– Да? Ну, что ж… А он как? Нравится тебе?
– Да ничего так… Но согласись, не могу же я подругу подставой использовать!
– Ну да… Ты, конечно, в сто раз меня симпатичнее… Опять же одежка… Я, наверное, в своей старой юбке как чукча смотрюсь?..
– Да ладно, не парься. Подумаешь, проблема! Главное, мы поступили, Сонь!
– Ну да… Это главное, конечно.
Потом, когда с истинными симпатиями Олега все со временем выяснилось, Ленка на нее вдруг обиделась. И на Олега обиделась. Вела себя так, будто «эта парочка» страшно ее оскорбила. Правда, недолго обижалась, потом их дружба в прежнее русло вошла. Но осадок таки остался, выплывал ненароком из насмешливого словца, из брошенного косого взгляда. И на свадьбе Ленка сидела за столом надутая, потом напилась ни с того ни с сего…
Вроде бы мелочь, а неприятно вдруг вспомнилось. Будто холодный сквознячок внутри подул. Все, надо загасить этот сквознячок вместе с сигаретой! Не время сейчас о всяких глупостях вспоминать! Они с Ленкой подруги, и этим все сказано. Все! Лучше бы о больной свекрови думала! И о Николеньке…
Ночь, однако, выдалась от мыслей бессонной. Утром Соня глянула в зеркало в ванной – и сама себя испугалась. Взгляд затравленный, круги под глазами. Ничего, круги пудрой прикрыть можно. Как говорится, надо жить, надо исполнять свои обязанности. Через полчаса обещанная Ленкой нянька должна подъехать.
Соня открыла ей дверь – с проснувшимся Николенькой на руках. Вполне приятная женщина, не молодая и не старая. Правда, лицо простоватое, без признаков интеллекта, да с лица, как говорят, воды не пить…
– Здравствуйте… Вы от Лены, да? Вы няня? Заходите, пожалуйста! Это вот Николенька…
– Здравствуйте. Меня Любой зовут. Ай, какой ребеночек, какой хоро…
И застыла на полуслове, внимательно вглядевшись в Николеньку. На лице – смесь жалости и мгновенной испуганной отстраненности. И – поневоле шаг назад, к двери, только что рукой не махнула – чур меня, чур…
«Ох, да что же такое…» У Сони болезненно сжалось сердце. Когда она научится заранее готовить себя к этой первой людской эмоции, спасительный щит выставлять! И неважно, что эта эмоция длится всего секунду! Но для удара и одной секунды хватает.
– …Хороший какой. Николенька, значит? Славное имечко, славное… Дай-ка я тебя на ручки возьму… Ух ты, легонький, как пушиночка. Надолго уходите-то, мамаша?
– Я думаю, часам к трем с делами управлюсь…
– Так. Это что у нас получается, значит? С девяти до трех – шесть часов… Да помножить на двести рублей…
– Как – на двести? А Лена говорила – сто восемьдесят…
– Так она ж меня не предупредила, что ребеночек особенный! А на особенных и расценки выше, что ж делать?
– Да?.. Ну хорошо, я согласна, конечно же.
– Тогда денежки прошу вперед… Правило такое, уж извините.
– Да, конечно… – Соня суетливо завозилась, доставая из сумки кошелек. – Вы проходите, Люба, проходите! Вот деньги…
– А питание для ребеночка есть?
– Есть. Увидите там, в холодильнике… И сами обедайте, в кастрюльках котлеты с гречкой. Ну, я побежала? Опаздываю уже…
– Бегите, мамаша, бегите. Счастливенько вам.
Соня попятилась к двери, чувствуя, что улыбается униженно и в то же время подобострастно – впору самой себе пощечину дать за это трусливое подобострастие! Нет, никак ей не привыкнуть… Как ножом. Больно…
* * *Господи, как же долго женщина-судья читает мотивировочную часть… Ну же, давай, поторапливайся, переходи к резолютивной! Хочется побыстрее мобильник включить – вдруг Олег звонил?
