– Найдем! – самоуверенно отозвался профессор. – Я подключу все свои связи и найду его – боливийца… – Якобсен наморщил лоб и сказал по-русски: – Из дерева – так, кажется, у вас говорят?
– Липового?!
– Да! Точно! Липового!
Профессор уселся за столик и, потирая набухающую шишку, полученную в скоротечной схватке со Штерманом, произнес оптимистическую речь про то, как он непременно доберется до архива Шевалье и как самолично будет вылавливать некоторых из его персонажей. Информация о том, что жена доктора жива и вернулась в Бонн, вызвала у него новый прилив энтузиазма. Он горячо настаивал на том, что архив должен быть передан в СССР, а все пойманные преступники непременно казнены на Красной площади.
– И все-таки я не пойму, как по этим портретам сорокалетней давности можно кого-то найти, – упирался Каленин, которого не очень грела перспектива бегать за бумагами покойного доктора.
– Вот именно! Не понимаете! – горячился профессор. – Здесь важен сам факт появления архива в СССР. Это сенсация! Мировая сенсация! Новый Нюрнберг! Их найдут! Всех до единого найдут. Потому что на поиски этих ублюдков поднимется все прогрессивное человечество! – И, почувствовав, что Каленин смотрит на него с нескрываемым скепсисом, добавил: – Это ваш долг, Каленин, найти бумаги Шевалье.
– Какой еще долг? – поперхнулся Беркас.
– Сыновний! Вы же сын фронтовика! Так?
– И что?
– К тому же коммунист.
– И что же?
– А то, что надо было вам съездить в Веймар, на гору Эттерсберг[19]! Я специально съездил посмотреть. Именно там наш славный Вилли отправил в мир иной – главным образом через трубу крематория – более полусотни тысяч человек. Говорят, что лидера немецких коммунистов Эрнста Тельмана он расстрелял лично, после чего приказал немедленно сжечь его тело! Вот таким милым парнем был этот наш Вилли…
Якобсен замолчал, давая понять, что про Вилли лично ему все ясно! Он взял чашечку с кофе и потащил ко рту, но промахнулся и опрокинул коричневую жижу на дубленку, которую так и не снял в течение всего разговора.
– Блядские чашки! – рявкнул он по-русски. – Официант! Слушай, парень! – орал он. – Ты сам пробовал пить из этих чашек?! Пробовал взять ее в руки?! Она же обязательно выскользнет! Скотина!!! Что смотришь, как Гитлер на Европу? Хрен я тебе заплачу даже пфенниг!!!
– Что с вами, профессор? – изумился Каленин этой немотивированной вспышке гнева. – При чем здесь чашки? Прекратите скандал! Мало вам драки?
– Дубленку жалко! – мирно произнес Якобсен, будто и не орал только что, разбрызгивая слюни. – Именно этот придурок держал меня за руки, когда я хотел отлупить Штермана! Вот я и не удержался! Ладно! Я пошел! Вон, кажется, появился ваш шеф. Не говорите ему всего. Архив наш, помните это!
Появившийся Куприн холодно раскланялся с убегающим Якобсеном и раздраженно бросил:
– Если так и дальше пойдет, товарищ Каленин, то мне придется обратиться в Минвуз с просьбой о вашем отзыве из Бонна. А там недалеко и до исключения из рядов КПСС. Стыдно!
Всю дорогу до посольства Куприн не произнес ни слова, а когда прибыли на место, завел Каленина в комнату для секретных переговоров, включил приборы для подавления прослушивания и куда-то исчез.
Оставшись один, Каленин загрустил. Он увидел всю историю минувшего дня как бы со стороны и внутренне полностью согласился с выводом Куприна. Действительно, стыдно и абсолютно нелепо! Ну как объяснить, зачем он поперся на встречу с этим недобитым эсэсовцем?! Или взять экстравагантного профессора. Зачем он его позвал? А тот вырядился как чучело огородное да еще ввязался в драку! Если честно смотреть на вещи, то немецкая полиция абсолютно права, подозревая Каленина в патологической склонности плодить вокруг себя конфликты… И ведь клятвенно обещал Куприну не делать без его ведома ни шагу! И вот – нарушил данное слово, опять вляпался в скандал…
Куприн вошел в комнату настолько бесшумно, что Каленин пропустил сам момент его появления. Увидев краем глаза тень, он вздрогнул и резко обернулся. Куприн стоял возле прибора, обеспечивающего глушение, и что-то крутил на его панели. Беркас был здесь уже не первый раз и не переставал удивляться, зачем на территории советского посольства нужен такой режим секретности.
– Неужели кому-то интересны наши с вами беседы? – удивленно спросил он как-то раз Куприна.
