Но тогда он даже не мог себе представить, как далеки от обычных будут его выходные. Он не знал, что уже в пятницу его ждёт событие, которое эти выходные и конец самой пятницы насытит такими переживаниями, что о спокойствии и тишине можно будет только помечтать.
Но он этого не знал и изо всех сил старался вникнуть в дела. А все дела и проблемы были связаны с Петрозаводском.
***
Миша постарался быстро вникнуть. Потом было много звонков в пресловутый Петрозаводск и знакомым влиятельным людям в Москве. До кого-то не могли дозвониться, кто-то был занят и просил перезвонить, кто-то выслушивал, обещал выяснить и перезвонить сам. За пару часов такой работы возникло ощущение, что и телефон раскалился, и Миша закипает. Лёня же сидел, давал какие-то комментарии или советы чуть ли не с довольным видом, дескать, он же предупреждал, он же говорил.
Там, в Петрозаводске, действительно нарушали прежние договорённости и собирались отдать предназначавшиеся Мишиной организации объёмы кому-то другому. Прямо так, что, мол, отдаём другим, Мише не говорили. Но становилось ясно по уклончивым и невнятным ответам, что там идёт какая-то возня, и возня серьёзная. Во всём этом Мише не очень хотелось разбираться. В каждом городе были свои интересы, свои многозначительные намёки, свои тайны мадридского двора. Миша хорошо всё это знал. Но в данном случае путаницы было действительно много, информации мало, а тяжёлых разговоров, выяснений, интриг и прочих неприятностей, видимо, предстояло достаточно.
Мише очень хотелось гордо отмахнуться от всей этой проблемы под общим названием «Петрозаводск». Но уже было потрачено много времени, усилий, денег, была специально закуплена техника. А главное, Петрозаводск был в конкретном и уже утверждённом плане. Сдаваться было нельзя. Да и Лёня сидел рядом с Мишей, заглядывал ему в глаза и являл собой символ стойкости, упорства и нацеленности на победу. Только победить должен был Миша.
Миша понимал это. Он также понимал, что если он отступит и проиграет, то последствия будут хоть и не катастрофические, но серьёзные. И ещё с этой, как ему казалось, проклятой трассы на Петрозаводск должно было начаться успешное Мишино вхождение в тему и в работу по разметке дорог. Дорожные знаки оставались знаками, но разметка была его давним интересом и профессиональной мечтой.
А тут он звонил, звонил по телефонам, страшно хотел послать кого-нибудь подальше или хотя бы грязно выругаться, но не мог. Через два с половиной часа такой работы Миша устал.
– Всё, Лёня! Пауза двадцать минут, – сказал Миша, закончив очередной длинный витиеватый и совершенно безрезультатный телефонный разговор.
– Ну, ты видишь теперь, что надо лететь туда, и лететь срочно? – почти победно и гордо сказал Лёня.
– Вижу, что ситуация сложная. Но пока мне ещё ничего не ясно. Лететь туда – это последнее средство. А сейчас двадцать минут перерыв, – сказал Миша строго, но бодро. – А что-нибудь приятное ты можешь сообщить мне? Неужели ты ничего хорошего без меня не сделал? Не поверю, что нет хороших новостей.
Миша говорил это, а сам встал из-за стола, потянулся всем телом и пошёл к двери из кабинета.
– Валя, дорогая, сделай нам кофе, пожалуйста, – сказал он, выглянув за дверь.
Валентина держала телефонную трубку у уха. Она, не отрываясь от телефона, кивнула. Миша вернулся в кабинет и подошёл к окну.
День уже наступил. Пасмурный, сухой и холодный осенний день. В узкой улице за окном было серо и неуютно. Из-за того, что Миша подошёл к окну, ему опять вспомнилось, что он ещё не курил сегодня. Обычно, а точнее всегда, когда он просил кофе, а потом подходил к окну, после этих действий следовала сигарета.
Лёня вяло и нудно говорил что-то о том, как он встречался с немцами, что встреча прошла хорошо. Он говорил, что нужно искать новых партнёров, чтобы делать бетонные платформы для установки знаков, потому что он уже устал от того, что их давний партнёр совсем расслабился и от него пошло много брака. Ещё Лёня говорил, что он уже знает, с кем нужно работать в этом направлении.
А Миша слушал и думал о том, что он с утра не курил и до сих пор не хочет. Точнее, хочет, но не очень. Он думал, что, может быть, это как раз повод, чтобы бросить курить. Он чувствовал, что ему нужна какая-то серьёзная внутренняя работа, задача и преодоление на ближайшие выходные. А бросание курить – это очень подходящая, бесспорная, трудная, но благородная задача. И не только на выходные.
