Какое у него лицо бледное, испуганное. И взгляд поверх головы, туда, в комнату…
– Проходи на кухню, Николенька спит. Я курицу запекла, как ты любишь. Устал?
– Да, устал… Прости, плохо себя чувствую, сама понимаешь. Никак не могу поверить, Сонь…
– Но что же делать, Олег… Надо жить как-то. Маму все равно не вернешь. Пойдем, я тебя кормить буду.
– Я не хочу есть. То есть не могу. Ничего не лезет.
– Но так же нельзя, возьми себя в руки! Обязательно надо поесть!
– Давай лучше поговорим… Ты же о чем-то поговорить со мной хотела?
– Да, хотела… – сказала Соня и растерялась. От интонации его голоса растерялась, устало-скорбной, чуть обвиняющей. «У меня мама умерла, а ты… с разговорами…»
– Да, хотела, Олег, – повторила она решительно, со вздохом. – Извини, конечно, что в такой момент тебя напрягаю, но… Вообще-то я думала…
– Что ты думала, Сонь?
– Да ладно, ничего. Если по делу, то мне твоя помощь нужна, Олег. Надо что-то решать с няней для Николеньки. Мне на работе только неделю отпуска дали. Надо за неделю…
– Погоди, не понял… – перебил ее Олег, болезненно сморщив лицо, – о какой ты няне сейчас говоришь, Сонь?
– Как это – о какой?.. О няне для Николеньки… Должен же кто-то быть с ним, пока я на работе!
– Сонь, ну что ты несешь, не понимаю… Какая няня? Ты что, не знаешь, какие попадаются сейчас няни? Телевизор не смотришь? Хочешь, чтобы над нашим и без того несчастным ребенком какая-то стерва издевалась? Ты хоть знаешь, кто сейчас в няни да гувернантки идет?
– Да… Но что же тогда делать? С кем я его должна оставлять? С тобой?
Олег опять поморщился, потер дрожащими пальцами висок. Помолчал, прикрыв глаза. Потом произнес твердо, будто концы обрубил:
– Ты мать, Соня. И этим все сказано. Ребенок должен находиться с матерью. Тем более такой ребенок.
– Да, я мать! А ты не забыл, что ты – отец? Может, ребенок хоть изредка и рядом с отцом должен находиться?
«Господи, господи… – забилась испуганная мысль в голове. – Что же я делаю! Не хотела же ссориться, совсем не хотела…»
– Я от своего отцовства не отказываюсь, Сонь. Отнюдь. Да, я отец. Мой долг – содержать своего больного ребенка. И мать своего больного ребенка. А для этого надо много работать, Сонь.
– Содержать? И все? Ты считаешь, этого вполне достаточно? А может, наоборот? Давай я буду содержать тебя и твоего больного ребенка? Разве в одном это дело, Олег?
– Вот именно, Сонь. Дело вовсе не в содержании. Дело в том, что моему больному сыну нужна мать. Мать, понимаешь ты это или нет?! Ты – его мать! И ты будешь всегда рядом с ним! Обязана!
– А ты? Ты разве нет? У меня есть обязанности, а у тебя – нет?
– Сонь, прекрати… Похоже, мы идем по одному и тому же кругу. И поэтому я не вижу смысла продолжать разговор…
Олег встал и решительно шагнул из кухни.
– Олег… Ты что, уходишь?
– Да, ухожу. Я уже все сказал, Сонь.
– Но погоди… – бросилась она за ним в прихожую. – Погоди, Олег…
Видимо, услышал-таки в ее голосе нотки отчаяния, обернулся от двери, вжав голову в плечи. Проговорил, запинаясь:
– Деньги я буду давать два раза в месяц – пятого и двадцатого… Все, что могу, Сонь. Прости. За тобой – материнская забота и любовь… Я понимаю, это жестоко звучит, конечно, но… Это все, что я могу сделать для своего сына…
– У тебя… У тебя кто-то есть, скажи?!
– Да при чем тут!.. Нет у меня никого! Ты же знаешь, я тебя люблю, тебя одну!
