— Я обо всём договорился. — Он доверительно положил руку мне на плечо. — Строительством и архитектурой займусь я, ты же займешься кадрами. Кадры решают всё, — Минуту помолчав, он добавил, — Сразу!
* * *Вопрос: «Было или не было?» — неотъемлемый атрибут любых воспоминаний. Память фиксирует факты, а ощущения истинности уходят бесследно. Однако иногда мы не желаем верить ощущениям, словно происходившее касалось не нас, а кого-либо другого. Конечно, мы ни в чем не сомневаемся, когда лежим на пляже, ничего не чувствуя кроме теплых солнечных лучей. Но как можно поверить в то, что прекрасный летний день я провел в душном офисе, где, как напыщенный индюк, не мог повернуть голову из-за накрахмаленного воротника, перетянутого галстуком, отчего был вынужден сосредоточенно смотреть в одну точку, но вокруг не было ничего, что хотелось бы рассматривать. Вместо привычных ярких летних красок меня окружал чёрно-белый, а то и совсем серый мир, ограниченный стенами с белыми пупырчатыми обоями. Привычное голубое небо заменял шершавый подвесной потолок, цвет которого почти не отличался от расстеленного серого полового ковролина и обивки стульев и кресел. Столы и шкафы ламинированные пластиком под мореный дуб также не вносили цветового разнообразия. Сквозь немытые сероватые оконные стёкла виднелись серые глыбы гранитной набережной и серые воды Москвы-реки, с достоинством и солидностью несущие большую чёрную баржу. Чинное и величавое движение баржи напомнило о необходимости и мне самому вести себя достойно и солидно. Но я не знал, как это сделать. Изменив своей привычке вечно опаздывать или прибегать в последние минуты, я впервые в жизни пришел за полчаса до начала. Отлично зная как надо извиняться за опоздание или радостно приветствовать собравшихся: «А вот и я!» — я совершенно не представлял, чем заполнить это время. Ведь время иногда подобно болезни — остается только ждать, когда оно закончится. И какие же близкие понятия «коротать время» и «скрашивать время»! Если времени дано иметь окраску, то в те минуты оно было в тон интерьеру мимикрически серым. И конечно было бесполезно его скрашивать, а только коротать с помощью серенькой газетки, в которой Юсов поместил объявление о приеме на высокооплачиваемую работу офицеров запаса. Остальные заметки и статьи был столь же серые. Закончив чтение, я, конечно, выбросил из головы сожаление о бездарно проведенных тридцати минутах, поскольку знал, что от причитаний о бездарно проведенном времени один шаг до идеи о бессмысленности человеческой жизни. А там недалеко и до самоубийства, которое, по-моему, требует либо более веских причин, либо более достойного, чем я, субъекта.
Дверь распахнулась. С криком: «Ветераны без очереди!», ко мне ворвались человек пять-шесть в потертых пиджаках с орденскими планами, представившись боевыми друзьями неразлучными со времен Финской кампании. С детства приученный уважать стариков я не смог прямо, без обиняков сказать, что они не подходят для нашего предприятия, поэтому начал говорить о том, что именно такие проверенные и надежные кадры должны составлять костяк, что теперь им уже не придется в сорокаградусный мороз бегать в суконных буденовках и шинелях, что без их опыта мы не сможем организовать учебные лагеря ни на острове Врангеля, ни на земле Франца Иосифа. Далее я кратко пересказал только что прочитанную статью об утрате военного контроля над Арктикой и о геостратегическом значении Северного морского пути. После я попросил их указать объёмы грудной клетки и талии для подбора утепленных бронежилетов и подняться на другой этаж, где внести по полторы тысячи долларов задатка за обмундирование, оружие и текущий, подотчетный расход патронов. Никакой кассы там конечно не было, но, как я и предполагал, пенсионеры, отказавшись вносить задаток, не заставили себя выпроваживать.
