доверить важное задание.
– Как вы думаете, – спросил он, – эта докторша не пойдет на сделку?
– Какую сделку? – удивился Каленин.
– Что, если предложить ей деньги за архив? Сказать, что есть покупатель. Как думаете, продаст?
Каленин пожал плечами:
– Вряд ли. Она же не зря меня закрыла в своем подвале. Ведь это случилось именно после того, как я пригрозил, что свяжусь с посольством.
– А зачем ей говорить про посольство? Надо сказать, что есть частное лицо, которое готово приобрести архив. Вдруг она ищет покупателя? Мне почему-то не кажется, что архив дорог ей как память о муже. В конце концов, если она захочет какие-то рисунки оставить себе – этого Вилли к примеру, – то можно купить и часть архива. А потом мы бы с вами передали рисунки нашим органам госбезопасности. Представляете, какая мировая сенсация вышла бы? Мне – повышение по службе! Вам – слава и почет!
– Вы серьезно, Николай Данилович? – ошеломленно спросил Беркас.
– Абсолютно серьезно! Я ведь за что вас ругал – за самодеятельность! Ввязываться в подобные ситуации, не имея санкции, не только опрометчиво, но и преступно. А теперь – считайте, что имеете деликатное поручение от посольства. Теперь ваши действия – это уже не какая-то там мальчишеская шалость. Это уже государственная миссия, так сказать.
Каленин снова подозрительно посмотрел на Куприна.
– Вы правда не шутите?
– Попробуйте старушку расположить. Вдруг согласится? – не отвечая на вопрос, продолжил Куприн. – Интересная может получиться история. Представляю, какой шум поднимется, когда наш доблестный Комитет госбезопасности разоблачит парочку бывших фашистских преступников! Вы уж постарайтесь, Беркас Сергеевич.
– А как же этот длинный? Ну тот, что меня в глаз…
– Да глупости все это! Ну посудите сами, откуда он мог знать про письмо, про портрет этот? Обычный грабитель. Вы же сами сказали, что он все ваши вещи перерыл. Деньги искал, наверное… Замки надо сменить, вот и все! А Якобсен – тот и вовсе мог все придумать. Он же ненормальный. Об этом вся Германия знает. Если кто-то и представился ему как Вилли, то где гарантия, что это именно тот Вилли – брат доктора Шевалье. Потом, почему он решил, что этот Бруно, про которого ему якобы сказали, – именно Мессер? Подобные фантазии точно в духе этого сумасброда. Он мог вообще всю эту историю, которую вам поведал, придумать от начала до конца. Одним словом, возвращайтесь. Улыбайтесь своей домоправительнице. Очаруйте ее. Торгуйтесь. А сумму – пусть сама назовет. Для такого важного дела деньги найдутся!
…Через полчаса Беркас уже спускался по лестнице в свое жилище. Он еще с улицы заметил, что в комнатах горит свет, а значит, внизу кто-то есть. В кабинете он увидел живописную картину: на журнальном столике стояла открытая бутылка шампанского и лежала коробка конфет, а возле столика расположились фрау Шевалье и Беккер, которые встретили Каленина так, словно он минут на пять отлучился из-за стола, а теперь вернулся к друзьям, которые уже заждались его.
– Я рада, Беркас, что вы поняли нас с Гансом, – мурлыкала немка. – Не в ваших интересах начинать с нами войну. Кстати, как вы выбрались? Дверь в клинику не повреждена.
– Я отжал ее ручкой от ведра, – нашелся Каленин. – Там, внизу, ведро валялось…
– Валялось, – согласилась немка. – Давайте-ка я займусь вашим глазом. – Немка взяла с письменного стола пузырек с желтоватым раствором, которым смачивала рану Беркаса утром. – Ну-ну, не дергайтесь, я все делаю очень осторожно. Ваш глаз к завтрашнему утру откроется, и этот ужасный отек спадет.
Фрау Шевалье принялась колдовать над лицом Каленина, а Беккер тем временем всячески пытался показать, что он чувствует себя хозяином положения.
– Ну что, – ехидно спросил он, – в посольство успел сбегать? Надеюсь, Советский Союз не объявит войну Германии на том основании, что тебя немного потрепали в доме фрау Шевалье?
– Не задавайте глупых вопросов, Ганс, – вступила в разговор немка. – Все советские стажеры – коммунисты, а значит, агенты КГБ. Мистер Каленин не мог обойти вниманием свое начальство. Поэтому он, разумеется, обо всем доложил. И, конечно же, был поднят на смех. Тем более что он ничего, кроме синяка под глазом, не может представить в качестве доказательства своего участия в этой истории.