– А как вы думали? – строго ответил тот. – Идет идеологическая война двух систем! Перестройка, конечно, гарантирует их мирное сосуществование в политической и экономической сферах. Но идеологическая борьба – она, как известно, не терпит компромиссов. Она неизбежно будет обостряться. Вот вы думаете, немецкие спецслужбы за вами не наблюдают? Еще как наблюдают! И при случае непременно попытаются вас завербовать. Поэтому бдительность терять нельзя!..
На этот раз Куприн был явно не расположен к задушевным разговорам. Он подошел к столу и неожиданно с размаху грохнул по нему кулаком. Потом потряс ушибленной рукой и стал разминать пальцы, наблюдая за реакцией Беркаса.
Тот инстинктивно вжал голову в плечи и приготовился к самому худшему.
– Ну-с-с-с, – грозно прошипел Куприн, – что будем делать? Вот, смотрите! – Он толкнул к Каленину лист бумаги. Это был факс, в котором полицейское управление города Бонна информировало советское посольство о том, что стажер Боннского университета, гражданин СССР Б.С. Каленин, был отпущен под поручительство советника-посланника Куприна Н.Д., после того как стал участником инцидента в кафе на аллее Аденауэра. Посольству рекомендовалось провести беседу с господином Калениным в целях разъяснения ему правил пребывания в европейских странах.
– Разъяснить вам эти правила? – издевательски спросил Куприн.
– Не надо… Я звонил вам, Николай Данилович. Честное слово! Спросите вашу секретаршу. Вы были в командировке.
– А я знаю, молодой человек! Знаю! Только надо было дозваниваться, а не звонить! Надо было сказать секретарше, что дело не терпит отлагательств! Она бы меня нашла. А ваша самодеятельность просто возмутительна! Как вы думаете, что будет, если я отправлю этот факс в Москву? Как там отреагируют на поведение советского стажера, члена партии, в логове капитализма?! В самом сердце империалистического блока НАТО?! А??? Это, товарищ Каленин, в самом лучшем случае – разгильдяйство, а в худшем – антисоветчина чистой воды!
Перспектива быть обвиненным в антисоветчине Каленина откровенно испугала. Он представил, как возвращается в Москву, как появляется на факультете и как секретарь партбюро доцент Телешев, с которым он безысходно не ладил, злорадно говорит ему: «Ну что, Каленин! Прав я был, когда проголосовал против решения о твоей стажировке! Смотри: из семьи ты ушел, „амуры“ со студентками крутил, на писателя Бунина всякую напраслину возводил! А теперь вот звание советского преподавателя опозорил на всю Европу! Ты, часом, не шпион, Каленин?! Одним словом, исключать из партии тебя будем за действия, нанесшие непоправимый ущерб нашей социалистической Родине! А потом и с работы вышибем. Нельзя тебе молодые души советских студентов доверять!..»
– Не надо в Москву, Николай Данилович! – виновато произнес Беркас. – Я, ей-богу, не пошел бы на эту встречу без вашего разрешения, но вы же сами про архив говорили… Даже купить его хотели. Вот я и подумал: может быть, что-то новое узнаю…
– А в драку вы тоже по моей протекции полезли?
– Да не дрался я, только разнимал…
– Ладно, – примирительно бросил Куприн. – Расскажите-ка, что за субъект был в кафе. Давайте со всеми подробностями.
Каленин рассказал о встрече со Штерманом, о том, как Якобсен своей выходкой не дал узнать, что же хотел сообщить ему старый фашист.
– Нелепо все вышло, – закончил он. – Так ничего и не узнал, кроме того, что хозяйка моя жива и вернулась в Бонн…
Вдруг он резко переменился в лице и ошарашенно воскликнул:
– Постойте! Он же мне какую-то бумажку успел сунуть за секунду до того, как на него налетел Якобсен. Сейчас! – Каленин стал судорожно шарить по карманам и наконец извлек смятую бумажку, в которой значилось:
Адольфштрассе, 8, квартира 36. Снята на имя некоего Шнайдера. Он же – Ганс Беккер. Там по вечерам бывает интересующая вас особа. Торопитесь. Она скоро уезжает из Германии. Возможно, навсегда.
Куприн, прочитав записку, неожиданно оживился. Он стал энергично расхаживать по комнате и размышлять вслух.
– Ну и что хорошего в том, что архив вместе со старухой исчезнет навсегда? А вдруг она уже продала его? Этот Вилли намекал, что за архивом охотится тот самый Мессер. Жаль, конечно, если архив уйдет к этим мерзавцам! Как думаете, Каленин?
– Я уже никак не думаю, Николай Данилович! Знаю только, что с того самого момента, как я оказался квартиросъемщиком этой дамы, на меня посыпались проблемы! Кстати сказать, это ведь вы меня определили к ней на жительство, Николай Данилович!
Куприн рассмеялся и дружелюбно хлопнул Беркаса по плечу.