– Тогда останься! Прошу тебя! Ну нельзя так жить, Олег! Нельзя, нельзя…
Соня прижала кулаки к губам, чтобы не разрыдаться громко. Зажмурила глаза… И тут же почувствовала на плечах его нервно подрагивающие ладони. Притянул к себе, обнял…
– Не плачь, Соня, не надо. Не рви мне сердце. Кто ж виноват, что все так… получилось. Да, я оказался слабым, прости… А с другой стороны – я же прав, подумай сама… Ну какие няньки… Ничего не поделаешь, придется тебе принять такую судьбу. Судьбу рядом с сыном. Ты – мать…
Что-то остановилось внутри, застопорилось, заскребло железом. И спина дернулась, будто стегнули по ней плеткой. И слезы куда-то делись, и глаза высохли. Соня высвободилась из рук Олега и бросила ему в лицо злобно:
– Я тебя ненавижу, Олег. Не-на-ви-жу. Понял? И денег твоих не возьму. Ни пятого, ни двадцатого.
Олег отступил на шаг, руки повисли, как плети. Усмехнулся горько:
– Что ж, я тебя вполне понимаю… Я и сам себя ненавижу, Сонь. Но это ж ничего не отменяет… – Пожал плечами, развернулся, шагнул к двери.
– Что, даже на сына не взглянешь? Он спит, не бойся! А можешь и разбудить, объяснить ему про пятое и двадцатое!
Олег открыл дверь, ступил через порог. Соню же несло злой автоматной очередью ему в спину:
– Ты, отец! И это у тебя называется – все, что я могу сделать для сына?! То есть пришпилить меня гвоздем к стене, как бабочку в гербарии? Сначала свою мать, потом – меня?.. Да какое ты имеешь право распоряжаться моей жизнью?
Прежде чем шагнуть в открывшиеся двери лифта, Олег обернулся, проговорил хрипло:
– Не надо, Сонь… Вот про маму – не надо… Это уже ниже пояса…
– А про сына – не ниже пояса? А про меня?
Хлоп – двери закрылись. Уехал…
Хороший разговор получился. Я тебя люблю. А я тебя – ненавижу. А может, наоборот, как в зеркале?..
* * *Соня проплакала от обиды всю ночь. Все-таки коварная эта штука – женская обида, может последние силы отнять. И уверенность в себе тоже. Встаешь утром – и ничего в тебе нет, одно только послевкусие ночных слез пополам с апатией. И солнечные зайчики на паркете не спасают, и кофе кажется горьким на вкус. И о делах думать не хочется. А впрочем, какие дела, если нет времени за компьютер сесть, чтобы выудить нужную информацию из Интернета. Уже второй день драгоценного отпуска пошел, и, похоже, опять впустую пройдет! Вон, Николенькина массажистка в дверь звонит, и надо приветливую улыбку на лицо натянуть… А потом еще придется ее чаем поить. Екатерина Васильевна всегда ее чаем после очередного сеанса поила. Говорила, что она первоклассный специалист и потому особого уважения к себе требует.
Как же ее зовут, эту массажистку, дай бог памяти… Света, кажется. Ну да, точно, Света. Хорошо, кстати, что деньги ей авансом выданы за десять сеансов. Еще пять осталось.
– Доброе утро, Светочка… Проходите, мы вас ждем!
– Да, да, конечно… А почему… вы сегодня? Где Екатерина Васильевна?
– Она умерла… Похоронили два дня назад.
– Ой, да что вы!.. Как жаль… Что ж, примите мои искренние соболезнования. Жаль, жаль… Такая женщина была замечательная, сейчас редко таких самоотверженных бабушек встретишь. Значит, теперь вы с ребеночком постоянно находиться будете?
– Да… Да, я.
