Брыкин тут же предъявил удивленному рыбаку служебное удостоверение и реквизировал резиновую лодку. Они с Катей, яростно гребя веслами, устремились поближе к театру водного действия.
Переполох был такой, какой бывает на школьной перемене, когда всем классом бьют ябеду.
Катер с Соскачевым на борту пытался вырваться в открытое море, но Джабраил на скутере успешно его блокировал. Тони на водных лыжах отрезал его от южных направлений, «банан» Крабова, как аэростат над Москвой в 41-м, не давал сопернику маневрировать. С берега приближались Брыкин и Екатерина. В воздухе господствовал Попугайкин.
Крабов, увлекшись погоней, отдал неправильную команду катерщику, и его «банан» на полном ходу въехал в катер беглеца. Тут, со всей очевидностью, проявилось преимущество стального корпуса перед надувной резиной. Прозвучал хлопок, «банан» взорвался и бывший учитель, подброшенный взрывной волной, оказался на палубе неприятельского судна. Успешно справившись с легкой контузией, Крабов, не знавший в лицо Соскачева, атаковал капитана, оказавшегося рядом. Сцепившись, как заигравшиеся котята, они свалились за борт, где менее активно, но все же продолжили борьбу.
Катер, потеряв капитана, потерял и управление. Нападающие, предвкушая скорую победу, с удвоенной энергией атаковали судно.
Развязка была близка. Но тут дед Попугайкин, потеряв ветер, рухнул на Джабраила. Парашют закрыл видимость кавказцу и его скутер, сбившись с боевого курса, врезался в Тони, сбавившего ход и уже готового взять на абордаж катер Соскачева.
Многочисленные зрители на берегу криками поддерживали соперников, болея скорее не за кого-нибудь из них, а за продолжение шоу. Наиболее азартные делали ставки.
Толпа веселилась вовсю.
– Это что же за вид спорта такой? – интересовалась полная женщина, судя по молочному цвету кожи, северянка.
– Морское многоборье, наверное, – ответил ей сухой мужчина в белой шляпе.
– Чемпионат какой-то, что ли? – подключился к разговору солидный мужчина в летнем костюме.
– Видимо, отборочные к Олимпийским играм.
– А что в Сочи Олимпийские игры будут?
Народ развеселился – шутка с играми показалась удачной. Какой-то юморист в пятнистой кепке, захлебываясь смехом, прокричал:
– Да!.. Зимние!!!
Зеваки грохнули, как лист фанеры упавший с пятого этажа. Смеялись все, даже потерявшая в давке кольцо работница пензенского общепита.
На море же ситуация изменилась.
Соскачев с радостью заметив, что его противники потеряли взаимодействие и в настоящий момент больше заняты друг другом, разбежался по палубе и прыгнул за борт.
От удара о воду разорвалась его рубашка и нательная жилетка. Деньги из секретных карманов всплыли на поверхность и были рассеяны мощной струей, создаваемой винтом катера.
Соскачев еще не осознал всего ужаса создавшегося положения, а легкий бриз уже погнал купюры к берегу.
Очумевшие от такой удачи граждане, кто в чем, бросились в воду. По накалу борьбы этот заплыв был на голову выше знаменитого морского марафона через пролив Ла-Манш. Сочинцы и гости города, потеряв свой человеческий облик, бились за зеленоватые прямоугольные куски бумаги с неожиданной яростью.
В шуме борьбы потонули беспомощные крики Соскачева. Тони, одной рукой потирая ушибленное плечо, а другой держась за кранец наконец-то остановившегося катера, тупо смотрел за валютной битвой. Мелководье кипело, как вода в кастрюле. Джабраил с разбитым носом неумело греб к месту стихийного дележа наличности. Из него моментами вырывались гортанные звуки, напоминающие крики футбольного комментатора в момент взятия ворот.
Дед Попугайкин плакал и греб к найденным и тут же потерянным деньгам. Крабов, занимавшийся в молодости плаваньем, опередил всех своих подельников и уже приступил к активной борьбе за деньги.
Бой длился не более пятнадцати минут. За это время два миллиона долларов были поделены на неравные доли между наиболее активными и самыми страждущими гражданами.
Вечер текущего дня обрушил на Сочи что-то по многим признакам напоминающее карнавал. Общепитовские учреждения со скрежетом перерабатывали огромное количество американских рублей. Народ, ошалевший от внезапных денег, гулял напропалую. Убеленные сединами старожилы, тоже попавшие в водоворот веселья, сколько не пытались, так и не смогли вспомнить какого-нибудь городского события, отмечавшегося с подобным размахом.
