– Понятно.
И добавил довольным тоном:
– Говорил я: не простая гора Кайлас. Не отпускает она просто так. Даже таких скептиков, как ты.
Окинул ее насмешливым взором:
– Непонятно только, зачем ты туфли на каблуках надела?
Таня улыбнулась:
– А я прямо с работы.
– Да-а… – протянул Павел. – Крепко же тебя зацепила гора. А лапшу мне вешала: сама не знаю, зачем на Кайлас иду, тут все противное, хочу скорее домой…
Таня же – раз начали помогать небесные силы в ее рискованном предприятии – тут же ринулась в атаку:
– Дядя Тибетыч, а ты мне с визой китайской, с пермитами – поможешь?
Он поднял бровь:
– Может, тебе еще и ботинки трекинговые одолжить?
– Ботинки не надо, я в Катманду куплю, – отмахнулась она. – Мне б только все бумажки оформить. И билет купить в Лхасу прямо на завтра. Идти вместе с вами, спокойно акклиматизироваться я не могу. Дело очень срочное.
– Какое? – наконец поинтересовался он.
Таня вздохнула:
– Знаю, что нельзя перед восхождением, но садись, Дядя Тибетыч, выпьем. На трезвую голову такое рассказывать невозможно. Только пообещай, что смеяться не станешь.
…И он не смеялся. Выслушал ее сбивчивую повесть, произнес задумчиво:
– Спасти больного ребенка дело благое. Но хочешь честно? Шансы у тебя мизерные. Как бывший математик тебе говорю.
– Но что было делать, Дядя Тибетыч? – вздохнула она. – Сдаться? Покорно ждать, пока девочка умрет?!
– Да понимаю я все, тоже уже психолог, – досадливо молвил он. – Ты просто не можешь, когда кому-то плохо, сидеть без дела. Это как, прости за сравнение, на поминках. Для чего их придумали? Чтоб близкие умершего не страданию предавались, а делом занялись: закупали продукты, созывали гостей.
– То есть ты считаешь: Юльке уже не помочь? – вздохнула Татьяна. – Я просто создаю, для себя самой, иллюзию бурной деятельности?
Он не ответил. Проговорил задумчиво:
– Знаешь, Татьяна… я летаю часто. В Мексику экспедиции вожу, в Танзанию, в Индию. И если бы мы встретились не в этом самолете, а в любом другом, я бы сказал тебе: да, бесполезно. Не бывает чудес. Но наша птичка железная направляется в сторону Тибета. А там жизнь идет по другим законам.
Он вздохнул:
– Ничего в жизни просто так не случается. И раз уж мы встретились с тобой, значит, так надо. И помочь тебе я обязан. Визу, пермиты, билет до Лхасы – это я все устрою. И с человечком тебя сведу, с китайцем, он до Дарчена на своем джипе довезет. Только – Христом Богом, Буддой, кем хочешь, молю – не подгоняй ты его, не заставляй, чтоб до Кайласа за два дня.
– А что, можно так быстро? – загорелась Татьяна.
– По километражу – да. Успеете. Но здоровье угробишь.
– Плевать на здоровье, – отмахнулась она. – У Юльки счет на часы идет.
* * *Когда Таня собиралась в Тибет первый раз, выбросила на экипировку кучу денег. Как велели в туристическом агентстве, приобрела в специализированных магазинах по списку: качественное термобелье, ветронепроницаемые штаны с курткой, а сверху еще один слой, брюки и ветровку гортекс. Тяжеленные трекинговые ботинки, бейсболку с «хвостиком», чтоб не обгорала шея, альпинистские очки с высоким фактором защиты от солнца, спальный мешок с температурой комфорта до минус пятнадцати градусов, даже носки – и те специальные.
Но, увы, сейчас вся дорогостоящая амуниция осталась дома.
– Не проблема. Езжай в Тамель, – напутствовал ее Дядя Тибетыч.
– Это еще что?
– Главный торговый центр в Катманду.