– Вы плохо думаете о моих руководителях, – возразил Каленин. – Они не усомнились в моих словах. Другое дело, что я толком и рассказать-то ничего не мог. Ну, рисунки… Но я их толком и не видел. Ценность всего этого сомнительна. Хотя один мой товарищ, большой знаток живописи и коллекционер, выразил желание посмотреть вашу коллекцию. У него большая коллекция фотографий, гравюр, рисунков из жизни предвоенной и послевоенной Германии. – Каленин старался придать своему лицу максимально равнодушное выражение и продолжал вдохновенно врать, не очень понимая, зачем это делает. – Если его заинтересует ваша коллекция, он мог бы ее приобрести. Но, разумеется, если у него будет возможность с ней ознакомиться.
Немка хрипло рассмеялась и, наклонившись к Каленину, доверительно сказала:
– Не трудитесь, мистер Каленин. Врете вы неубедительно. Я не клюну на вашу удочку, и русским архив не достанется. Я же догадываюсь, что вы сделаете, окажись он в ваших руках! Архив не продается. А уж если я решу его продать, то уверяю – покупатель найдется быстрее, чем вы думаете. Он… точнее сказать, они, собственно говоря, уже имеются…
– И вообще, – бесцеремонно вмешался в разговор Беккер, – забудь про бумаги доктора, Беркас. Навсегда забудь! Ей-богу, так будет лучше в первую очередь для тебя!
Каленин с удивлением заметил, что его немецкий приятель пьян и поэтому держится непривычно развязно… Таким он видел его впервые, и тем необычнее было его поведение.
– Не вздумай лезть в наши дела, – продолжил Беккер, и Каленин сразу заметил это многозначительное «наши». – И посольских своих не впутывай. Живи себе тихо, и тогда будешь цел.
– Ты что, мне угрожаешь? – не на шутку рассердился Беркас. Он вопросительно посмотрел одним глазом на фрау Шевалье, а та неожиданно кивнула в знак согласия со словами Беккера и подтвердила:
– Он прав, мистер Каленин. Это в ваших интересах!
– Плевал я на ваши рисунки! – неожиданно вспылил Каленин, которого эти двое стали всерьез раздражать своим высокомерием. – Я оставляю за собой право поступать так, как считаю нужным. И никто мне этого не запретит!
– А вот это видел?! – заорал Беккер. – Никто не запретит, говоришь?! На, посмотри! Узнаешь? Завтра это будет опубликовано на страницах «Bild».
Беккер подскочил к Каленину и сунул к здоровому глазу фотографию. Каленин не сразу понял, что изображено на фото, а когда разобрал, то сделал движение рукой, которое можно было расценить как попытку выхватить фотографию, но в последнюю долю секунды он крепко сжал пальцы в кулак, довернул его до правильной траектории и резко ударил Беккера в висок. По мере того как тот вместе со стулом стал падать навзничь, Каленин успел выхватить из его рук фотографию и теперь уже разглядел ее внимательно. Это был весьма искусно сделанный фотомонтаж. На снимке абсолютно голый Каленин в недвусмысленной позе обнимал двух обнаженных девиц. Отдельные детали интерьера, запечатленного на фото, не оставляли никаких сомнений в том, где заснята сия пикантная сцена: это был публичный дом.
Беккер тем временем грохнулся всем телом на пол и закатил зрачки так, что между полуоткрытыми веками остались только прочерченные красными прожилками белки.
– Toll[18]! – воскликнула немка, с искренним восхищением разглядывая мычавшего что-то нечленораздельное Беккера. – Вот это удар! А вы, оказывается, опасный субъект, мистер Каленин! Еще парочка таких оплеух – и я останусь без помощника. Только зря вы его ударили, – хмыкнула она. – Он ведь делает только то, что я ему приказываю! И фотографию эту он изготовил по моей просьбе. Я подумала, что с фотографией, если что, вы будете сговорчивее… как говорится, auf jeden Fall. Кстати, а в русском языке есть аналог этого выражения?
– Есть! «На всякий случай», – нехотя буркнул Каленин, потом поднялся, взял беспомощного Беккера под мышки и потащил его вверх по лестнице, что оказалось занятием далеко не легким.
– Это я на всякий случай! – отреагировал он на вопросительный взгляд немки. – Пусть полежит на холодке.
Он вышвырнул вяло сопротивлявшегося Беккера за дверь и, тяжело дыша, снова спустился на кухню, где обнаружил свою хозяйку беспечно допивающей очередной фужер шампанского.
– Мы больше не увидимся, Беркас Сергеевич!
Глаза старой немки оставались абсолютно трезвыми и разглядывали Каленина жестко и пронзительно.