– Вы до сих пор не поняли, Беркас Сергеевич, что я журю вас вовсе не за интерес к бумагам доктора Шевалье! Этот интерес вполне закономерен! Я и сам был бы не прочь до них добраться. Но вы же все время своевольничаете! И всякий раз набиваете себе шишки! Причем даже в прямом смысле! – Куприн бесцеремонно развернул Беркаса к свету и констатировал: – Ага, следов не осталось. А казалось, ваш синячище никогда не пройдет. Знатный был фингал!
Куприн еще раз изучающе вгляделся в лицо Каленина и неожиданно заявил:
– Ну что, Беркас Сергеевич! Сдается мне, история эта не закончилась. Она только начинается. И вам придется сыграть в ней свою решающую роль. Знаете какую? Вы раздобудете для нашей страны архив Шевалье!
Каленин даже присвистнул от удивления. После всего случившегося он меньше всего ожидал такого поворота событий.
– Пока вы целый месяц изучали особенности писательского мастерства Генриха Бёлля, – продолжил Куприн, – я времени зря не терял. Движимый интуицией, в силе которой вы уже не раз могли убедиться, я собирал досье на ваших знакомых – фрау Шевалье и этого Ганса Беккера.
Каленин поймал себя на том, что сидит с открытым ртом и со стороны, видимо, выглядит последним идиотом.
– Так вот. В жизни старушки ничего примечательного обнаружить не удалось, кроме романа с этим Вилли и нескольких тщательно скрываемых хронических заболеваний. А вот ваш приятель оказался парнем с биографией!
Каленин брезгливо дернул плечами, вспомнив, как Беккер тряс перед ним омерзительной фотоподделкой.
– Как там… у каждого свой скелет в шкафу? Так, кажется? У нашего Ганса их целых два. И оба такие, знаете ли, добротные скелетища! Загляденье!
– Он производил на меня впечатление маменькиного сынка, пока не случилась эта история с фотографией. Да и потом тоже… Когда мы с ним в квартиру этой фрау входили… тогда ночью, когда она исчезла… он почти в штаны наделал! Совсем не герой!
– Не знакомы вы с азами психологии, Беркас Сергеевич! Самые безрассудные поступки совершают именно трусы, люди с ущемленным самолюбием и комплексом неполноценности. Судя по всему, наш Беккер именно таков…Так вот, в семьдесят девятом году по Германии прокатилась очередная волна студенческих волнений. Особенно усердствовали студенты Бременского университета, где и учился тогда наш фигурант. Кстати, именно с тех самых пор за выпускниками этого вуза закрепилась дурная слава и их неохотно берут на работу. И вот представьте, жестокое столкновение с полицией. Водометы, слезоточивый газ… Студенты бросают булыжники в полицию. Есть видеозапись этой схватки, которая была показана по всем каналам телевидения. И есть там кадр, когда один молодой человек наносит полицейскому удар чем-то вроде бейсбольной биты. Полицейский тот потерял зрение, стал инвалидом. Об этом много писали тогда… Парня не нашли. На пленке во время нападения на полицейского его видно только со спины, а потом он скрывается в толпе.
– Неужели Беккер? – изумился Каленин.
– Именно! У нас есть показания его однокурсника, выходца из Бангладеш, который рассказывает, что именно Беккер нанес тот страшный удар.
– Странно, что полиция не вышла на этого бангладешского малого, а вам удалось.
– Полиция в Германии не платит деньги за информацию – рассчитывает на сознательность и правосудие, – а мы заплатили. А второй скелет – тот еще лучше. Помните нашумевшую историю Фракции Красной армии Баадера – Майнхоф[20]?
Каленин кивнул. В городах Германии он и поныне встречал на стенах домов знаменитый и страшный стишок террористов, нанесенный черной краской: «Sie haben die Macht! Wir haben die Nacht!»[21]
– Помните, была версия о том, что оружие в камеру лидерам террористов пронесли адвокаты?
Каленин снова кивнул.
– Так вот. Фамилия одного из них… Беккер!
– Ганс???
– Ну что вы? Его старший брат, который тогда же исчез и разыскивается Интерполом. Так вот, роясь в биографии нашего героя, мы обратили внимание на то, что в прошлом году он совершил необычную поездку. Знаете куда? На Кубу. Мы заинтересовались таким необычным выбором. Связались с нашим посольством на Кубе – там есть ребята из КГБ, которые под большим секретом поведали нам, что Беккер-старший скрывается именно на Кубе. Согласитесь, что перестройка и следование так называемым общечеловеческим ценностям вполне позволяют нам в неофициальном порядке проинформировать немецкие спецслужбы о том, где скрывается пособник террористов. Думаю, в этом случае именно Беккеру-младшему несдобровать в первую очередь, так как старшего кубинцы вряд ли выдадут. Одним словом, для нашего Ганса это разоблачение одним запретом на профессию не обойдется! Тут пахнет уголовным преследованием! – подвел итог Куприн. – Попади эти сведения в Bundesnachrichtendiеnst или Bundesamt für Verfassungsschutz[22], и молодому ученому могут грозить серьезные неприятности. Может быть, даже уголовное преследование.