Среди множества посетителей, искавших высокооплачиваемую работу, я выбирал только бывших кадровых офицеров. А таких оказалось совсем немного. Наверное, военные и так неплохо устраивались без газетных объявлений. Первый кадровый офицер запаса запомнился по внушительным размерам живота, который не помешал продемонстрировать остатки строевой выправки. Это был майор, лучшие годы жизни которого пришлись на период расквартирования нашей армии в восточной Европе. Беседа с ним выявила неизгладимые следы европейской культуры, наиболее яркими из которых были трепетное отношение к тёмному пиву и склонность называть водку шнапсом. Второй кадровый офицер предъявил визитную карточку, сохранившуюся у него с последнего места службы. Он был военно-морским атташе одной горной республики. Его внешность мне совершенно не запомнилась. Наверное, в ней не было ничего достопримечательного, кроме обилия значков об окончании военных академий. Но с мельчайшими подробностями в моей голове «сфотографировалась» его визитная карточка. Ими трудно удивить в эпоху компьютерной графики и ламинирования. На его карточке была совершенно необычная рамка в виде гирлянды экзотических зверей и птиц, разместившихся среди разнообразного оружия. Львы вооруженные огромными мечами соседствовали с орлами, взлетавшими с палубы авианосца, боевые слоны несли на спинах зенитные комплексы, питоны обвивали ракеты и даже попугай, взирающий на небо из-за пулемётного щитка, выглядел воинственно и грозно. Не все животные поддались идентификации, например, крылатый крокодил с кулаком на конце хвоста. Непонятными остались и многие технические новинки: гигантский арбалет на танковом шасси, алебарда с пропеллером и авиационные бомбы, растущие на пальмах.
Вскоре, утомившись однообразием задаваемых посетителями вопросов, я ненадолго обрадовался, когда очередной вошедший протянул заполненную анкету с занятной опечаткой. В вопросе: «Какими иностранными языками владеете?» — было пропущено слово «иностранными», что позволило соискателю искренне написать: «русским». Но строчкой ниже он подчеркнул стандартный ответ: «читаю со словарем». На мой вопрос: «А на каком языке словарь?», — он ответил с явным недоумением: «На русском». После чего недоумение перешло ко мне, в котором я и пребывал до момента внезапного озарения. Мысль о том, что все они были дураками и ничтожествами, имела под собой основание. Причем это основание находилось не в них, а во мне. Потому что зависимость одних от других — вечная основа неравенства. Итак, я имел законное право, развалившись в кресле, вопреки законам физики высокомерно смотреть снизу вверх на входивших, и довольно быстро привык к тому, что мне оказывают уважение, о котором я ещё вчера и не мечтал. Поэтому я на миг растерялся, когда вошедшая женщина смотрела на меня не подобострастно, как все до неё, а наоборот, подчёркивая презрительную кичливость, вложенную в кривую ухмылку. Словно когда-то в какой-то другой жизни, в каком-то другом мире, где нежно шуршали морские волны, где ласкала прохлада раскидистых пальм, я уже пытался за ней ухаживать, но в ответ получил надменный отказ. Не сомневаясь в подлинности подобных «воспоминаний», я чувствовал, как конгломерат духоты пыльного офиса, комплекса неполноценности, летнего зноя и удушающего эффекта накрахмаленного воротника вытеснил всё многообразие бытия и что единственный выход из этого чуждого и враждебного мне мира открывался через обладание этой женщиной. Словно именно она была способна перенести меня в край тропической экзотики, и только близость с ней могла стереть всю сумму обид и неудач прожитых лет.
Сосредоточенно разглядывая стройную фигуру в мини-юбке, я поднялся с кресла. Мысль о том, что она может отказать мне, не возникала и единственным, что беспокоило в тот момент была неприспособленность офисной мебели. Наверное, дизайнерам специально приплачивали за невозможность использования их шедевров в непроизводственных целях. Иначе для чего же нужно было снабжать их подлокотниками, впивавшимися в тело при малейшем непозволительном клерку движении. К тому же неустойчивость кресел и столов исключали возможность характеризовать секс как занятие безопасное.
— Где Вы служили раньше? — Я спросил, полагая, что фантазия и сообразительность женщин в вопросах выбора поз выше, и оттого решил отдать ей инициативу.
— Радисткой в морской пехоте, — она протянула мне офицерскую книжку и замолчала.
На мгновенье я задумался, растерявшись от её нежелания взять на себя инициативу даже в разговоре. Положив на стол документы и, продолжая рассматривать её фигуру, я спросил:
— Надеюсь, со времени службы Вы не утратили необходимые навыки?
Её лицо ещё более страстно перекосилось. Руками она провела по своей груди, затем по животу и бедрам, а потом резко задрала юбку.
— Ки-ия! — услышал я, получив удар ногой точно в живот.
Согнувшись, я пытался восстановить дыхание. Но мой организм разучился извлекать кислород из окружающего воздуха и работающие в предельном режиме мозги сообщили мне, что она психически ненормальная, как и все каратисты. Но мне хотелось в это верить и, полагая, что во время следующей нашей встречи всё пойдет по-другому, я сказал:
— Вы нам подходите, — радуясь тому, что вдох и выдох у меня начали отличаться друг от друга.
