– Валя-а-а! – беспомощно крикнул Миша, стоя посреди кабинета, прислушался и снова позвал: – Валентина-а!
Через некоторое время они сидели с Валентиной и пили кофе в маленьком кафе их офисного здания. Можно было выпить кофе, и не уходя из офиса, но в обеденное время Валентина обязательно покидала рабочее место, а то никакого отдыха и перерыва не получалось. Миша неожиданно для себя и для неё пошёл с ней вместе. Он просто не захотел оставаться один в офисе. Есть Миша не хотел совершенно, но за компанию с Валентиной сжевал какой-то салат. А вот курить за компанию не стал. Он очень хотел закурить под кофе и даже представил, как закружится голова и как накроет его первая за день сигарета. Но он нашёл в себе силы отказаться от этой сигареты и просто пил кофе.
– А куда вы этот свой любимый знак теперь? – спросила Валентина. – Я к нему уже так привыкла.
А «Бесконечность» уже была завёрнута Валентиной в бумагу, и ею даже был найден большой пакет, и всё было упаковано в лучшем виде.
– Так возьми его себе, – тут же предложил Миша.
– Спасибо! Мне дорожных знаков хватает на работе. Некоторое время пили кофе молча. Валентина достала из пачки сигарету, она явно собиралась закурить вторую подряд, но посмотрела на Мишу и курить не стала.
– Валя, у меня вот тут есть номер телефона одной туристической фирмы, – сказал Миша задумчиво и достал из кармана бумажку, которую ему дали Володя и Вика на поминках.
Он и забыл бы про эту бумажку, но Аня, когда вешала костюм, в котором Миша ходил на похороны, проверила карманы и вынула бумажку из брюк. Утром, невзирая на суматоху, она не забыла эту бумажку Мише отдать. Аня всегда проверяла карманы тех костюмов, что вешала в шкаф. Миша знал, что она не ищет ничего конкретного и не пытается собрать компромат. Она это делала из аккуратности, чтобы одежда не мялась и чтобы не затерялась какая-нибудь важная бумажка, которую Миша мог в любой момент потребовать. А требовал Миша дома всё только от Ани.
– Вы куда-то собрались? – удивилась Валентина. – В Петрозаводск билеты можно приобрести и без помощи туристической фирмы, – она улыбнулась.
– Да нет, Валюша! – всё так же задумчиво сказал Миша. – Это та фирма, где Юля покупала себе поездку в Италию. Я тебе не говорил. Она должна была лететь, всё оплатила, но не полетела, а… Ну, ты понимаешь. Ты могла бы туда позвонить?
– Позвонить могу, – быстро ответила Валентина. – Но что мне у них спросить? Что я должна у них выяснить?
– Точно не знаю, – сказал Миша грустно. – Не знаю, что там у них можно узнать. Может быть… Я не знаю… Ну хотя бы узнать, когда она эту свою поездку покупала, когда оплачивала…
– Это нетрудно, – очень спокойно ответила Валентина, – только я не понимаю, зачем вам это? Что вам это даст?
– Что даст? – переспросил Миша, отвёл глаза в сторону и посмотрел на улицу в окно кафе. – Хотя бы буду знать, когда Юля ещё не собиралась сделать то, что сделала. Когда она покупала свою поездку, она собиралась в Италию, а не в петлю, понимаешь?! – Миша снова взглянул на Валентину. – Извини. Позвонишь?…
– А вы всё-таки до сих пор хотите что-то выяснить? – грустно спросила она.
– Сам не знаю. Не понимаю уже. Просто мне попала в руки эта информация, про эту фирму и всё, – Миша говорил и чувствовал, что скорее говорит это сам себе, – только поэтому и хочу проверить. Вряд ли та информация, которую в этой фирме можно получить, хоть чем-то поможет что-нибудь понять, но проверить надо. Для успокоения. Сделаешь?