Что ж, сразу из аэропорта Татьяна отправилась туда.
Была уверена, что торговый центр окажется огромным, вроде мегамолла, строением. Но оказалось, что Тамель – хитрое переплетение переулков и улочек, заполненное магазинами, магазинчиками, лавчонками. Первый этаж каменный, на нем крепится деревянный, сверху еще мансарда, совсем косенькая, будто вот-вот рухнет. Да и вообще выглядел восточный базар несолидно: пыль, грязь, за одежду хватают нищие, остро пахнет пряной едой, уличные продавцы навязывают дудочки, платочки, деревянные игрушки, сигналят мотобайки, просветленные сидят на земле, играют на тибетских поющих чашах, исступленно жмут на пластмассовые клаксоны велорикши.
Зато экипировка – тех же самых известных фирм! – стоила здесь раза в три дешевле. И торговаться можно и нужно – продавцы лихих переговорщиков уважают.
Таня решила обойтись минимумом, хотя ее и пытались запугать: что сейчас октябрь, в горах может быть до минус двадцати. Но сколько ни навязывали торговцы пуховые жилетки, свитера из ячьей шерсти, утепленные ботинки, толстенные варежки, она на уговоры не повелась. В конце концов, идти на трехдневную кору и ночевать в горах ей не нужно, она вообще надеялась Цирина в поселке застать.
Шопинг Таня произвела в рекордные сроки. Уложила все пожитки в небольшой рюкзачок, перекусила пиццей в ресторанчике с претенциозным слоганом: «Последняя нормальная еда перед Эверестом», а тут и Дядя Тибетыч позвонил. Велел:
– Бросай все и мухой в аэропорт. Самолет в Лхасу вылетает через два часа.
* * *Лхаса – самый удивительный город в мире. Расположен он на высоте 3690 метров, и гипоксия здесь неизбежна. Тем более у тех, кто только что прилетел с равнины.
Чудеса начинаются уже в аэропорту. Народ из самолета выходит сосредоточенный, трезвый. Но пока проходит пограничный контроль, таможню, получает багаж – веселеет на глазах. Будто кто-то неведомый подливает рюмку за рюмкой. На щеках вспыхивает румянец, шумнее становятся разговоры, счастливее улыбки. И в отель пассажиры, в реальности не выпившие ни капли, заселяются совершенно «под газом». Так проявляется легкая форма горной болезни. Она даже приятна, в теле легкость поразительная, на душе беззаботно, легко.
По-хорошему нужно прожить в Лхасе несколько дней, попривыкнуть к высоте, осмотреть дворец далай-лам Поталу и только потом двигаться выше. Но у Тани времени не было.
– Мы выезжаем в Дарчен завтра с утра, – сообщила она проводнику-китайцу.
Тот прищурился:
– А ты умирать у меня в джипе не станешь?
– А ты вези меня так, чтоб не умерла, – пожала она плечами. – Если доедем быстро и я останусь здоровой – вдвое тебе заплачу.
Парень оживился:
– Годится! Но обещай, что будешь делать все, что я скажу. И за лекарства, кислород и уроки – плата отдельная. Еще тысячу юаней.
…Ох, надолго Татьяна запомнит ту дорогу! Ее все время тошнило, голова кружилась, хотелось спать. Однако водитель ни секунды покоя ей не давал. Постоянно заставлял: дышать так и эдак, нажимать то на одну, то на другую активные точки на ладонях, вдыхать кислород из баллона, пить – воду и какой-то хитрый травяной чай. И когда останавливались, спокойно постоять, полюбоваться красотами не давал – мучил уроками цигун и йоги. Кульминацией стало купание сначала в горячем источнике (Таня чуть не сварилась), а сразу после него – в ледяном озере Маносаровар, причем китаец потребовал не окунуться, но именно поплавать – «только не на глубину, а то дыхание перехватит, утонешь».
– Ты меня уморить хочешь, – ворчала Садовникова.
– Что бы ты понимала! – усмехался китаец. – Тут вода живая, все болезни смывает.