* * *Через пару дней, когда меня вызвали в «штаб», особняк невозможно было узнать. Вместо невзрачного сооружения с обшарпанной штукатуркой стоял мраморный дворец. Только подойдя вплотную и пощупав стены руками, я смог распознать природу превращения. Здание было обшито фанерой и покрыто блестящей самоклеющейся пленкой. Исчезли многочисленные строительные бытовки, а вместо огромной лужи зеленел ровный газон, который на самом деле оказался ворсистым полиэтиленовым половиком. Чуть подвыпивший пузатый майор с двумя сержантами вкапывали в стыки половиков искусственные деревья. Получалось очень аккуратно. В линию выстроились не только стволы, но и каждая веточка, каждый листочек, словно иллюстрация эффекта перспективы в учебнике рисования. Также в линию вдоль здания были припаркованы защитного цвета газики, напротив которых стояла пара зеленоватых бронированных «Ланд Роверов» с зарешеченными стелами, а рядом воинственно и грозно урчал незаглушенным мотором огромный хаммеровский джип, раскрашенный камуфляжными пятнами.
В фойе здания бросалось в глаза огромное полотно в золоченой раме. Это был «Совет в Филях», только не музейный подлинник, а учебная копия, которую Юсов приобрел в художественном колледже. Студент, писавший картину, пытаясь одновременно постичь традиции, как русской, так и голландских школ, завалил стол окороками, колбасами и рыбными деликатесами. Но композиция не производила впечатления веселой пирушки, как из-за серьезности лиц полководцев, так и из-за отсутствия спиртного, что, как ни что другое, подчеркивало мудрость фельдмаршала, отвернувшегося от стола.
Меня переодели в мундир генерал-лейтенанта и посадили за компьютер, на дисплее которого колонна танков перестраивалась из походного порядка в боевой. Я должен был вводить координаты местности и делать поправки на рельеф. Это у меня не всегда получалось. Особенно на малых островах, где размах маневров не вписывался в контуры береговой линии.
Со мной в комнате сидел бывший военный атташе в форме полковника. Ему предстояло умело, сочетая строевые приемы с дипломатическим этикетом, поставить на стол пару бутылок с коньяком. Его напарница — та самая каратистка, — вслед за ним должна была внести поднос с закусками.
Предполагалось, что гости проследуют по коридору и увидят через приоткрытую дверь генерала, работающего за компьютером. Немая роль без слов не была для меня привлекательной. Я искренне надеялся, что мне придется участвовать в какой-либо беседе, и раздумывал об образе, то ли крутого служаки в духе «Упал-отжался», то ли великосветского аристократа, восторженно бубнящего что-то о примах Большого Театра. С другой стороны, я знал, что в спектакле Юсова всё продумано, и вряд ли найдется место для импровизаций.
Сигнал зуммера оповестил о приезде гостей. Я ещё раз проверил, достаточно ли широко открыта дверь, видна ли дислокация танков на дисплее и, прежде чем сесть, решил взглянуть в окно. К моему удивлению, среди входивших был Якобсон. Он-то отлично знал, что я никакой ни генерал. Мне ничего не оставалось, кроме как прошмыгнуть к чёрному ходу и, сменив ладно сидевший китель на спортивную куртку, убежать прочь.
Едва я вошел к Ленке, как она не здороваясь, разразилась громким смехом. Отхохотав минут пять, она сказала: «Ты думал, что если тебе нравятся женщины в чулочках, то и мне — мужчины в галифе!» — и опять рассмеялась.
* * *Когда утренняя прохлада врывается в открытое окно, можно, закутавшись в одеяло, бесчисленное число раз просыпаться и тут же, блаженно засыпать, полностью теряя ощущение времени.
— Ал-ло! Это ты? — Звонкий детский смех в телефонной трубке вытащил меня из сонного небытия.
— Может быть и я. Вот посмотрю в зеркало и скажу точно. — Я вылез из-под одеяла и почему-то на полном серьезе стал искать глазами зеркало. А тем временем детский голос в телефонной трубке сменился взрослым, точнее, приятным женским:
— Это Татьяна. Срочно приходи. У меня неприятности.
— Какие?
— Нешуточные. Хоть под поезд бросайся.
— Не строй из себя Анну Каренину. Она носила совсем другие шляпы. Сейчас приду, — ответил я, представив пышные Татьянины формы в старинном корсете и бесчисленных кружавчиках.