– Сделаю, – слегка пожав плечами, сказала Валентина, – но не сегодня, Михаил Андреевич, ладно?
– Да, конечно. Чего теперь спешить? Теперь-то куда торопиться? – сказал Миша, а сам удивился. Валентина никогда так не реагировала на его указания. Она всегда просто выполняла его распоряжения по работе или личные просьбы, не делая между ними разницы. Она никогда не откладывала никаких дел.
– Я сегодня не знаю, как с ними, в этой фирме разговаривать, – сказала она, будто уловив Мишино удивление, – я подумаю и позвоню. Я сейчас просто смысла в этом не нахожу, а без смысла мне будет трудно. Ладно? Извините…
– Да брось ты извиняться, – быстро ответил Миша, желая немедленно снять неловкость ситуации. Он даже чуть было не обратился к Валентине на «вы». – Ты, кстати, узнай расписание рейсов на Петрозаводск. Очень не хочется ехать туда поездом. Я помню, самолёты туда летают.
– А я уже узнала. Самолёты туда летают три раза в неделю. Поездом ехать минимум четырнадцать часов. Можно ещё долететь до Петербурга, а оттуда четыреста километров либо поездом, либо машиной. Но прямым самолётом, конечно, удобнее.
– Я помню, я туда летал, – отреагировал Миша, удивляясь в этот раз предусмотрительности Валентины.
– Да. Прямые самолёты есть в понедельник, среду и субботу.
– А когда ты об этом узнала? – ещё сильнее удивился Миша.
– Так Леонид Михайлович распорядился всё узнать и сказал, что вы летите туда в понедельник. Я уже место вам забронировала. Надо было торопиться. Самолёт туда летает маленький.
– Я убью его, – только и сказал Миша.
– А я помогу, – усмехнулась Валентина. – Так вы не полетите? Снять бронь?
– Не полечу. В понедельник уж точно не полечу. Проверь, что там с местами на среду. Может быть, в среду, но не в понедельник, это точно… – Миша сделал паузу. – А с Лёней надо что-то делать! Убивать – это жестоко. А что же тогда делать?
– Так убить – и дело с концом, – сказала Валентина серьёзно и подмигнула заговорщицки.
***
Миша чувствовал странную усталость. И хоть после бессонной ночи этому удивляться не стоило, но сколько у него в жизни было ночей без сна. Бывали и веселья чуть ли не до утра, бывало и, чего греха таить, приходилось начинать рабочий день с сильного похмелья. Но Миша знал про себя, что стоило немного поработать, войти в процесс, выпить кофейку, перекусить чего-нибудь – и силы находились. А тут он что-то никак не мог сосредоточиться, и усталость не отпускала, а скорее наоборот.
Сразу после обеда на него обрушилось какое-то немыслимое количество звонков. Звонили и на рабочий телефон, и ему лично. Вопросы и темы этих звонков были настолько разноплановые и по содержанию, и по степени важности, что Миша изнемог от них. Но он списывал обилие звонков на то, что за время его отсутствия много всего поднакопилось.
Стёпе Миша позвонил сам. Стёпа обрадовался и затараторил, что вечером он будет полностью Мише предоставлен и что Сергей тоже присоединится. Он говорил, что самое верное средство в такие грустные дни – на грусти не зацикливаться. Он предлагал встретиться вечером, поужинать, а потом сходить куда-нибудь ненадолго или как получится.
– И знаешь, дружище, – сказал Стёпа, – а ещё давай сегодня выпьем, а?! Я что-то прямо с утра сегодня хочу какого-то хорошего, горячего супа и водочки под супчик. Прямо думать ни о чём не могу. Выпьем?…
– Сёпа, ты меня уговариваешь, будто просишь, я не знаю… мебель на десятый этаж затащить. Конечно, выпьем!
