Однако та часть общества, которую сейчас называют продвинутой, уже тогда замечала комический оттенок в образе советского мужчины с портфелем, про который самой популярной была шутка «Все думают, что там докторская диссертация, а там докторская колбаса…». К тому же железный занавес постепенно становился для некоторых избранных проницаемым. И в Шереметьево возвращался не перепуганный провинциал с неподъемным портфелем, раздувшимся от сувенирного китча, а бывалый globe-trotter, всемирный путешественник, с бутылкой джина и пачкой хороших сигарет из магазина duty free, уложенными в висящую на ремне через плечо фирменную сумку KLM…
О, эти сумки KLM из синего сверхпрочного нейлона! О, эти ремни через плечо… KLM, «Королевские Голландские Авиалинии»… Сырой теплый воздух, долетающий с Гольфстрима, «священные камни Европы», как сказал один русский, в остальное время не слишком эту Европу и особенно европейцев жаловавший…
Сумки с рекламными надписями – названиями и гербами мировых авиакомпаний – доставались пассажирам первого класса. Поэтому тот, кто встречал на московской улице человека с такой сумкой, мог быть уверен: это удавшаяся жизнь прошла мимо. Что ж поделаешь – судьба… Однако во все времена и во всех обстоятельствах находились и находятся люди, готовые судьбу обмануть. Поэт М., царствие ему небесное, действительно хороший поэт и гений «самострока под лэйболами», еще и ходил с сумкой Lufthansa, хотя западнее Бреста никогда и нигде не бывал – но образ получался цельный… Кто-нибудь смотрел на него с завистью, а он шел по Никитскому бульвару в сторону Арбата, и вид у него был такой, будто всего час тому он приземлился рейсом из Гамбурга…
Тем временем подросло поколение, отрицавшее всякую буржуазность, в том числе рекламу, не говоря уж о полетах в первом классе авиалайнеров и прочей роскоши. Индийские прозрачные ткани летом, грубые афганские (о них разговор еще впереди) полушубки в холодное время, браслеты-фенечки из кожи, шнурков и прочего подручного материала и вся стилистика «детей-цветов» потребовали и соответствующих сумок. Мешковина, расшитая разноцветными узорами, вышивка и аппликация и никаких сложностей в конструкции – просто прямоугольный кусок цветастой ткани складывается втрое и прострачивается по боковым краям. И получается прекрасная квадратная сумка, закрывающаяся клапаном…
– Колоссальная у тебя торба, – сказал мой старший друг А. – Стильная вещь…
Его похвала дорогого стоила. Во-первых, он был записной пижон, известный в этом качестве, а не только как лучший прозаик поколения. Да и возможности у него были, соответственно, не чета моим. Еще два дня назад он бродил по лондонскому рынку Портобелло, где продается все лучшее в мире хиппи-культуры, а теперь хвалит мою нищую сумку, сегодня утром сшитую моей действовавшей в то время женой…
– Настоящий хипповый hand made, – говорит он, отвечая моим мыслям…
Наступали веселые времена: мы вспомнили, что, в сущности, все мы ручной работы…
Потом пластмасса победила.
Изделие № 2
Режим секретности был настолько всеобъемлющим в той нашей стране, что назывался просто «режим». Он выработал особые слова и понятия, «режимные». В каждом учреждении и на любом предприятии существовал «первый отдел», и все понимали, что это не тот отдел, который вносит главный вклад в основную деятельность конторы, а тот, который обеспечивает неизвестность этой деятельности всему остальному человечеству, включая и многих сотрудников самой конторы. Одним из основных способов обеспечения такой таинственности было употребление особых названий для выпускаемой продукции. Вместо «танк», «ракета» или «мясорубка» говорили и писали в документах «изделие № такое-то». В наиболее же секретных документах не писали даже слово «изделие», а только номер, причем не тот, который присовокуплялся к «изделию». Я работал тогда в ракетной промышленности и вполне освоил эти порядки. Среди самых секретных документов у нас хранились американские технические журналы с подробными описаниями наших «изделий», которым потенциальный противник давал романтические имена «Дьявол» и «Вельзевул» вместо скучных букв и цифр. Из этих журналов – если удавалось их получить – мы узнавали, чем занимаемся…
А еще было понятие «проект», обозначавшее не только «изделие», но и всё, что с ним связано. А еще были адреса «п/я № такой-то», то есть «почтовый ящик». И первый советский ракетный полигон возле приволжского села Капустин Яр, на котором, как я уже сто раз вспоминал, наша семья с отцом-офицером прожила 13 лет, имел кодовый адрес «п/я Москва-400». Можно ли придумать больший идиотизм, чем железнодорожный билет до Капустина Яра в сочетании с прочими документами, в которых фигурировала «Москва-400»? Но идиотизм вполне сочетался с «режимом». К слову: ничто не мешало пропагандистам писать про «кровавые диктаторские режимы» вообще и «режим» Франко или Салазара в частности…
Возможно, путаница и алогичность были частью общегосударственной секретности.