Как осторожны, как ловки ее ладони, гуляющие по вялому тельцу Николеньки. И как сосредоточено лицо. И голос, журчащий на одной ласковой ноте:
– Ничего, ничего… Скоро ваш ребеночек сидеть научится, сам спинку держать будет… Когда ребеночек сидит, уже легче… Потом и ползать научится, как все детки…
Соне хотелось спросить: «потом» – это когда? – но она сдержалась, лишь нервно пожала плечами, отвернувшись к окну. Нехороший жест получился, будто недовольный. Да еще и слезы вдруг набежали…
– Ну, нельзя же так, мамочка, что вы… Нельзя при ребенке плакать… – с легким, но все же осуждением пропела у нее за спиной массажистка Света. – Я понимаю, конечно, что после смерти бабушки вам нелегко придется… Она ведь у вас, можно сказать, святая была. Все хлопоты с ребеночком на ее плечах лежали. Сочувствую. Вам ведь, наверное, с работы пришлось уволиться, да?
– Пока нет. Но к тому идет, похоже.
– Ну, что ж делать… А ваша мама не может как-то помочь?
– У меня нет мамы. И папы тоже нет. Я сирота.
– Ну, что ж делать… Судьба. От судьбы не уйдешь. А сын Екатерины Васильевны, ваш муж…
– А муж объелся груш.
– Да вы что?.. Ой, простите, что я в такие интимные дела лезу! Я не хотела…
– Да ничего, все нормально.
– Нет, ну надо же… А ваша свекровь, царствие ей небесное, всегда так хорошо отзывалась о сыне…
– А вы знаете такую мать, которая бы хоть раз плохо отозвалась о сыне?
– Да сколько угодно! Моя свекровь, например! Все время на своего сына жалуется! Иногда мне его приходится защищать, представляете? От родной матери! Всякие матери бывают, и такие тоже! Вот я вам сейчас один случай расскажу…
«Какая, однако, разговорчивая эта Света. И любопытная не в меру. А еще надо чай с ней пить, и лицо внимательное делать, изображая из себя благодарную слушательницу, и головой кивать, и улыбаться… Нет, странная какая тетка! Неужели думает, что кому-то интересны ее семейные драмы? Вот так и уходят последние душевные силы на лицемерие!» – думала Соня.
Светин голосок журчал будто в отдалении – то поднимался ввысь эмоцией, то бубнил смешно, изображая, видимо, свекровкину манеру. На эмоции надо головой кивнуть, а изображению манеры улыбнуться. Притвориться, что заинтересованно слушаешь. И все, делов-то. И можно думать свою тоскливую думу…
Значит, Олег хочет оставить ей этот удел? Памперсы, каши, кефир, массажистку Свету, дни, проведенные в четырех стенах? И никаких компромиссов для жизни вовне, для интересной работы? Чтобы эта безысходность сожрала ее лучшие профессиональные годы? Нет, но за что?.. За что, за что, за что?! В чем она виновата? Только в том, что не понимает этого сакраментального – «для чего?».
Да, не понимает! Потому что материнская ее душа вовсе не отказывается от «судьбы», она просит всего лишь маленького компромисса! Чтобы себя не потерять, человеком себя чувствовать! Вот она стоит, в окно смотрит, а в Октябрьском суде, между прочим, процесс идет, в котором она должна участвовать… Она, а не Настька Давыдова, которая обязательно все запорет! Да там же последнее заседание уже назначено, определяющее! И только она, Соня, знает суть этого процесса как свои пять пальцев! Все, все псу под хвост! Обидно, ужасно обидно.
Да если даже и не процесс… Что такое процесс – мелкие частности. Тут вся картина в целом жуткая вырисовывается. Это ж только представить себе – чтобы изо дня в день одно и то же… Четыре стены и Николенька. Николенька и четыре стены. «Прости, сынок, но… не смогу я. Нет, не смогу». Надо что-то решать, придумывать, устраивать свою жизнь как-то… Нет, почему Олег не может ее понять? А еще говорит, что любит! Да разве это любовь, если по большому счету…
Николенька вдруг запищал в Светиных руках. Соня вздрогнула, оглянулась. Света отмахнулась успокаивающе – ничего, мол, все нормально, так надо. И снова – мысли, мысли… Уже виноватые, уже более спокойные. Обращенные почему-то к сыну…
«Да, интересный человек твой папашка, Николенька… Нет, ты не думай, он вовсе не такой подлец, как я тут обрисовала. Нет, он не такой, я его знаю… Просто ты родился, и он… крышей поехал немного. Никак не может ее на место поставить. Сам не понимает, что творит. Чем дальше от тебя убегает, тем больше не понимает… Это всего лишь страх, Николенька. Непонятный необъяснимый мужской страх. А так он очень добрый парень, я знаю… И любит меня… То есть нас… И сам себе не рад, что так все перепутал – где страх, где любовь… Может, со временем и разберется. Но как бы поздно не было… Пока я его не разлюбила совсем».