Ага, наконец-то. На основании изложенного, руководствуясь статьями… Все отлично, молодец. Спасибо тебе, прекрасная «ваша честь» в черной мантии. Можно вздохнуть свободно…
Соня выскочила в коридор, включила мобильник, глянула на дисплей – ни одного непринятого вызова… Да что ж это такое, неужели трудно позвонить?! Придется самой…
Гудки. Длинные, тревожные. Не слышит? Или опять телефон потерял? О, ответил…
– Олег! Ну что ж ты мне не звонишь? Я же сижу как на иголках! Что с мамой, как она?
То ли шипение в трубке, то ли всхлип. И будто шум какой-то, фоновый, посторонний. Скрип тормозов, что ли? Наконец сдавленный голос Олега:
– Мама умерла, Сонь.
– Как?! То есть… Как умерла, Олег? Когда?!
– Говорят, утром… Да какая разница, Сонь, когда…
– О господи… Как же так, я не понимаю…
– Да я и сам ничего не понимаю, Сонь. Не понимаю, и все. Вернее, не принимаю…
– Олежек, держись… Я с тобой, я люблю тебя, слышишь? Держись… Ты где сейчас?
– Надо ведь что-то делать, Сонь… Хоронить надо… Ехать-бежать куда-то, а я не понимаю – куда, зачем… – Снова вздох, переходящий в короткое рыдание, потом в нервный кашель. И совсем уж слезное, почти истерическое: – Да что ж ты меня все норовишь подрезать-то, гад! Отвали, сволочь! Урод!
– Господи… Ты и впрямь за рулем, что ли?! В таком состоянии? Куда ты едешь, Олег?
– Не знаю. Куда глаза глядят.
– Олег… Олеженька, остановись немедленно. Я тебя понимаю прекрасно, но ты все-таки возьми себя в руки и успокойся, от беды все равно не убежишь, не уедешь. Надо принять, Олег… Надо похоронами заняться…
– Да, Сонь. Хорошо, что ты позвонила, сразу отрезвел как-то. Сейчас в переулок заеду, остановлюсь, иначе точно в аварию попаду. Или задавлю кого-нибудь.
– Ну вот, молодец… Молодец, Олеженька, хорошо… Я сейчас к тебе приеду! Где ты находишься?
– Не надо, не езди. Будь дома, на телефоне. И обзвони всех родственников, пожалуйста… Где-то у мамы телефонная книжка с номерами была, старая такая, в черном кожаном переплете.
– Знаю. Найду. Я обязательно всех обзвоню, Олег. А может… ты к нам приедешь, а?
– Сонь… Ну хотя бы сейчас не начинай, а?
И снова – истерически-слезная нотка в голосе. Будто она что-то несусветно-оскорбительное ему предложила. А впрочем, Олег прав – не до обид сейчас… Перед горем все обиды меркнут.
На следующий день хоронили Екатерину Васильевну. На отпевание в церковь собралась жалкая кучка родственников – Соня их и не видела никогда. Не общалась почему-то Екатерина Васильевна с родственниками, один свет в окошке и был – дорогой сыночек Олеженька… Даже в гробу ее лицо выглядело виноватым – прости меня, сынок, не вовремя я тебя оставила…
Олег за весь скорбный день не проронил ни слова. Был бледным, потерянным, смотрел куда-то поверх голов, будто присутствие всех этих людей рядом с гробом матери его раздражало. Соня протянула к нему руку с платком, чтобы смахнуть испарину со лба. Он испуганно отвел голову в сторону. Потом будто спохватился, нашел ее пальцы, сжал вяло – прости, мол. Лишь за поминальным столом в кафе, выпив рюмку водки, уронил голову в ладони, застонал слезно и глухо. И тоже – будто виновато…
Нет, никогда Соня не могла понять их отношений. Вроде и любовь была сильная меж сыном и матерью, но странная какая-то, с примесью страдания. Мать любовь отдает и страдает, а сын берет, но тоже от этого страдает. А радости ни от отдачи, ни от принятия любви нет…
– Я поеду, Олег… Там Николенька целый день с нянькой.
– Да, Сонь, конечно. Поезжай. Я родственников сам на вокзал провожу.