Возможно, секретностью же объяснялось и то, почему некоторая абсолютно мирная продукция называлась «изделием».
Впрочем, сфера применения этих изделий в СССР считалась действительно сугубо секретной, и даже к концу Советского Союза ее существование официально отрицалось.
Итак, речь идет о продукции Баковского завода резинотехнических изделий, «изделии № 2», чье родовое имя «презерватив» было на годы изгнано из официального обращения…
Кто, кто это придумал?! Почему номер два, и что было номером один?
Возможно, первым номером числилось в тайных списках то изделие нашего Творца, которое доставляло мужской части населения множество хлопот и лишь отчасти смирялось «изделием № 2».
Между тем значительную часть советской истории
это самое «изделие № 2» единственного в стране Баковского завода
– что под Москвой, вблизи знаменитого писательского стойбища Переделкина,
эта резиновая трубочка с одним небрежно запаянным концом
– о, сколько раз она драматически рвалась, создавая и разрушая семьи!
этот сигарообразный предмет из грубой технической резины
начисто отсутствовал в продаже!!!
Ими сочувственно делились совершено посторонние люди – один налетел в центральной аптеке, другому не досталось…
Их официальная цена не позволяла даже компенсировать спекуляцией отсутствие в свободной продаже – кто ж будет набавлять процент к издевательским 4 коп., да и какой процент?
Мои соотечественники рождения сороковых (с запрещенными вдобавок абортами), пятидесятых и отчасти шестидесятых годов!
Сколько из вас никогда не узнают тайну своего появления на свет, скрытую под магическим словом «дефицит»…
Собственно, это слово должно было стать единственным в моей частной энциклопедии, которую я предлагаю вам, читатель.
Всё было дефицит и дефицит был всем.
В сущности, вся моя «камера хранения» забита дефицитом разных форм и назначений.
Каменный век, бронзовый век, железный, дефицитный…
Но, пожалуй, ничто так тесно не взаимодействовало с человеческой физиологией, как дефицит «изделия № 2». По сравнению со способами, которыми советские мужчины и женщины компенсировали отсутствие заветного изделия, Камасутра удивляла полным отсутствием фантазии. Это если не удавалось достать, а если удавалось? Что порвется, не было сомнений, сомнения были – надевать два или три… При толщине, незначительно уступающей автомобильной камере.
Стоило ли удивляться хождению легенд об усиках, фруктовых запахах и прочих фантастических изысках западной резиновой промышленности, о микронной толщине стенок и несокрушимой прочности? Тем более что, как выяснилось спустя перестройку, это не были легенды.
А пока «изделие № 2» выходило из Баковских цехов, порождая неблагонамеренные шутки о близости переделкинского советского литературного производства к резинотехническому – то и другое было связано с необходимостью предохраняться…
Навсегда исчезли мелкие квадратные пакетики из серой ломкой технической бумаги с прощупывавшимся кружочком и загадочной надписью «Изделие № 2». Все везде есть, но тем, кто помнит, как ничего нигде не было, оно уже не нужно. А кто думает, что глянцевые игривые упаковки и целая витрина ассортимента были всегда, ничего не поможет: они размножаются не биологическими, а социальными способами.
Суровая молодость, как говорили в кино. Молодость – она всегда суровая.