И ведь действительно довез ее до Дарчена почти здоровой. Голова только болела, но это не самое страшное.
В гестхаус Татьяна заходить не стала – сразу же направилась в любимый свой китайский ресторанчик. Хозяева ее узнали, просияли, бросились навстречу – шире всех, конечно, младенец Вася улыбался.
Садовникова протянула ребенку шоколадку из дьюти-фри и уселась за столик.
– Ваше любимое пиво «Эверест»? Чипсов? Блинчиков? – захлопотала хозяйка.
– Спасибо, не до еды, – покачала головой Садовникова. – Помогите мне, пожалуйста, Цирина найти. Очень срочно.
Китайцы переглянулись.
– Но… он в горах, – растерянно пролепетал хозяин.
– Где именно?
– Точно никто не знает. Он так изменился после того, как съездил к вам, в Россию. Закрыл свой дом здесь, в поселке, и ушел куда-то к южному лицу. Сказал, что покидает людей навсегда. Вроде бы там в пещере поселился.
– А как-то связаться с ним можно?
– Телефонной связи на Кайласе нет, – усмехнулся китаец, – гонца послать тоже не получится. У нас в поселке телевизор появился, теперь прогнозы все смотрят. С завтрашнего дня обещали снегопады, лавины. Никто не рискнет.
– Черт… – пробормотала Татьяна.
Уныло попросила:
– Тогда принесите пива. И чипсов две порции. Мне – и (из последних сил улыбнулась младенцу) Ваське.
Пока китайцы суетились, исполняли заказ, вытащила из сумочки мобильник. Связь в Тибете работала странно. То до тебя вообще никто дозвониться не может, то вдруг сразу целая пачка эсэмэсок. Таня быстро пролистала заполошную мамину, сдержанно-встревоженную Валерочкину и гневную с работу – и открыла послание от Юлиной матери:
– Все плохо. Юлечка на искусственном дыхании. Врачи говорят, что надежды нет.
– Все плохо. Юлечка на искусственном дыхании. Врачи говорят, что надежды нет.
– Ваше пиво! – радостно возвестила хозяйка. – Что-нибудь еще?
– Да, – твердо произнесла Татьяна. – Завтра к семи утра приготовьте мне, пожалуйста, сухой паек. И чай в термосе. Я пойду в горы искать Цирина. Сама.
* * *Август и октябрь, казалось бы, почти рядом. Ну, попрохладней должно быть осенью, дожди, небо хмурое.
Только в Тибете время течет по другим законам. В августе, когда карабкалась в гору, Таня от жары погибала. А сейчас – снег в лицо, колючий ветер. И постоянный зловещий шорох – с гор лавины сходили. Ох, пожалела Татьяна, что отказалась от альпинистской пуховки. Да и свитер из ячьей шерсти сейчас бы совсем не помешал. А в одной лишь куртке из гортекса она уже через час продрогла до нитки. Да и до чего страшно одной!
Едва вышла из поселка, путь ей преградила собака. Тощая, нескладная, черная. Не скалилась, не лаяла – просто встала наперерез и смотрит молча. Таня шаг вперед – начинает рычать. Останавливается – снова тишина.
И что делать?
– Хочешь колбаски? – фальшивым голосом предложила Садовникова.
Вытащила из рюкзака вакуумную упаковку, зубами разодрала целлофан. Мелькнула шальная мысль: «Будто в сказке! Как там было? Ворота смажь маслицем, березке повяжи ленточку…»
Однако в жизни псина смела паек в считаные секунды, но с дороги не ушла. Да еще и морду пригнула, шерсть на загривке вздыбилась.
– Взяток не берешь? – пробормотала Татьяна. И бесстрашно протянула руку, погладила. Попросила: – Ну, пожалуйста, дай мне пройти.
В ярко-желтых глазищах (да не шакал ли это вообще?!) промелькнуло – Тане почудилось – сомнение. И девушка горячо продолжила:
– Мне нужен Цирин. Пропусти меня к нему.