– Ты держись. Надо держаться, Олег. Даже страшно тебя одного оставлять…
Он слегка дернулся, страдальчески скривив губы. Не надо, мол. Знаю, что ты дальше скажешь… Не надо. Вздохнул, поднял на Соню затуманенные горем и хмелем глаза:
– Я тебе завтра позвоню.
– Когда? Утром?
– Не знаю…
– Я буду ждать. А лучше – сама позвоню. Утром. Или сегодня вечером.
– Да, звони…
Соня поймала себя на мысли, что разговор – словно разговор чужих людей, а не мужа с женой. «Ты позвони, я позвоню…» Как-то это особенно в горькую минуту высветилось.
Нянька Люба встретила Соню сочувственным выражением лица, но и немного с укоризною. Николенька мирно спал в кроватке, разметав ручки.
– Ну что, похоронили свекровь, Соня?
– Да, Люба, похоронили.
– Что ж, царствие небесное, вечная память… Уж второй день с вашим сыночком сижу, постоянным клиентам трижды по телефону отказала. Мне ведь на целый-то день трудно, я нянька почасовая. Так что извините – на меня в постоянном смысле не рассчитывайте.
– Да, Люба, я поняла. Спасибо, вы меня очень выручили.
– Да чего там… А вообще жалко вас, конечно. Что врачи-то говорят по поводу вашего сыночка? Выправится к возрасту иль нет?
Соне не хотелось ей отвечать. Хотелось, чтобы она ушла поскорее. Хотелось уткнуться носом в ладони, поплакать вволю. Но Люба плотно сидела на диване, ждала ответа с любопытствующим интересом в глазах. Да, ответа… Она, Соня, и сама бы хотела знать ответ…
Ей вдруг вспомнилось, как задавала такой же вопрос толстой врачихе в детской поликлинике – что дальше-то, какой наш прогноз? А та только хмыкнула, уставившись на нее поверх очков, пожевала сердито губами:
– Прогноз… Ну, какой прогноз? Все будет от вас зависеть, мамаша. Ну, то есть от родительских вложений в адаптацию. Я ж не знаю ваших возможностей, ни материальных, ни духовных… Некоторым деткам, конечно, в этом смысле везет…
– Прогноз… Ну, какой прогноз? Все будет от вас зависеть, мамаша. Ну, то есть от родительских вложений в адаптацию. Я ж не знаю ваших возможностей, ни материальных, ни духовных… Некоторым деткам, конечно, в этом смысле везет…
– Мы сделаем все, что в наших силах, поверьте!
– Хм… Вот именно – в силах. Ладно, поживем – увидим… А пока массажистку хорошую найдите, чтобы судороги снять. Препараты лекарственные – вот, я вам выписала. Потом, после года, можете в центр восстановительного лечения записаться, но там все услуги платные. И не дешевые… В общем, что вложите в адаптацию, то и получите. Что я могу еще сказать…
– Да, спасибо… Понятно…
Соня тогда, после этого разговора, мысленно провела над своей жизнью черту. Значит, ее жизнь отныне – это не жизнь, а вложение в Николенькину адаптацию. И все. А остальной жизни, той, о которой мечтала когда-то, – ее просто не будет. Никогда уже не будет. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит.
– Не знаю я, Люба… Вы меня простите, я очень устала…
– Да-да, я понимаю, конечно. Понимаю, как вам трудно – с таким-то ребеночком. Да и с нянькой… Вряд ли вы для него постоянную няньку на целый-то день сыщете.
– Почему? Если за деньги…
– Да неохотно идут к таким деткам, по своему опыту знаю. А если кто и согласится, столько с вас драть будут, что ни одной зарплатой не отработаете. Денег-то много надо… А я гляжу, вы не шибко… – обвела она цепким оценивающим взглядом комнату, – не шибко чтоб сильно зарплатные…
– Ничего, разберемся как-нибудь. Еще раз спасибо вам, Люба, выручили. Я что-то еще вам должна?