Да, и еще, чуть не забыл! Ведь были размеры! 1-й, 2-й и 3-й. Надо ли говорить, что 1-й был рассчитан на лилипутов, а 3-й, при тех же лилипутских размерах, особенно радостно рвался, сползая резиновым рубищем…
Простите, почтенный читатель, сомнительный выбор этой темы. Я своими глазами видел секретаря партийной организации, который возвращался из московской командировки в родной мемориально-космический город с целой наволочкой недвусмысленно выпиравших квадратиков – повезло в аптеке бывшей Феррейна. Как подобало руководителю, был он человеком пьющим и потому добрым: поймав завистливый взгляд, угостил десятком. Что ж, не вспоминать мне этот прекрасный эпизод единения партии и народа? И тут же реалистический штрих, натуралистическая коллизия: колбасой «Любительской», везомой из Москвы же в товарных количествах, никто делиться не думал, только ничейный чесночный запах бесхозно веял, понемногу отставая от электрички и ложась на бедные пролески и болотистые опушки…
Простите, почтенный читатель, сомнительный выбор этой темы. Я своими глазами видел секретаря партийной организации, который возвращался из московской командировки в родной мемориально-космический город с целой наволочкой недвусмысленно выпиравших квадратиков – повезло в аптеке бывшей Феррейна. Как подобало руководителю, был он человеком пьющим и потому добрым: поймав завистливый взгляд, угостил десятком. Что ж, не вспоминать мне этот прекрасный эпизод единения партии и народа? И тут же реалистический штрих, натуралистическая коллизия: колбасой «Любительской», везомой из Москвы же в товарных количествах, никто делиться не думал, только ничейный чесночный запах бесхозно веял, понемногу отставая от электрички и ложась на бедные пролески и болотистые опушки…
Как сказал обиженный взрослыми трехлетний мальчик: «Гандоны вы все до единого!»
Могущественная бумага
Все-таки истинным символом дефицита были не джинсы, и не презервативы, и даже не сырокопченая колбаса.
Дефицитом вечным, как строительство коммунизма в стране, отдельно взятой за грехи ее, дефицитом среди дефицитов была туалетная бумага.
Ее дефицит был особенным – пульсирующим. Настоящие джинсы в советском магазине нельзя было купить никогда и ни при каких условиях. Презервативы не могли возникнуть в аптеке, случайно избранной судьбой. Брауншвейгская колбаса, произведенная в спеццехе мясокомбината, могла попасть только в обкомовский распределитель и никуда больше… А пипифакс материализовался в любом месте в любое время – например, в магазине канцтоваров за полчаса до закрытия или в хозяйственном, между гвоздодерами и полотнами для двуручных пил, – распродавался за четверть часа и исчезал, как мираж. Через час в совершенно другом районе города можно было увидеть счастливого человека, несшего в каждой руке по десятку увязанных в плотные грозди рулонов, а гирлянда из них же висела на его шее. Примерно такие гирлянды, только из цветов, теперь вешают девушки экзотической красоты на шеи нефтяников, прибывших чартером из Тюмени в Таиланд и еще не вполне очнувшихся от удовольствий, тайно полученных во время перелета. Но запах чудесных цветов перекрывает всё…
У меня есть гипотеза: отсутствие при советской власти в продаже туалетной бумаги не было простым следствием планового управления экономикой и государственной собственности на все средства любого производства – ее вечный дефицит был важной частью стратегического замысла. Неподтертая или даже подтертая вчерашней «Правдой» задница трудящегося была как бы символом пренебрежения буржуазным комфортом, лживыми приманками общества потребления. Говоря попроще – строителям развитого социализма не до жопы. То есть именно до жопы вся эта пресловутая проблема дефицита.
Анекдот конца семидесятых. Проктолог больному: «Да у вас целая газета в заднице!» Больной: «Правда?!» Врач: «Нет, “Известия”».
Всем было достоверно известно, что свинец, содержащийся в типографской краске (высокая печать), вызывает рак прямой кишки. Впрочем, всем было известно и то, что радиационный фон во многих крупных городах и целых областях превышает смертельно опасный в десятки раз. «А мы живем и хрен на них ложили», – как сказал один мужик в стоячей пельменной, которая существовала в проезде Художественного театра. Теперь на этом месте в Камергерском какой-то банк, кажется… А мужик разлил под круглым, как бы мраморным столиком, и мы дружно выпили за то, что «мы живем и ложили…».
Интеллигенция же все страдала и страдала без бумаги.
А бумага все не появлялась и не появлялась.
И наконец мы устали ее ждать и устроили перестройку, дикий капитализм, залоговые аукционы, приватизацию, этнические конфликты, кровавый режим и все остальное. Туалетной бумаги три сорта продаются в ларьке, до которого сто метров от моего деревенского дома. Если же начнутся перебои, вполне сгодится и сотенная купюра – при нынешнем-то курсе рубля…
Да, нужная бумага есть, а жизнь того… не очень.
Видимо, не в бумаге дело.
Не хочется думать, что в нас.
Наручники свободы
Одна из главных радостей сочинительства состоит в праве автора устанавливать в тексте собственные порядки и тут же их нарушать.