– Ну вот, мы и закончили… – снова раздался за спиной ласковый Светин голосок. – Сейчас наш Николенька спать будет… А мы с вами чайку попьем, Сонечка, если не возражаете. Мы всегда с Екатериной Васильевной чай после массажа пили…
– Да-да, конечно! Пройдемте на кухню!
– М-м-м… Сейчас, только руки помою. Там, кстати, по телевизору в это время сериал идет… Вы не смотрите, нет?
– Нет, я не смотрю. Но я вам не буду мешать…
Напившись чаю и отсмотрев очередную порцию сериальных страстей, Света ушла. Николенька, разнеженный массажем, тихо сопел в кроватке. Соня села на диван с ноутбуком, вошла в Интернет… Нет, невозможно сосредоточиться, дрожит в голове обида, строчки-ссылки пляшут сквозь пелену слез голубыми зигзагами. Надо пойти в ванную, умыться…
Из зеркала глянуло чужое лицо, бледно-зеленое, с запавшими, одурманенными бессонной ночью глазами. Соня плеснула холодной водой – вроде легче стало. Расправила плечи, подняла волосы наверх, чуть повернула голову в профиль… Олег всегда говорил, что у нее красивый профиль. Прямая линия носа, высокие скулы, нежные очертания пухлых губ. Да, он любил говорить ей комплименты… У него это хорошо получалось. Вполне искренне. Выходит, обманчива была искренность, двулика. Сначала подняла высоко, потом бросила оземь – живи…
Соне вдруг страшно захотелось выйти из дома, глотнуть жаркого воздуха, раствориться в шуме городской суеты. Просто почувствовать себя – в толпе, стряхнуть состояние тоскливого домашнего одиночества. Ну не выносит ее организм этого вынужденного состояния, что же делать?
А что, собственно, делать… Просто вызвать няньку Любу на пару часов. Она ж велела «в постоянном смысле на нее не рассчитывать», а на пару часов… Так, где телефон?
Нянька Люба предложение о «паре часов» приняла с удовольствием. Тем более волею случая оказалась недалеко от дома. Значит, на сборы – всего двадцать минут… Чуть подкраситься, замазать синяки под глазами, волосы уложить – и вперед, на свободу, хоть и временную! Забыться хоть на пару часов! Слезы рассеются, голова прояснится, а там видно будет. О, вот и домофонный звонок запиликал – пришла!
Город жил своей жизнью, плавился в мареве июньской жары, обнимал за плечи тенью деревьев. Боже, как хорошо!.. И всюду – нормальная жизнь. Идут навстречу люди, не обремененные латентной душевной болью. Улыбаются. Хмурятся. Торопятся. Гуляют. Щекочет ноздри запах шашлыка из кафешек…
«Кстати, о шашлыке. Поесть бы. Просто посидеть за столиком, созерцая движение-жизнь. Вон там, под веселым полосатым тентом. Посидеть, подумать… Ой, нет, думать не надо! Просто – посидеть…»
Соня села за столик, полистала книжку меню. Тут же подскочила девчонка-официантка, глянула дружелюбно. Улыбнулась ей в ответ:
– У вас шашлычок не из кошатинки, надеюсь?
– Нет, что вы… Вполне нормальный шашлык. Вам сколько?
– Давайте граммов сто пятьдесят… И кофе, пожалуйста. И минеральную воду без газа.
– Минут двадцать подождете?