И – фантастика! – псина отступила! А когда Таня двинулась дальше, потрусила за ней. Что ж, вдвоем все веселее.
Вдох-выдох. Хоть бы чем-то согреть замерзшие руки. Еще сто метров. Ветер завывает, забирается под одежки, пробирает насквозь, кровь заледенела – она уже не человек, робот, мумия. Еще пятьдесят вверх. По склону катятся камни, налетел то ли снег, то ли град. Таня поскользнулась, упала. Едва не сорвалась – обрывчик невысок, не убьешься, только обратно залезть уже сил не будет. Вспомнились вдруг теплое мальдивское море, коктейль на закате, шелест пальм. Уже бред, что ли, начался?.. Нет, пока еще она в реальности. Угрожающе топорщится впереди Кайлас, он огромен, и найти где-то там, у южного лица, Цирина – совершенно нереально.
Однако Садовникова – в сопровождении черной собаки – шла и шла. Давно притупились чувства, исчезли мысли, холод сковал руки-ноги так, что она не чувствовала пальцев. «Еще полчаса – и я просто рухну. И подняться уже не получится».
…Таня даже не заметила, когда и как упала. Попыталась встать – тело не слушалось. А главное, не хотелось вставать, лень даже пальцем было шевельнуть. Черная собака подбежала, лизнула шершавым языком, ожгла лицо зловонным дыханием.
– В рюкзаке у меня… есть еще колбаса, – пробормотала Татьяна.
И закрыла глаза.
Но псина – а может, шакал или волшебное существо, – не отставала. Тыкалась ей в лицо мокрым носом, скулила.
– Атт-вя-жись, – устало молвила Садовникова.
И вдруг почувствовала, как ее подхватывают сильные руки. Из последних сил распахнула глаза.
Мираж.
Цирин.
* * *Надо отдать ему должное – соображал шаман быстро. Даже не дослушал Таниной истории, молвил с укором:
– Натворила ты дел! Как же ты могла отдать больному ребенку нефритовую чайку?!
– Но я хотела как лучше! – всхлипнула Таня.
– Ты не запомнила моих слов, девочка, – мрачно произнес тибетец. – Что птица предназначена была тебе. Только тебе. Ее секрет прост. Чайка обостряет в человеке самое основное, сильное! Ты от природы – удачливая. И тебе, с помощью моего талисмана, стало везти еще больше. Но у девочки, про которую ты говоришь, ситуация совсем другая. Что сейчас в ее жизни самое главное? Ее болезнь! И фигурка, конечно, недуг только усилила!
– Но что же теперь делать? – отчаянно пробормотала Татьяна. – Юлька, значит, умрет? Из-за моей глупости?!
Цирин задумался.
– У тебя есть с собой… какая-нибудь вещь, что принадлежит этому ребенку?
– Нет, – помотала головой Садовникова.
– Ее фотография?
– Нет, – еще больше понурилась Таня.
– Плохо, – серьезно сказал шаман. – Я могу остановить чайку. Птица перестанет усиливать болезнь. Но, если девочка уже в коме, боюсь, этого будет мало. Слишком поздно.
* * *Юлечка не болеет. Она просто крепко спит, а все эти капельницы, трубки, опутавшие худенькое тельце, я стараюсь не замечать. Врачи говорят, что дочка сейчас ничего не чувствует, но я не верю. Я не свожу с нее глаз и вижу: по ее личику то тень промелькнет, то, мне даже кажется, мимолетная улыбка. Она крепко спит. Настолько крепко, что ей не больно, когда врачи подступают с очередной мучительной процедурой.
– Вам нет смысла постоянно сидеть возле нее, – твердят доктора, – езжайте домой, отдохните.
Но я хочу пробыть с дочерью каждую секунду из тех, что ей осталось провести на Земле.