А ещё он вспомнил, что скоро к нему придёт знакомиться преподаватель английского языка. В тот момент он обрадовался такому воспоминанию. Миша давно мечтал бросить курить и начать всерьёз изучать английский. И всё это сходилось в один день. Он счёл это знаком. Знаком хорошим.
Знаком, в котором можно было найти признаки того, что, возможно, у него в жизни начинается новый период.
Миша думал о знаках и предзнаменованиях, радовался тому, что сигарет у него нет ни в рабочем столе, ни в карманах, ни в машине.
Он услышал, что дверь в кабинет отворилась. Это Валентина принесла кофе. Миша отвернулся от окна, и его взгляд упал на висевший на стене круглый знак с «бесконечностью».
Валентина поставила на стол кофе, Миша её поблагодарил, она вышла, Лёня продолжал что-то монотонно говорить уже про партнёров из Омска, и какие он там видит плюсы, и какие там огромные минусы…
Миша слышал Лёню, но уже совсем не слушал. Он смотрел на своё любимое произведение, которым очень гордился, и будто видел его в первый раз. Он с удивлением смотрел на горизонтальную восьмёрку «бесконечности» в красном стандартном круге запрещающего знака, и впервые постигал, какую страшную и жестокую вещь он придумал, нарисовал и изготовил. Его взгляд прямо-таки затягивало в эту жуткую восьмёрку. Миша от этого даже наклонил голову вправо.
Он видел перед собой единственную свою доведённую до результата художественную идею, и она его пугала. «Что же это я за ужас-то придумал? – звучало у Миши в голове. – А ещё радовался, веселился, всем дарил… И всем нравилось… Многие тоже на стенку повесили… А вдуматься-то – это же страшно! Как я раньше этого не замечал и не видел!»
Он всматривался и всматривался в знак «бесконечности», и ему уже казалось, что этот знак приобретает объём, глубину, а его взгляд завинчивается туда, внутрь. От этого он наклонил голову почти до плеча и даже стал как-то нагибаться.
– Ты меня слушаешь, вообще?! – вдруг громко спросил Лёня. – Валентина кофе принесла. Ты же просил.
Миша оторвался от знака, выдохнул, вернулся в реальность и выпрямился. От неожиданного случившегося открытия он даже повёл ладонью по лицу.
– Прости, Лёня! Совершенно не выспался ночью. Я слушаю тебя, слушаю, – опомнился Миша.
– Да я тебе уже всё сказал, – своим укоризненным тоном ответил Лёня. – Пей кофе, и давай звонить, а то, я думаю…
Миша сел в своё кресло. Он не мог отойти от свалившегося впечатления и видения. Он уставился на Лёню, только бы не смотреть на стену и на свой любимый знак. «Надо бы его немедленно убрать. Больше он у меня здесь висеть не будет. Аккуратнее надо обращаться с сутью вещей», – попытался он пошутить сам с собой, как часто делал, и часто помогало. Но не в этот раз. Он очень внимательно рассматривал Леонида. А тот что-то продолжал монотонно говорить.
– Погоди, Лёня, – поперёк Лениной фразы вдруг сказал Миша, – у меня к тебе очень серьёзный вопрос. Он как бы к делу не относится, но всё же он о деле, – Миша на секунду запнулся, но продолжил: – Вот мы бьёмся… Ты нервничаешь, маешься, мучаешь… Меня мучаешь, заставляешь ехать в этот Петрозаводск… Уже столько мы дёргаемся, а сколько ещё предстоит дерготни, нервов, усилий… И мы будем всё это делать… Будем выдумывать, хитрить, тратить время, силы, здоровье, – Миша отхлебнул кофе, сморщился, но отпил ещё. – Ты только, Лёня, не волнуйся. Мы всё сделаем и победим. Своего не упустим… Но скажи мне! Только честно! Вот ты когда-нибудь думал о том, что мы всё это делаем… Делаем, делаем!… Только для того, чтобы именно мы, не другие, – Миша брезгливо махнул при слове «другие» рукой в сторону, – а именно мы… Чтобы мы рисовали полоски на асфальте… А ведь это так! Просто белые полоски на асфальте. А когда они сотрутся, мы нарисуем новые. И всё! Вот так просто. Скажи, ты думал об этом?