В течение суток были выпиты все запасы алкоголя и в соседние районы были высланы гонцы за спиртным. Рестораны и кафе за одну ночь выполняли годовые планы. Дискотеки не вмещали всех желающих. Прогулочные катера работали без отдыха. Городские таксисты, тут же взвинтившие цены, богатели от минуты к минуте.
Мэр города, не имея точных сведений о причинах столь бурного веселья, решил под эту марку провести праздник открытия сезона, хотя до него еще оставалось добрых полмесяца. Под это дело ему удалось списать приличную сумму из городского бюджета.
Сотрудники внутренних органов в отделения и вытрезвители не забирали, довольствуясь жирными взятками от загулявших граждан.
Бабки продавали семечки мешками. В магазинах все смели с витрин, включая заплесневелый сыр и лотки для мяса.
Всем было хорошо!
Плохо было Соскачеву. Ему удалось собрать меньше двух тысяч, что никак не могло примирить его с этим миром.
Джабраил отвоевал больше. Пять тысяч мокрых американских долларов отягощали его карманы. Поездку в Сочи можно было признать удачной.
Деду Попугайкину отбили все бока, но зато он возвращался в Москву не пустой. Полторы тысячи стали неплохой прибавкой к пенсии.
Богаче всех оказался Крабов. Около двенадцати тысяч баксов должны были в ближайшем будущем придать ускорение его бизнесу.
Катя и Брыкин немного припозднились к началу дележа. Но и они совместными усилиями выловили четыре тысячи. Этих денег им хватило на то, чтобы замять дело об угоне, выплатить станичнику компенсацию за погибших кур, развестись Кате с Соскачевым и сыграть свою свадьбу.
Глава 24
Все то время, пока посторонние люди боролись за его кровные деньги, Джон вживался в быт станицы Новопокровской. Да, высокомерный американский миллионер с удовольствием носил синие широкие штаны с красными лампасами, месил огромными сапожищами весеннюю грязь станичных улиц, ловил на зорьке окуньков в спокойной кубанской речке, подкарауливал за сараями деревенских девок и пил с мужиками самогон. Хотелось бы, конечно, чтобы все это его преображение имело бы какой-то логический смысл, но этого не было.
Сам себе на подобные вопросы Джон не отвечал, а просто жил душевной сельской жизнью. О Тони он забыл и вместе с казаками готовился к севу. Жить он продолжал у деда Григорича и бабки Марфы, но в планах его было переехать к аппетитной вдове Варваре с соседней улицы.
Жору, как его здесь окрестили, в станице полюбили. Вначале за непонятные и красивые слова, которые он произносил, а потом и за добрый нрав и хорошие манеры. Язык он выучил быстро, поскольку здесь употребляли простые слова и фразы, и запомнить их не составляло труда.
Были, конечно, и минусы в его станичном проживании. Круг знакомств был ограничен станичной околицей, инфраструктура не радовала, пепси-колы не было, так же как и попкорна, Голливудом не пахло, из развлечений – только семечки.
Но плюсы с легкостью уложили минусы на лопатки. Не надо было вечно куда-то спешить, назначать какие-то встречи, рвать нервы в клочья из-за необязательности партнеров, воевать с конкурентами. Сумасшедшая жизнь большого города развитой страны осталась где-то далеко, и Джон с удовольствием о ней забыл.
Одним погожим утром в станицу прибыл Энтони Роумен. Он зашел в хату к своему двоюродному деду, но его там не застал.
– Здравствуйте, бабушка Марфа! А Григорьевич где? И Джона что-то не вижу…
– А они с утра пораньше пошли мужиков с Выселок бить.
– Чего?!
– Ты что глухой?! Бить мужиков с Выселок. Те у них пять переметов и невод сперли.
– И… и Джон с ними?!
– Жора что ли? Конечно, как же без него. У него зуб на выселковских.
– По… почему?!
– А он из ихних ульев мед таскал, а те его поймали. Ну, и поколотили малеху.
– Мед? А зачем ему мед?
– Как зачем? Ты прям, Антоша, как с Луны свалился! Сахар же сейчас по талонам, карамель днем с огнем не найдешь, вот на меду брагу и ставят. Ну, а потом, само собой, самогон гонят.
– Так он самогон пьет?!
– А как же! Он что не станичник, что ли?
– Станичник?!
– Ну, а кто? Городской, что ли? В станице живет, значит – станичник.