Порядки в реанимации строгие, однако мне идут навстречу. Позволили одеть Юлечку в ее любимую байковую пижамку и даже разрешили оставить на запястье дочки обожаемый ею браслетик с зелеными камушками (она их называет «зумруды»). И хотя я знаю все про тяжелейшую реакцию «трансплантат против хозяина», присоединившиеся пневмонию и бактериальную инфекцию, я все равно жду: вот сейчас Юлечка откроет глазки. Сладко потянется, увидит меня рядом, улыбнется, попросит лукаво: «Конфетку дашь?»
Или хотя бы – когда дочери станет совсем плохо – она не будет одна.
Юля дышит еле слышно, лицо ее неподвижно. Я беру ее руку, прижимаю к губам. Лапка так исхудала, что браслетик падает на пол, но я этого не замечаю. Впитываю последнее Юлечкино тепло. И не могу смириться с тем, что никогда не отведу ее в первый класс. И никогда не выдам замуж.
* * *Цирин молчал, безнадежно всматривался в черное, напоенное тучами небо. На Кайлас наступали сумерки, и Таня понимала, чувствовала – для маленькой, тяжело больной девочки Юли эта ночь станет последней.
– Неужели ничего – совсем-совсем ничего? – нельзя сделать? – отчаянно спросила она.
– Только молиться, – мрачно отозвался шаман.
Забормотал: «ра-ма-да-са…»
Таня не слушала. Она пыталась не то что согнуть, – хотя бы пошевелить пальцами рук и ног, – но ничего не выходило.
И вдруг лицо тибетца расцвело в улыбке. Он вскочил на ноги, простер руки к небу.
Татьяна ахнула. Из черного облака прямо на них неслась большая белая птица.
Она резко спикировала прямо на Цирина – и тут же снова взмыла вверх.
– Слава богам, – выдохнул тибетец.
И разжал кулак.
На его ладони лежал крошечный пластиковый браслет. С тремя яркими зелеными камушками. Дешевая детская вещь. Кажется, Садовникова видела его на запястье у Юлечки. Но это ведь бред! Иллюзия!
Однако Цирин совершенно серьезен.
Осторожно – будто реликвию – обернул браслетик носовым платком. Поместил в карман. Обернулся к Татьяне, быстро сказал:
– Мне нужно срочно туда. К Кайласу.
– А я? – пискнула девушка.
– А ты возвращайся в Дарчен.
– Но я не могу идти!
– А у тебя другого выхода нет. Ночь, ветер и снег в горах безжалостны, – усмехнулся горец. – Или немедленно в поселок – или сразу в рай. Или в ад, это уж как повезет.
Татьяна метнула на него злобный взгляд – и (сама не понимала, как получается на обмороженных ногах) бросилась вниз.
* * *Ложиться в китайскую больницу Таня отказалась категорически. Да и страховки у нее не имелось – когда было оформлять, если рванула в Тибет прямо из кафе, в туфельках на каблуках? Пришлось лечить обморожения «на дому» – то есть в гестхаусе. Садовникова, чтоб уж наверняка, вызвала двух врачей. Официального – тот назначил антибиотики. И «народного» – этот использовал травы. Но оба сошлись на том, что валяться ей в постели придется минимум дней пять, и Татьяна умирала со скуки. Русских книжек в Дарчене не было, телевизора тоже. Только и оставалось принимать гостей да писать эсэмэски.
Танины приятели из китайского ресторанчика навещали ее ежедневно, приносили еду и, тайком от врачей, ее любимое пиво «Эверест». Однажды явился строгий китайский чиновник. Затребовал пермиты (с ними, спасибо Дяде Тибетычу, все оказалось в порядке). Долго выспрашивал: «С какой целью вы явились в Дарчен? Почему отправились на Кайлас в одиночку, без проводника?»
Таня, как могла очаровательно, в ответ улыбалась, хлопала глазами. Бормотала стандартное: про зов сердца, что хотелось ей, уединившись со священной горой, достигнуть просветления. Чиновник глядел подозрительно, повышал голос: «Вы понимаете, что нарушили закон? Что самостоятельные выходы к Кайласу запрещены, и я обязан принять меры?»