Я направился к Татьяне, совершенно не думая о её неприятностях, и лишь пытался угадать на каком этапе серьезных разговоров можно будет перейти к интимным отношениям и возникнут ли при этом какие-нибудь проблемы.
Вообще-то я стараюсь не думать о проблемах, которые не стоят передо мной в данную минуту. Живу настоящим, но не отрицаю реальности будущего. А вот к прошлому отношусь с долей скепсиса и из-за плохой памяти считаю, что о прошлом нельзя говорить однозначно. Запечатленные в сознании картины всегда трактуются как связанные с одним из множества прошлых. А вот в однозначности будущего я никогда не сомневался. Оно всегда дает нам знать о себе в виде отдельных фраз или событий, грядущее значение которых мы не всегда понимаем правильно, а чаще вовсе о нем не задумываемся.
Пасмурная погода навевала мысли о спиртном. Но это не было жгучим желанием. Скорее я не возражал против дорогого коньяка, импортного вермута или джина. Прочие, более скромные напитки, которые мне были по карману, почему-то желания не вызывали. То, что мы имеем в реальности, в «натуре», чаще всего нас не устраивает, и мы ищем или придумываем что-то другое. Но всё придуманное гораздо примитивнее реальности. Только в придуманных детективах, где каждый персонаж выполняет свою функцию, можно предугадать ход событий. В реальной жизни много «лишних» персонажей и никогда нельзя поставить точку. Ведь в любой момент для кого-то из «лишних» события только начинают разворачиваться. Можно приблизить крутой детектив к жизни, описывая, всё как есть, а затем подогнать джип с киллерами и из автоматов убрать всех «лишних».
Мои сентенции были прерваны громким скрипом шин. Рядом со мной резко затормозил джип, из которого выскочили трое парней. Один из них достал пистолет.
«В чьем-то сюжете я лишний», — после констатации этого факта мне стало не до абстрактных размышлений.
Молодые люди после обмена эмоциями:
— Это он был с Юсовым.
— Да, в генеральской форме.
— Попался, кидала! — предложили мне поехать с ними.
Я не отказал им в их просьбе, но отнюдь не из признательности за любезность.
Проехав минут пять, в полном молчании, один из них задал весьма интересный для меня вопрос:
— Что с ним будем делать?
— Пусть решает Якобсон.
— Позвони ему.
— Бесполезно. Он с Лидой.
— Ну и что?
— Отключает мобильник.
— Поехали к озеру. Они наверняка там.
Как следовало из их разговора, на мое счастье готового решения у них не было. Конечно, можно считать невезением, если, в солнечный день ты не смог вырваться в Подмосковье, а в пасмурный день тебя обеспечивают транспортом. Но поскольку дозы невезения не бывают бесконечными, то я решил, что серьезных неприятностей мне удастся избежать. Не может же не везти во всем и сразу.
Озеро оказалось большим и красивым. Часть берега была обнесена высокой оградой, сквозь которую виднелись кирпичные коттеджи. Два милиционера с автоматами открыли перед джипом шлагбаум. Все коттеджи были непохожи друг на друга, объединяли их один и тот же сорт кирпича и безвкусный дизайн. Я всегда восторгался архитектурой неоштукатуренных зданий дореволюционной постройки. «Кирпичное кружево» делало похожими на дворцы фабричные корпуса и трамвайные депо. Недалеко от Сокольников, по другую сторону железной дороги стоят цеха одного старого завода. Кирпичные арки над окнами, ступенчатые карнизы, классические колонны — всё это ставило заводской двор в один ряд, если не с Версалем и Петергофом, то уж, по крайней мере, с музеями-усадьбами. Современные же коттеджи мне больше напоминают казармы и тюрьмы. Эта ассоциация оказалась не случайной.
Якобсона на месте не оказалось. Мои похитители, заперев меня на втором этаже коттеджа, укатили. Я же не стал строить из себя графа Монте-Кристо, так как не только мстить кому-либо, но и бежать отсюда мне не хотелось из-за условий содержания, существенно отличных от аналогичных у французских узников времен Империи и Директории. Весь этаж, лишенный каких-либо перегородок представлял собой одну большую комнату, которую можно было называть спальней из-за огромной кровати, стоявшей в центре. Но были и атрибуты, не характерные для спальни: джакузи у окна, а также унитаз, биде и душ. Вдоль стены стояли шкафы с зеркальными дверцами. С зеркального потолка свисали веревочные качели, у которых помимо узкого деревянного сидения, были свисающие латунные стремена. Я ненадолго задумался о «наездницах и приемах «джигитовки».