– Не… Рассчитались же утром. Ну, удачи вам, Сонечка. И крепости духа, насколько это возможно. Бывайте здоровы…
– Прощайте, Люба.
– Ага. Вы звоните, если что. Часика на два, на три всегда выручу. Но не больше.
– Да, спасибо.
– Не провожайте, не надо. Вон, едва на ногах стоите. Я дверь захлопну…
Соне и впрямь хотелось упасть и провалиться в забытье. И провалилась бы, да надо было что-то на завтра решать… А чего решать, если все равно никаких решений нет? Что она вообще могла решать в таких обстоятельствах? Права, права была Екатерина Васильевна, когда говорила о жестокости выбранной ею профессии. Да и Самуил Яковлевич прав – надо самой разбираться со своими проблемами. Надо, конечно. А как?
Соня вздохнула, выудила из кармана телефон, сжала его меж ладоней. Еще раз вздохнула, собираясь с силами. Надо звонить…
Самуил Яковлевич ответил сразу, пропел в трубку как обычно:
– Да, моя дорогая, слушаю…
– Самуил Яковлевич, простите меня, ради бога, но мне ребенка оставить не с кем. Дайте мне время, пожалуйста. Ну, в смысле, небольшой отпуск… Я обязательно что-нибудь придумаю, не увольняйте меня, пожалуйста…
– Да бог с тобой, девочка, что ты. Я ж не зверь какой, все понимаю прекрасно. Иногда обстоятельства бывают сильнее нас… Ладно, даю тебе неделю. Хватит, надеюсь?
– Да, спасибо! Я обязательно за это время няню найду! Вы ж сами понимаете, какая нам няня нужна… Так просто и не найдешь…
– Понимаю, понимаю, дорогая. Ничего, не волнуйся. А дела твои я пока Давыдовой передам.
– Ой, только не Давыдовой, Самуил Яковлевич! У меня там арбитражное дело висит, а у Насти Давыдовой совсем нет арбитражной практики! Может, лучше Мише Гороховскому передадите?
– Ладно, не переживай, разберемся. Главное, своими делами займись. Через неделю жду. Все, дорогая, отбой…
«Да, отбой, – мысленно повторила Соня. – Можно спать лечь. А завтра с утра – звонить по агентствам. Семь дней – вполне достаточный срок. Вот бы найти женщину добрую, душевную, без предрассудков… Хотя это «без предрассудков» и неуклюже звучит, конечно. Если со стороны послушать, конечно. Так и хочется воспылать оттуда, со стороны, первой праведной эмоцией – какие еще предрассудки, о чем говорит эта бессовестно-бестолковая мать! У нас же у всех сердце есть, и понимание есть, и любовь! Мы все исключительно человечные, благородные, у нас душа нараспашку, мы в Бога верим!
А только простите, уважаемые человечно-благородные, никто лучше бессовестно-бестолковой матери не знает, что все ваши слова – ложь, ложь… Порыв и пафос. Пафос и порыв. И самолюбование. Никто из вас не захотел бы оказаться на моем месте… Ну, может, единицы, один на сотню. У которых природного и божественного достоинства хватит нести свой крест как прекрасное благо. Открыто нести, не прячась и не боясь мимолетной брезгливой жалости. Потому что эта жалость бьет больнее брошенного в ярости камня…
Тихо, тихо, не плакать. Иначе остатки сил в слезы уйдут. И без того нервы истончились до предела. Спать, спать. Завтра трудный день…»
* * *Утро было солнечным, плясало зайчиками на паркете. В открытую створку окна несло аппетитным запахом булочек с корицей – их в кафе напротив каждое утро пекли. Хорошее утро, доброе, и зайчики на паркете, наверное, добрый знак… Привет от Екатерины Васильевны. Соне даже не верилось, что не окликнет ее из кухни заботливый голос: «Кофе остынет, Сонюшка! Иди завтракать! Поторапливайся, а то опоздаешь!»