– Для чего вы все это мне рассказываете, Николай Данилович?
– Да ладно, не прикидывайтесь простачком! Надо при помощи этих документов взять Беккера, как говорится, за вымя, и через него… – Куприн рассмеялся, почувствовав двусмысленность фразы. – Через Беккера, а не через вымя, разумеется, выйти на архив Шевалье! Парень, судя по всему, пользуется у старухи доверием. Вот и действуйте.
– Николай Данилович! Но это же самодеятельность какая-то! Вы же сами меня столько раз за это ругали! Разве нельзя это сделать… официально, что ли. Ну есть же специально обученные люди для такой работы. Почему я?
– Какие обученные люди? Вы с ума сошли! Давайте уж сразу автоматчиков направим для засады на эту квартиру, – саркастически заметил Куприн. – Представьте, что будет, если мы втянем в эту историю спецслужбы, посольство и «обученных людей», как вы изволили выразиться. А если утечка?! Если Беккер наши условия не примет? Это же сразу международный скандал! Высылка дипломатов! Санкции! А вы… Вы, Беркас Сергеевич, лицо частное. Вы же с ним почти друзья! По одному делу, можно сказать, проходили! – Куприн рассмеялся. – Подрались даже! С вас какой спрос? Всегда отопретесь, если что.
– Вы же сами меня исключением из партии пугали, Николай Данилович!
– За самоуправство – да, пугал! А теперь считайте, что партийное поручение вам даю! Выполните – ей-богу, буду ходатайствовать о том, чтобы вас поощрили и по партийной линии, и по служебной. Доцента вам вне очереди пробьем! А? Вперед, Беркас Сергеевич! Смерть нацистам! Архив будет наш, помяните мое слово!
– Все это выглядит как-то легкомысленно, что ли! Может быть, не надо, Николай Данилович?… – без всякой надежды промямлил Каленин.
– Хватит нюни распускать! – строго перебил его Куприн. – Ступайте подвиг совершать!
Он обрадовался неожиданно получившейся рифме и смягчился:
– Беркас Сергеевич! Ну постарайтесь, голубчик! У меня чутье… я верю: у вас получится!
Каленин обреченно вздохнул и неожиданно спросил:
– Как там в Москве? Я слышал, покушение на генсека было?
– Точно! – вполне жизнерадостно ответил Куприн. – Было покушение! Гранату в него кинула одна баба, но какой-то генерал на гранату успел грудью лечь и все осколки на себя принял. Новый посол вчера в деталях рассказывал эту жуткую историю. Он сам все видел, своими глазами.
– А как посол-то?
– Нормально… Бывший старший тренер краснодарской футбольной команды «Кубань», личный друг Беляева. Правда, иногда Германию с Австрией путает… Но это, в общем, фигня. Географии мы его обучим. Хуже то, что он немцам при встрече вместо «Гутен таг» «Хенде хох» говорит. А они шуток не понимают и обижаются… Но это мы со временем тоже поправим. А так мужик отличный!..
Речь правозащитницы Валерии Старосельской на суде, тайно вывезенная из СССР и опубликованная в газете «Frankfurter Algemeinen»
«Граждане судьи! Я все прекрасно понимаю! Поверьте, несмотря на безумность моих поступков, я абсолютно отдаю себе отчет в том, что намеревалась сделать и сделала. Я не видела иного выхода для себя! Я не знала, как еще могу выразить свой протест.
В моем уголовном деле есть материалы обыска, которому меня подвергли после ареста. В складках моего платья была обнаружена ампула с сильнодействующим ядом. И я действительно намеревалась, если не погибну от взрыва гранаты, покончить с собой. Но следователи оказались столь проворны, что лишили меня этой возможности.
Я должна объяснить вам мотивы моих странных поступков. Ибо меньше всего мне хочется выглядеть в глазах моего народа экзальтированной дурочкой, которая не ведает, что творит.
Начну с самого детства. Мой отец, Старосельский Илья Семенович, родился в 1923 году. Осенью 1941 года он принял боевое крещение под Москвой. Был тяжело ранен во время штыковой контратаки, в которую их, ополченцев-москвичей, бросил приехавший на передовую Маршал Советского Союза. К тому времени патроны у них уже кончились, а штыком против пулеметов… сами понимаете. Отец получил сквозное пулевое ранение правого легкого. Долго лежал в госпитале. Потом окончил курсы пулеметчиков и прошел командиром пулеметного расчета всю войну. Был еще дважды ранен… На фронте вступил в партию коммунистов.