Тони, после катастрофы с долларами, думал, что его уже ничто не сможет ни удивить, ни расстроить, но сейчас он вышел на улицу, присел на завалинку и крепко призадумался.
Тони, после катастрофы с долларами, думал, что его уже ничто не сможет ни удивить, ни расстроить, но сейчас он вышел на улицу, присел на завалинку и крепко призадумался.
Через полчаса в пыли улицы появились новопокровские мужики. Они шли, радостно переговариваясь и смеясь. Отбитое назад имущество они везли на большой тачке. Впереди шел Джон и о чем-то оживленно разговаривал с рябым мужиком огромного роста.
Джона Джериксона было почти невозможно узнать. Волосы, на которых покачивался видавший виды картуз, неприлично отросли и спутались. Лицо было не бритым, нос красным, под глазом – синяк. Одежда была самая простая и вся в пыли. Во время разговора он размахивал руками и употреблял множество неприличных выражений.
Бывший владелец «Траста» на повороте попрощался с мужиками и пошел с Григорьевичем к хате. Тони поднялся к нему навстречу и, с трудом сдерживая удивление, спросил:
– Джон, это ты?!
– Антоша, приехал! Дед, смотри, друган мой и твой внук вернулся! Ну, как ты, брат?
– Джонни, ой, прости… Жора, должен тебя сразу огорчить…
– Что? Что такое? Опять коммуняки к власти пришли?!
– Нет, не знаю. Я о другом. Из всех твоих денег мне удалось добыть только тридцать тысяч. Остальные растащили.
– Да и хрен с ними, с деньгами теми. Мне они теперь ни к чему.
К разговору подключился дед.
– Тридцать тысяч?! Не весть какие миллионы. На ящик водки только и хватит.
– Долларов, – уточнил Тони.
– Ух ты! Это ж совсем другое дело! Жора, да ты богат! Давай их сюда, Антоша! Мы на них хату Жорику сварганим, трактор купим, и парк с ятракционами сделаем, – обрадовался Григорич.
– Джон, то есть Жора, а как же Америка?! – спросил Тони.
– Какая, на хрен, Америка?! Нету никакой Америки! Здесь жизнь, здесь воля!
– А мне что делать? – неуверенно спросил Тони.
– А что хочешь, Антоша! Хош здесь оставайся, а хош назад к этим капиталистам – кровососам возвертайся, – ответил Джон и сказал Григорьевичу:
– Пошли, дед, в хату. Перед обедом по маленькой бы надо.
Тони стоял, как оплеванный, и не знал, что делать дальше. К нему подошел Григорьевич, похлопал по плечу и сказал:
– Да, оставайся ты, Антон, чего думаешь. Верно Жора тебе сказал. Нечего там по асфальтам скакать. На земле жить надо. Если, конечно, почувствовать хочешь ее, жизнь эту.
Дед пошел в хату. В дверях он остановился, повернулся и крикнул Тони:
– Тут и невеста для тебя, внучек, есть. Нинкой зовут. Ядреная баба! Аль не хочешь?
Коля, Коля, Николай!
Повесть
«Поле, Русское По-о-оле!» Хорошая песня, не правда ли? Но не о ней сейчас. А о Поле.
Широко оно и привольно. И порой кажется, что не имеет оно границ. Гуляет ветер по просторам, гнет пшеницу к земле и стелется та покорно, не ропща о своей участи. Но один упрямый колосок, дрожа от натуги, стоит ровно и не гнется. Ветер злится, дует еще сильнее, давит на стебли. А непослушный колосок не поддается, продолжает стоять на своем.
Отгулял ветер, пришла гроза. Бьет она молниями, гремит громом, заливает дождем. Но стоит упрямый стебелек, лишь посмеивается.
Наступила осень. Прошел комбайн и собрал пшеницу. А наш знакомец по-прежнему на месте! Увернулся как-то от острых лезвий жатки.
Так и стоит он до последнего, доказывая всему свету, что не согнуть его и не сломать. И пользы, вроде бы, от него никакой, а уважением пользуется. Почему? Да, просто потому, что не поддался стихиям, вот и все.
Мало таких колосков на Русском Поле, но они есть. Не играют они существенной роли в общей жизни простора, но и без них она, эта жизнь, как еда без соли, пресная и невкусная.
Вагон спирта
В далекие 60-е, в тот момент, когда Леонид Брежнев, еще молодой и здоровый, выдавил с партийного трона кукурузного фаната Хрущева, в стране произошло менее значимое с общественной точки зрения событие. В небольшом приморском городе родился Николай Николаевич Живцов.