Вот я несколько раз высказался о склонности женщин к украшению себя без какой-либо практической цели и содержательного смысла – в отличие от мужчин, склонных к самовыражению и социальной идентификации через свой внешний вид и вещи личного пользования. А теперь вот примусь доказывать обратное, отвергая любые обвинения в непоследовательности. Непротиворечивость необходима воинским уставам и правилам дорожного движения. А я пишу хоть и не вполне художественную, но прозу.
Итак, чем и как украшались и украшаются мужчины. Женщины использовали и все больше используют в последние годы для этого все тело, от щиколоток до пупка, мужчины вплоть до последних двух-трех десятилетий украшали только кисти, запястья и шею-грудь.
Прежде всего в нашу мужскую жизнь пришли кольца и перстни. Сначала такую изысканность и чуждую пролетарской скромности роскошь позволяли себе только художники, артисты, писатели и прочая терпимая даже при социализме богема. Черт с ними, пусть носят побрякушки хоть на всех пальцах, плюнула на творцов партия, вообще-то относившаяся к излишествам строго и принципиально, лишь бы правильно создавали образы строителей коммунизма. В конце концов, этих пижонов немного, почти все они обитают в пределах московского центра и не могут разлагающе действовать на свою аудиторию собственным внешним видом… И творцы пустились во все тяжкие. Уникальные заказные полукилограммовые перстни поэта Е. соперничали с династическими бриллиантовыми кольцами литературно-кинематографического клана М., и почти любой перстень наверняка следовал на безымянном пальце владельца в ресторан ВТО (Всесоюзного театрального общества) на Пушкинской площади или ЦДЛ (Центрального дома литераторов) на улице Герцена, второй вход с Воровского…
Что любопытно: пристрастие артистической публики к украшению мужских пальцев к концу шестидесятых передалось простым людям – администраторам лучших гостиниц, товароведам больших гастрономов и заведующим секциями популярных универмагов, слесарям автосервисов, дантистам, гинекологам, специалистам по тайным болезням и даже дипломатам (в неслужебное время, разумеется). Но если художники слова, мастера кисти и волшебники сцены предпочитали – за редким исключением – неброское, хотя массивное, серебро и оригинальный дизайн (как, к слову, и дамы того же круга), то служители выбирали элементарное золото и стандартные печатки без фантазий.
…Между тем грянули поздние шестидесятые, буйные студенты принялись строить баррикады в Сорбонне, Кенте и на улицах Праги – и новая стилистика мужских украшений отразила революционную ситуацию. Знаменитый рок-фестиваль в Вудстоке, движение против войны во Вьетнаме, карнавальная культура хиппи – все это выразилось в моде на мужские браслеты по образцу тех, которыми экипировались американские солдаты для ускорения помощи раненым и опознания убитых – с группой крови, именем и званием. Теперь же цепочка плоского плетения и удерживающаяся ею пластинка из нержавеющей стали с гравированными буквами и цифрами могли появиться на запястье вполне безразличного к Вьетнаму и «пражской весне», но следующего мировым тенденциям молодого мужчины…
В СССР моду на «солдатские» браслеты принесли всё те же штатники, как всегда следуя американскому университетскому стилю и даже несколько обгоняя его. В шестьдесят четвертом, когда пацифистские молодежные движения только зарождались, в повести любимого теми же штатниками писателя А. появился любопытный (воспроизвожу по памяти) эпизод. Один из персонажей – кстати, несимпатичный – говорит, потряхивая цепочкой на запястье: «А на Западе все носят браслеты…» На что герой, альтер эго автора, мысленно реагирует ироническим: «Я представил себе четыре миллиарда человек, встряхивающих браслетами…» И никакого антивоенного пафоса – лишь легкая издевка над бессмысленным модничаньем, прежде не свойственным мужчинам.
Пожалуй, «солдатские» браслеты сделались достоянием широких мужских масс Советского Союза быстрее всех прочих аксессуаров. Они стали одной из примет нового, полусвободного времени. Кольца и перстни элита носила десятилетиями, прежде чем их стали носить работники прилавка и бормашины. А браслеты пошли в народ через пяток лет после их триумфального появления. С этим можно сравнить лишь бум нашейных цепочек, толщина которых была в прямой связи с отношениями между владельцем и Уголовным кодексом. Второе – и более торжественное, чем первое, – крещение Руси оснастило эти цепи крестиками и крестами, но их, конечно, нельзя считать просто украшениями. А потом в мужских ушах появились серьги, и мой главный редактор В. ходил по вызову в Кремль на уроки демократии с сережкой в ухе…