– Знаешь, Миша, – Лёня побледнел и выпрямил спину, сидя на стуле, – ты можешь меня ругать по делу и даже без дела. Ты руководитель. Я того, что ты делаешь, делать не умею, и знаю об этом, – Ленин голос звучал необычно жёстко, – но оскорблять мою работу и мой труд я не позволю никому. Ты знаешь, я терпеливый и не…
– Значит, думал! – перебил его Миша и покивал головой. – А я, представляешь, сейчас в первый раз об этом подумал, – Миша усмехнулся. – Вот такие дела. Сам поверить не могу, – он замолчал на секунду, отпил кофе и поставил чашку, громко звякнув ею о блюдце. – Но ты не бойся. Кофе допиваю, и продолжаем звонить. Мы победим! А то что же это, наши полоски достанутся кому-то другому?! Ну уж дудки…
Миша помнил, что, когда ему ещё не было десяти лет, во дворе возле дома укладывали новый асфальт. Его друг Коля из соседнего подъезда набрал светлых камешков и выложил из них слово «Коля». Каток проехал по ним, и камешки вдавились в мягкий и горячий асфальт, да так и остались на долгие годы. Миша тоже тогда побежал, насобирал камешков, но рабочие прогнали его. А асфальт быстро затвердел. К вечеру того дня каток и другая техника исчезли из их двора. Остался только новый и совсем чёрный асфальт, по которому весело было кататься на велосипеде и рисовать на нём мелом что угодно. Потом асфальт перестал приятно пахнуть, перестал быть чёрным, но слово «Коля», выложенное камешками, долго напоминало Мише об упущенной возможности выложить слово «Миша».
***
К обеденному времени Миша и Леонид выяснили более-менее чётко, кто и почему нарушает договорённости в Петрозаводске. Стало ясно, что Лёня вовремя поднял тревогу. Всё ещё можно было исправить и поставить на место. Миша созвонился и с теми людьми, которые поддерживали его в Москве и в самом Петрозаводске, и с теми, кто явно мутил воду. Миша убедился, что без поездки на место не обойтись. Он этого ужасно не хотел. В необходимости отправиться туда он чувствовал что-то для себя унизительное. Он же уже бывал там, и всё было решено. Ехать по-новой было для него проявлением слабости. А по-новой обо всём договариваться, кого-то снова убеждать, с кем-то ужинать и выпивать за успех ему было противно. Но никто за него этого сделать не мог. Лёня был силён в чём угодно, но не в способности убеждать и не в умении результативно с кем-нибудь поужинать и выпить за успех.
– Я туда отправлюсь, Лёня, – в конце концов сказал Миша. – Но учти, я туда ещё раз слетаю, а потом уже ты. Я больше туда ни ногой. А ты готов к тому, чтобы долго заниматься этой трассой в крайне недружественной атмосфере? Потому что, после того, что случилось, атмосфера будет недружественная. К нам там будут относиться как к пришлым москвичам, которые душат местных и не дают работать своим, родным. Ты готов?
– Миша, ты только устрани там эту возню, а дальше разберёмся, – почти ликовал Лёня. – А когда ты туда отправишься?
– Лёня! Не стой у меня над душой! – едва сдерживал раздражение и усталость Миша. – Можно подумать, других дел нет. Ты просто зациклился на этом Петрозаводске. Ну, в среду…
– Миша! Нужно ехать в понедельник! – трагически расширив глаза, сказал Лёня быстро. – Ну поздно же будет!
– Если пойму, что нужно поехать раньше, поеду раньше. Но если сам пойму. Всё! Не дави на меня! На сегодня все дела по этому вопросу закончены. Давай, иди обедать и мне дай от тебя отдохнуть. После обеда я занят совершенно другими делами. Ко мне сегодня с Петрозаводском не лезь. Даже если там инопланетяне высадятся, я про это знать не хочу.
– Да я собирался после обеда с технологами посидеть, поработать, – добродушно и удовлетворённо сказал Лёня, – там ребята придумали наносить краску в другом температурном режиме. Это быстрее и…
– Лёня! Иди пообедай! Это приказ руководства…
Когда Лёня ушёл, Миша некоторое время сидел, упёршись прямыми руками о стол, и привыкал к тишине. В этот момент он понял, что очень хочет курить. Если бы у него с собой были сигареты, он немедленно закурил бы, но сигарет не было, и Миша решил бороться.
Он встал и не без опаски взглянул на знак «бесконечности». Теперь знак был не страшным и висел, как обычно, на обычном месте. Никакого ужаса и глубины Миша в нём не увидел. Но Миша помнил и ужас, и глубину. Он решительно подошёл к стене и снял красный круг с белой восьмёркой с гвоздя. Композиция из развешанных фотографий и дипломов сразу перестала быть красивой. Миша подумал, что бы повесить на опустевшее место, но не придумал. Зато он внимательно посмотрел на фотографии.
Он остался ими недоволен. Особенно той, на которой он был сфотографирован с известным оперным певцом.
Во– первых, певец на этом фото смотрел куда-то в сторону, а сам Миша глупо и радостно улыбался.
– Ну и рожа, – сказал он тихо, – какой же дурацкий у меня здесь галстук. И какой же я здесь толстый. Жизнерадостный идиот, да и только.