Соня поднялась с дивана, на цыпочках подошла к кроватке Николеньки. Не спит, улыбается! Бездумные глазки по потолку бродят, и улыбка такая блаженно-безотносительная, сама по себе улыбка. «Ах ты, мой сыночек, солнышко мое, иди ко мне… Памперс поменяем, день начнем. Уже без бабушки. Пусть она на нас с Неба посмотрит, какие мы молодцы…»
Однако день выдался ужасно хлопотливый. Вдруг обнаружилось, что в доме все кончилось – и памперсы, и Николенькины кефиры, и даже банка с кофе оказалась пустой. В холодильнике – один холод… Надо собираться-одеваться, идти добывать. Именно – добывать, а иначе как назовешь поход в тот же супермаркет с Николенькой на руках? Одной рукой его держишь, другой тележку с продуктами толкаешь… Трудно вообще-то. Это еще насобачиться надо – одной рукой полную тележку толкать. А потом еще пакеты до дому нести!
Ох уж это солнце, как в окна наяривает! Залезло во все углы, высветило запустение-непорядок, пыльные столбцы в снопах бьющего света. Давай, молодая хозяюшка, приступай к влажной уборке, скоро дышать будет невозможно! Прежняя-то хозяйка каждый день свято чистоту блюла, потому как ребенок в доме, а ему пылью дышать негоже! Давай, давай, поворачивайся, не смотри с тоской в угол дивана, где ноутбук с заветной информацией о потенциальных няньках лежит. Еще и вопрос, есть ли там для тебя информация…
Соня суетилась по дому, а в голове крутился свой калькулятор. И никак не сходились «сальда с бульдой», как любила говаривать тетка. Если, к примеру, допустить, что нянька Люба не привирала, то получается, что расходы на оплату услуг той, которая «добрая, душевная и без предрассудков», мигом сожрут все ее доходы. А еще массаж Николеньке надо оплачивать, и питание, и лекарства…
Конечно, Олег дает деньги, его никто со счетов не сбрасывает. Но все равно – не хватит. Вот если бы он, к примеру, полностью взял на себя «добрую, душевную и без предрассудков»… Понятно, что дорого. А как тогда?
Поговорить бы с ним на эту тему, определиться хотя бы, на что рассчитывать. Но неудобно пока. Горе у человека, неловко. Но ведь и у нее тоже горе, если по большому счету! Она тоже Екатерину Васильевну любила! Тем более никакое горе не может отменить проблем…
Все, надо звонить. Напомнить о себе с любовью. Жена она ему или кто, в конце-то концов?
Как долго не отвечает… Занят? Не слышит? А может, не хочет отвечать?
– Да, Сонь… Говори, только быстро.
О, ну наконец-то. А быстро – это как? Скороговоркой, что ли?
– Олег, нам надо поговорить…
– Да, надо. Я сегодня приеду. Поговорим. Извини, мне на совещание бежать надо.
– А в котором часу ты приедешь?
– Где-то к половине восьмого… Пока, Сонь.
К половине восьмого! А время – шесть! Надо же успеть ужин приготовить, в порядок себя привести!
Забегала, засуетилась по квартире, подгоняя себя надеждами. А что, в самом деле… Должна же когда-то их семейная жизнь наладиться! Сколько можно порознь… Как ни прискорбно об этом рассуждать, но уход Екатерины Васильевны поневоле внес коррективы в их неправильную жизнь. Хочешь не хочешь, а пора выруливать туда, в правильную. Быть вместе, трудности переживать вместе. Больше на амбразуру некому бросаться…
К половине восьмого Соня все успела. И голову помыть, и курицу в духовке зажарить, и Николеньку спать уложить. Села у окна на кухне – ждать… Господи, помоги, пусть все будет хорошо, пусть правильно, пусть как надо…
Едет. Припарковался с трудом. Машин во дворе развелось – больше, чем людей. Надо же, как к двери подъезда идет – точно на голгофу… Да, может, устал просто! И наверняка голодный!
Соня подскочила, бросилась в прихожую, глянула на себя в зеркало. А что, вполне… Да, надо еще духами прыснуться, его любимыми… Все, пора открывать! Уже наверняка в лифте поднимается!
Какое у него лицо бледное, испуганное. И взгляд поверх головы, туда, в комнату…