– Легко. Я никуда не тороплюсь. Только воду сразу принесите.
– Да, конечно…
Официантка убежала. Юбчонка коротенькая, ножки стройные, резвые. По всему видно, и восемнадцати еще нет. Школьница, наверное, на каникулах подрабатывает… Золотое время, беззаботное. Лето. Тополиный пух, жара, июнь. Ах, как сейчас Соня завидовала этой девчонке… Всем, всем завидовала. И паре, расположившейся за соседним столиком. И двум теткам гренадерского вида, яростно что-то обсуждающим и медленно потягивающим пивко из высоких бокалов. И компании молодых мужичков, с виду вполне приличных – наверняка клерки из близлежащего учреждения. Что-то отмечали. Вино на столе, смех, жесты расслабленные… Вот один повернулся, глянул на Соню вполне заинтересованно. Локтем соседа толкнул, повел подбородком в ее сторону, сказал что-то. Теперь оба уставились, идиоты. Хотя – почему сразу идиоты?.. Судя по выражениям лиц, можно самой себе комплимент сделать, повысить чуток раздавленную обстоятельствами самооценку. Чего уж греха таить – за этим и шла… По крупицам, по зернышку собрать. От солнца, от ветра, от чужого праздника. Может, еще чего из космоса прилетит… Жить-то надо. А жить – не получается.
О! А мужички-клерки и впрямь оживились… Провели короткое игривое совещание, и встал со стула тот, первый, тряхнул белобрысым чубчиком, направился к Сониному столу. Сел напротив, улыбнулся белозубо.
– Добрый день, девушка… Если я тривиальный вопрос задам, вы не очень на меня обидитесь? Жара, ничего путного в голову не приходит…
– Что ж, валяйте свой тривиальный.
– Сидит молодая красивая женщина – и одна…
– Ну. А в чем вопрос-то?
– Как в чем? В неправильной картине мира… Может, присоединитесь к нашей мужской компании? Поверьте, мы от души приглашаем, безо всякого там… Просто украсить, так сказать… Своим присуссвием…
Так и сказал – присуссвием. Видимо, успел уже набраться. Или просто придуривался. Но держался хорошо, с первого взгляда и не поймешь, как интерпретировать это «присуссвие». Молодец парень. Встречаются такие мужички, правда, редко, – чем больше пьют, тем обаятельнее становятся. И колечко обручальное на правой руке носит, в карман стыдливо не прячет. И детки, наверное, есть…
Соня усмехнулась грустно, вздохнула. Медленно помотала головой:
– Нет, ребята… Спасибо, конечно, за приглашение. Но я не могу, честное слово. Простите, но сейчас не тот случай… А за «молодую красивую» – что ж… За это отдельное спасибо.
– Но вы и впрямь очень красивая… Красивая и ужасно грустная. А может, все-таки…
– Нет. Не могу.
– Что ж, жаль. Очень жаль.
– Да мне тоже. Вы идите, вас друзья ждут. А вон и шашлык несут – не будете же вы мне в рот смотреть?
Мужичок грустно пожал плечами, даже покраснел немного. Встал из-за стола, подошел к честной компании, развел руки в стороны. Кто-то хлопнул его по плечу – ничего, не расстраивайся, мол. Давай лучше выпьем…
Шашлык и впрямь оказался довольно приличным. В меру острым, в меру прожаренным. Пусть низменно гурманское, но удовольствие. Как говорится, все в топку.
– Извините, пожалуйста…
Соня подняла голову от тарелки – официантка. На подносе – бутылка вина и бокальчик.
– Что это? Я не заказывала!
– Да это вон те ребята вам передали… Возьмите, не обижайте их. Вино хорошее, и ребята хорошие. Возьмите…
– Ладно, давайте.
Девчонка шустро поставила поднос на стол, налила в бокал вина, так же шустро удалилась. Соня взяла бокал, одарила улыбкой мужчин, склонила голову – благодарю, мол… Парни закивали дружно, тоже с бокалами в руках. Что ж, пусть будет еще и такой обмен энергиями. Не обижать же хороших людей.