Он вспомнил, как знакомые тогда подвели его к этому певцу после концерта, на котором присутствовало много больших чиновников и политических деятелей, а в самом концерте участвовали многие известные артисты. Миша вспомнил, что тогда он был увлечён желанием фотографироваться с известными людьми. Вот его и сфотографировали. У него скопилась небольшая коллекция фотографий с популярными деятелями политики и культуры. Но повесил он на стену далеко не все, а только те, которые ему нравились и которые он считал солидными и престижными. А теперь он смотрел на них, и они ему категорически не нравились.
– Ох и рожа-а! – бормотал он.
***
А Миша в период увлечения этими фотографиями был килограммов на семь – восемь больше. И живот был заметный, и щёки можно было увидеть со спины. Это был странный период. Он случился с ним как раз после того, когда оборвалась, а потом и иссякла любовь. Светлана вырвалась из его жизни, любовь ушла, осталась страшная пустота, и в эту пустоту хлынула всякая всячина, почти без разбора. Правда, тогда Миша работал так, как до того даже не пытался.
Тогда ему казалось, что он только и делает, что работает. Миша работал, а в перерывах объяснял дома Ане, что работа требует от него максимальных временных затрат, что у него очень важные дела и что она всё равно не поймёт.
Как ни странно, но тогда дела шли очень успешно, Миша в тот период завёл много новых связей и контактов и, можно сказать, перешёл на другой уровень. Тогда деловые встречи почти всегда переходили в деловые ужины, а дальше в многозначительные пьянки. Тогда он много ходил на разные шумные мероприятия, благотворительные концерты, приёмы то там, то здесь. Везде было много полезных и нужных людей, везде нужно было выпивать. И ничего нельзя было пропускать.
Миша тогда очень удивлялся тому, что ел совсем нерегулярно, как ему казалось, мало, но толстел. Он всё думал, что в суматохе весь день не было во рту ни крошки, и по этому поводу вечером наедался. Или весь день перехватывал какие-то бутерброды, какие-то мелочи, какую-то дрянь. И толстел. Толстел и ничего с этим поделать не мог.
Миша тогда пил разные модные таблетки для похудения, по совету друзей выпивал за день много воды, старался пользоваться заменителем сахара. Но ничего не помогало.
Он завёл себе хорошие и точные весы, которые стояли в ванной комнате. Миша взвешивался перед сном и утром. Утром он становился на весы только после того, как писал, отсмаркивался и брился, без трусов и до душа. Трусы – это одежда и граммы, а после душа в волосах и на теле оставалась вода. А это тоже граммы. Мише нужен был объективный вес. Он очень надеялся на то, что вес начнёт уменьшаться. Он вспоминал, что же он ел вчера, понимал, что почти ничего не ел. Но вес не уменьшался, а наоборот.
Проблем с алкоголем у Миши тогда не возникало. Как ему казалось, он ситуацию держал под контролем. Но деловых встреч, мероприятий, контактов и совершенно необходимых для участия вечеринок становилось всё больше и больше. Так что Миша вдруг понял, что выпивает практически каждый день. И ему это нравилось.
Да и дела шли хорошо. Так хорошо, что и желать лучшего было нельзя. И тут Мишу прихватило. Здоровье и организм напомнили о себе. И Миша испугался. Ему сначала было больно в одном месте, но он не обращал внимания. Потом стало больнее. Тогда Миша принялся пить таблетки. А потом уже прихватило всерьёз. Ему пришлось даже лечь в больницу. Там его напугали страшным диагнозом, который впоследствии не подтвердился. Но Миша испугался, понял всё происходящее как серьёзное предупреждение и решил поменять свой подход к жизненному процессу.
Он провёл тогда в больнице около месяца, сильно похудел за то время, о многом подумал и вышел из больницы настроенным на созидание, на размеренную и цивилизованную жизнь и на хорошее поведение. Он даже несколько месяцев не курил.
***
Миша твёрдо решил убрать со стены фотографии. По крайней мере фото с оперным певцом обязательно. Но он стоял перед аккуратно и продуманно развешанными, вставленными в хорошие рамки фотоизображениями, и не знал, что повесить на их место. Он решил вернуться к этому вопросу в понедельник, а пока и снятого знака «бесконечности» было достаточно. Миша держал его в руках и размышлял, куда бы его засунуть. А круглый этот знак был большой и довольно тяжёлый.
Миша беспомощно и совершенно бесцельно побродил по кабинету из угла в угол, думая, что ищет место, куда бы затолкать своё творение, или в поисках того, во что его можно завернуть. Но как дома без жены ничего не мог найти, так и на работе без Валентины Миша ничего не находил.
– Валя-а-а! – беспомощно крикнул Миша, стоя посреди кабинета, прислушался и снова позвал: – Валентина-а!