После своего появления на свет он довольно быстро из неприглядного красного комочка превратился в подвижного и озорного мальца.
– Коленька, не ешь песок! Колечка, не души котенка! Коля, не рви цветы! Николай, не дергай девочку за косу!
Постоянно ограничиваемый в своих действиях, он вынужден был углублять свою жизненную позицию и становиться все более изощренным.
Благодаря изобретательности и активности он легко и естественно стал безоговорочным лидером в детском саду. Ломать игрушки, не слушаться воспитательниц, бить стекла и кидать камнями в голубей было, конечно, интересно, но Коля с еще большим удовольствием занимался накопительством. Он умудрился присвоить себе почти все общественные игрушки, не испортив при этом отношений ни со своими сверстниками, ни с администрацией детского сада.
В школе Николай продолжал гнуть свою линию. Используя те преимущества, которые предоставляет портовый город, он выменивал у иностранных моряков жвачку и сигареты и весьма выгодно перепродавал их своим одноклассникам. Став постарше, он переключился на джинсы, бывшие в те годы исключительно дефицитным товаром. Закончил он школу не только с аттестатом зрелости, но и с весьма приличной суммой наличных денег.
Параллельно он успевал заниматься в секции бокса. И это занятие также получалось у него весьма успешно – крушил он челюсти всем подряд, не исключая и тренеров.
Жизнь страны едва поспевала за Колиным взрослением. Выполнялись и перевыполнялись пятилетние планы, принималась Продовольственная программа, собирался очередной съезд Коммунистической партии, старел, превращаясь в зомби, дорогой Леонид Ильич.
Вскорости Николай Живцов с удивлением обнаружил, что на нем одежда защитного цвета и находится он в армии. Бритая голова придала его лицу еще большую округлость, и улыбка стала еще радостнее. Глаза широко смотрели на мир и сияли светом и озорством.
Его молодой организм, обтянутый формой, приобрел возможность наращивать мышечную массу, благодаря утренним кроссам и подтягиваниям на турнике. А природная сообразительность нашла себе применение в несложных махинациях со строительными материалами, что позволило Николаю уйти на дембель не только с мощным торсом, но и с полными карманами хрустящих купюр.
Вернувшись домой, в родной приморский город, он с удовольствием закружился в веселом водовороте перестроечной эпохи. Чувствуя, что настало его время, Коля развил кипучую деятельность. Учитывая исторический момент, спекулировать джинсами уже было как-то не солидно и путем различных комбинаций он, несмотря на молодость, занял пост коммерческого директора небольшой торгово-закупочной фирмы с довольно странным названием «Фивы».
Поскольку город был небольшой и к тому же глубоко провинциальный, серьезные сделки случались довольно редко, что не могло не сказаться не только на размере банковского счета компании, но и на внутреннем убранстве офиса и на лицах его обитателей.
Кабинет Николая Николаевича представлял собой этакую причудливую смесь плацкартного вагона и склада контрабандного товара. Столом служил огромный лист ДСП, обтянутый зеленым биллиардным сукном, с чернильными пятнами и дырками от пуль. Установлен он был на двух деревянных «козлах», задрапированных пожелтевшими листами ватмана. Сидение для коммерческого директора так же не было приобретено в салоне офисной мебели, а было отобрано у зубного врача за долги. Оно представляло собой стоматологическое кресло, у которого отломали все лишнее и покрыли тканью. На стенах в творческом беспорядке висело несколько картин, но не с целью эстетического развития служащих, а чтобы закрыть дырки в обоях.
Утром в один из дней 90-х Живцов сидел в своем кабинете и изучал журнал «Playboy». Когда это занятие ему наскучило, он вызвал секретаршу Ольгу и попросил достать папку с договорами с самой верхней полки трясущегося, словно от испуга, стеллажа.
Пока девушка, как опытный скалолаз, добиралась по пирамиде из стульев к необходимой документации, Николай Николаевич имел возможность сравнить параметры фигур лучших моделей из мужского журнала с живой представительницей маленького, но славного, города. И, надо сказать, во многих компонентах выигрышнее выглядела его секретарша.
Живцов уже давно и беззаветно любил женский пол. Имея очень располагающую внешность: округлое лицо, высокий лоб, добрые глаза и, все время улыбающийся, чувственный рот, он, словно паук, заманивал в свои сети юных красавиц. А если те слегка сопротивлялись, он использовал свое главное оружие – обаятельные и одновременно наглые речи настолько сбивали с толку незадачливых особ, что они безропотно шли в объятья сладкоголосого молодца. О чем, кстати, впоследствии не жалели.