Стёпа так вкусно говорил слова «суп» и «водочка», что Миша в первый раз за долгое время почувствовал что-то похожее на аппетит. А ещё чувствовалось, что Стёпа всего этого так хочет, что и Мише захотелось именно того же самого.
После звонка Стёпе Миша позвонил Ане и сказал, что пойдёт со Стёпой и Сергеем ужинать, но пойдёт ненадолго, а так, просто поужинать и всё.
– Понятно, – сказала Аня спокойно.
– Ну что тебе понятно? – резко отреагировал Миша. Ему показался Анин тон укоризненным. – Я же говорю, что пойду ненадолго. Поужинаю с друзьями и всё. Приду непоздно.
– Да я поняла, Миша! Почему ты так реагируешь? Придёшь во сколько придёшь, – удивлённо, но твёрдо ответила Аня.
– Я что, часто задерживаюсь? Можно подумать, у меня с этим проблемы. Ты ещё утром была недовольна, – Миша чувствовал, что вскипает. – Если я действительно нужен дома, то я отменю этот ужин. Только ты скажи…
– Теперь, Миша, я не понимаю! – перебила его Аня. – А что мне нужно было сказать? Иди, дорогой, и можешь возвратиться, когда тебе заблагорассудится? Пожалуйста, иди!
– Ну что ты начинаешь?…
– Да кто начинает, Миша? – наконец-то возмутилась Аня. – У тебя там что, неприятности? Кто-то настропалил? А я, между прочим, тоже на работе. Мне тебя выслушивать такого заведённого сейчас некогда. Ты хотел сказать, что задержишься вечером? Я поняла. Всё…
И Аня резко закончила разговор. Миша через некоторое время перезвонил жене, извинился и постарался быть ласков. Миша тогда подумал, почему он никогда не может сказать Ане сразу о том, что собирается сильно задержаться. Всегда говорит, что куда-нибудь зайдёт ненадолго. А потом, когда приходит намного позднее, чем обещал, начинает оправдываться, что, мол, не мог сразу уйти, что то, что сё. Хотя всегда заранее знал, что задержится сильно.
Миша, думая об этом, посмотрел на часы и понял, что скоро придёт кандидат в учителя английского. А прийти он должен был не просто скоро, а очень скоро. Миша даже скривил гримасу, когда подумал об этом скором визите.
Миша, думая об этом, посмотрел на часы и понял, что скоро придёт кандидат в учителя английского. А прийти он должен был не просто скоро, а очень скоро. Миша даже скривил гримасу, когда подумал об этом скором визите.
Миша просто стеснялся. Он опасался, что педагог английского захочет проверить и протестировать его знания языка. Так, понимал Миша из личного опыта, делали многие преподаватели. А Миша стеснялся и стыдился демонстрировать свой отвратительный английский в своём красивом кабинете. Ему не хотелось подбирать плохо знакомые ему английские слова, чтобы составить из них корявый ответ на какой-нибудь дурацкий вопрос, который ему может задать грядущий преподаватель.
***
А ещё Миша недавно понял про себя, что ему почему-то с некоторых пор стало как-то неудобно говорить, что у него нет высшего образования. Вопрос об образовании ему практически никогда не задавали. Но, случалось, спрашивали из любопытства или при знакомстве. В общем, иногда интересовались. Миша говорил тогда, что у него техническое образование, не уточняя, какое именно. Если углублялись, он отвечал, что инженерное, в области транспорта.
Но вопрос «А что вы заканчивали?» Миша с недавних пор ненавидел. Раньше он даже гордился тем, что не стал добивать до конца своё высшее образование. Он понимал, что профессия инженера – это точно не его. Он гордился, что не стал тратить лишнее время только ради получения диплома, а сразу начал работать. Раньше он гордился и тем, что художественное училище не стал кончать, а взял от художественного образования всё, что хотел, и без лишних раздумий уехал в Москву. Но в последнее время Миша застеснялся того, что никакого учебного заведения, кроме школы, он так и не преодолел до конца.
Миша очень стеснялся, когда в первый раз шёл в спортивный зал заниматься на тренажёрах. Ему казалось, что там он будет самым нелепым, неумелым, слабым и неловким. Он думал, что там все будут очень спортивными, а он совсем не спортивный, и на него будут обращать насмешливое внимание.
Миша многого в себе стеснялся. Он стеснялся своей походки. Отец в детстве часто говорил Мише: «Ну что ты ходишь, я не знаю, как кто. Неужели ты не можешь последить за тем, как ты идёшь? Что ты вихляешься?» Миша не понимал, чем отец недоволен и чего он от него хочет, но запомнил то, что с его походкой что-то не так. Как-то учитель физкультуры при всех сказал: «Ну что ты ходишь, как будто в штаны натрёс?»
Все смеялись. Миша тогда убедился, что действительно ходит как-то нехорошо. Потом он стал замечать, что каблуки его обуви снашиваются неравномерно. Он даже подумал, не косолапит ли он. В общем, Миша стеснялся своей походки, и в ответственные моменты жизни он ходил, как кол проглотил. Миша выпрямлялся, насколько мог, расправлял плечи, обязательно подтягивал живот и ходил, стараясь не очень сгибать в коленях ноги.
Миша стеснялся своего, как ему казалось, очень русского лица. Как бы он ни изменял причёску, как бы ни одевался, как бы ни экспериментировал с бородами, бородками и бакенбардами, всё равно лицо оставалось очень русским и совсем, как Мише казалось, простым. Миша всегда думал, что за границей все сразу догадываются, что он не местный, и что соотечественники обязательно разгадают в нём своего, в какой бы стране он ни находился. Он этого стеснялся, а когда к нему в Москве иностранцы обращались по-английски или когда кто-нибудь в какой-нибудь стране заговаривал с Мишей на своём родном языке, ему было приятно и лестно.
Миша долго стеснялся в себе признаков того, что он не из Москвы, что он не москвич, а приезжий. Это потом он стал гордиться тем, что родился и вырос на берегах Северной Двины, а сначала он этого стеснялся. Он быстро научился говорить с теми же интонациями, что и настоящие москвичи его возраста. И на телефонный звонок он отвечал: «Да-а-а!» – особым образом выводя звук «а». Он считал такое произношение красивым, актуальным и выразительным. Брат Дима всегда подмечал московскость Мишиного произношения, когда это произношение у Миши появилось. Дима всегда высмеивал Мишу за это. Впоследствии желание выглядеть, как настоящий москвич, у Миши пропало, а произношение осталось. Не очень явное и не юношеское, но осталось. Теперь уже Мишу в других городах спрашивали: «А вы москвич?» Миша понимал, что так люди реагируют на его московские интонации, и стеснялся этого, уверяя, что он вовсе даже не коренной житель столицы. Миша много чего стеснялся.
А ещё он восхищался и даже завидовал тем умениям и навыкам, которыми сам не обладал и которые не приобрёл. Он не завидовал оперным певцам и их необычайным голосам, не завидовал акробатам в цирке или выдающимся спортсменам и учёным. Он знал, что эти люди обладали особенными, а главное, очень специальными и редкими дарованиями. Миша не восхищался, а скорее удивлялся им.
Миша уважал и относился с почтением к людям таких профессий, как какие-нибудь врачи, которые делают операции на сердце или оперируют мозг. Он уважал пилотов обычных самолётов и военных лётчиков. Он почтительно относился к морякам, полярникам и другим людям, выполняющим сложную, ответственную, а главное, требующую очень глубоких и специальных знаний работу.
Но восхищался Миша простыми и, казалось бы, доступными вещами. Он всегда завидовал тем своим приятелям, которые хорошо умели танцевать, легко и явно без всякого напряжения кататься на коньках и лыжах. Он завидовал тем, кто учился совершенно без труда, легко всё запоминал и после первого же прочтения или прослушивания усваивал материал. Такие ребята без напряжения готовились к экзаменам, не боялись выглядеть неловко перед преподавателями и получали свои оценки совершенно легко за то, над чем Мише нужно было долго трудиться, учить, а потом потеть от волнения. А Миша ужасно боялся выглядеть глупо и нелепо перед педагогами.
Миша завидовал тем, кто знает иностранные языки. Вот Сергей свободно владел английским, он когда-то даже учился в Англии. Но когда Миша узнал, что Сергей довольно бегло говорит по-французски, а читает на этом языке совсем хорошо, когда он узнал, что Сергей ещё прилично владеет немецким, а итальянским и испанским более-менее, Сергей в Мишиных глазах вырос сразу и сильно. С тех пор как Миша узнал о таких Сергеевых возможностях, у него появилось особенное уважение к нему. Миша узнал, что у Сергея есть скрытые силы, таланты и способности, которые совсем не видны сразу.
А ещё у Миши был один знакомый, который просто из интереса взял и выучил японский в совершенстве. Выучил японский и взялся за китайский. Для Миши этот приятель был почти полубогом.
Но даже когда Миша видел молодых ребят, явно не отягощенных хорошим образованием или глубокими знаниями, или встречал каких-нибудь молоденьких девиц с довольно пустыми и блестящими взорами, но эти девицы или ребята сидели в аэропорту или в самолёте и читали книги, пусть даже самого сомнительного содержания, но на иностранном языке, говорили по телефонам то по-английски, то по-русски, то ещё на каком-нибудь другом наречии, или они свободно набирали иностранные тексты на компьютере или читали такие тексты на экране… Миша завидовал им.
Миша завидовал тем друзьям и знакомым, которые легко и непринуждённо знакомились с любыми женщинами. У Миши это никогда не получалось легко. Как-то получалось, но легко и свободно никогда. Вот Сергей знакомился легко и с кем угодно. Это совершенно не значило, что Сергею не давали сразу от ворот поворот. Его отбривали частенько. Обычно не отбривали, но случалось. Просто Сергей совершенно не переживал в таких случаях и сразу находил новый объект интереса. А вот Миша переживал, и сильно. Поэтому он редко решался даже на простую, ни к чему не ведущую болтовню. Он опасался не самого отказа, а своих переживаний по поводу возможного отказа. Вот он и завидовал тем, кто переживаний не боялся, потому что этих переживаний не испытывал и поэтому мог легко и свободно знакомиться с женщинами.
Миша научился не трепетать и даже не волноваться в присутствии очень властных или очень богатых людей. Он точно не завидовал таким людям. Они ему были интересны. Миша чувствовал, что ему приятно иметь пусть даже короткое и мимолётное знакомство с мощными руководителями или обладателями значительного капитала. В этих людях всегда была какая-то притягательность. Иногда даже страшная или пугающая, но притягательность. Ещё можно было себе эту притягательность нафантазировать при общении с масштабными людьми. Но Миша никогда им не завидовал.
А вот тем людям, которые умеют хорошо и ловко общаться с детьми, он, когда у него появились свои, позавидовал сильно. Миша удивлялся способности некоторых своих знакомых и друзей, которые легко могли найти общий язык с детьми любого возраста, и даже совсем младенцы без криков давали себя таким людям брать на руки, не кричали, а, наоборот, улыбались. В женщинах подобные умения и навыки встречались часто, это было обычным делом, и Мишу это не вдохновляло. Но мужчины, умеющие заниматься детьми, его восхищали. Те, кто мог смело и без брезгливости поменять ребёнку, особенно чужому, подгузник, подмыть его, покормить, одеть-раздеть, поулюлюкать и посюсюкать малышу какую-нибудь песенку, построить младенцу рожи, чтобы тот засмеялся, были для Миши людьми особого дарования и силы.