К концу 1903 года у гапоновского общества в Петербурге уже было семнадцать отделений. Еженедельно на многочисленных собраниях проходили молебствия, чтения и беседы с чаепитиями. Гапон был назначен священником в одну их московских тюрем. Его активно поддерживал сменивший петербургского градоначальника Клейгельса жандармский генерал И. Фулон, лично присутствовавший на гапоновских собраниях, куда рабочие приходили уже с семьями.
Гапон пытался проповедовать в Москве, Киеве и Харькове, но его быстро одернули жандармы, не желавшие делиться с ним деньгами, выделяемыми на легализацию рабочего движения из бюджета МВД. То, что Гапон пользовался уважением и почти любовью рабочих, охранников не интересовало. К концу 1904 года в гапоновских собраниях участвовали уже десятки тысяч рабочих и Петербург ничего подобного никогда не видел, хотя отношение гапоновских рабочих к монархии было самое лояльное и доброжелательное.
В конце декабря 1904 года социал-демократы начали забастовку на громадном Путиловском заводе, которая быстро распространилась по рабочему Петербургу. Гапоновцы приняли активное участие в стачках и их руководитель для решения не решавшихся никогда рабочих проблем стал призывать обратиться к Николаю II за помощью. Рабочие были необыкновенно воодушевлены, на окраинах имперской столицы с разрешения полиции были расклеены объявления о подаче петиции императору 9 января 1905 года.
На рабочих совещаниях Гапон собрал их просьбы и требования для царской петиции. Десятки тысяч тружеников поверили в императорскую справедливость и готовились к торжественному шествию. 8 января Гапон явился к министру юстиции империи с сообщением о завтрашнем шествии текстом петиции, но министр уклонился от встречи, от страха принять неправильное решение, которое может быть использовано его конкурентами для доноса самодержавию и отправил Гапона к министру внутренних дел. Князь Святополк-Мирский тоже не захотел рисковать казенным жалованьем, квартирой и дровами, и не принял рабочего священника. Министр направил Гапона в Департамент полиции к Лопухину, но сопровождавшие Гапона рабочие, наконец, возмутились от властного хамства и священник попросил передать князю, что завтра он будет действовать самостоятельно.
А. Лопухин, как умный человек, сразу же понял, что высшие сановники опять поколебали империю. Лопухин безнадежно пытался реформировать невменяемую полицейскую систему в стране, понимая, что это невозможно, и чтение его работы «Из итогов служебного опыта» о ситуации в тогдашней имперской полиции вызывает оторопь от самодержавного скудоумия. Лопухин пытался найти и переговорить с Гапоном, но было уже поздно. 8 января большая депутация петербургской общественности во главе с Н. Анненским, Н. Семевским и М. Горьким пришла прямо к председателю Комитета министров Сергею Витте с предложением обратиться к Николаю II, чтобы «государь вышел к рабочим и принял их петицию, иначе произойдут кровопролития». Витте, естественно, в события вмешиваться не стал, только позвонил князю Святополк-Мирскому, который тоже не принял уважаемую делегацию от столичной общественности. Увешенные наградами, чинами и вензелями императора на своих расшитым золотом погонах высшие имперские сановники губили престиж назначившего их монарха, а вместе с ним династию и империю. Впрочем, Зимний дворец хорошо понимал, что назначал руководить ста сорока миллионами подданных никчемных людей, но так ему было удобно. В 1917 году удобства для династии все-таки кончились, но исправить уже ничего было нельзя. Умные современники, которые все-таки иногда попадались в самодержавной иерархии, писали, что руководство государства ничего не понимали в происходящем 8 января, хотя для этого не требовалось ничего сверхъестественного. Высшие представители власти, назначенные для решения именно таких проблем, для своего удобства скопом объявили всех рабочих и общественность империи революционерами и, само собой, бунтовщиками, а значит, против них все средства хороши. Главные сановники державы успешно и кроваво превращали сотни тысяч верноподданный рабочих в активных противников самодержавия.
Бастовавшие рабочие вечером 8 января выключили в столице империи свет и Петербург погрузился в мрачную тревожную тьму. В девять часов вечера Святополк-Мирский при свечах собрал у себя, наконец, совещание, на которое СОБРам министра финансов В. Коковцева, которому подчинялась фабричная инспекция, министра юстиции Н. Муравьева, судившего еще Желябова и Перовскую, специалиста по превращению имперского суда в орудие расправы над обществом, заместителя министра внутренних дел П. Дурново, любителя расправ над революционерами и сторонника черносотенцев губернатора Фулона, и начальника штаба гвардейского корпуса генерала Мешетича. Николаю II, находившемуся в Царском селе, никто ничего не докладывал, опасаясь за казенное место. Дельные предложения на собрание принес А. Лопухин, но его слушать не стали.
Фулон сказал, что рабочих к Зимнему допускать нельзя, не то будет новая Ходынская катастрофа. Дурново на всякий случай сказал, что рабочие вооружены, но забыл уточнить, что это не револьверы, а иконы и портреты императора. Высокое совещание приняло судьбоносное решение Гапона арестовать, а рабочих к Зимнему не допускать и при необходимости расстрелять. Почти ночью Святополк-Мирский, на всякий случай взяв с собой понимающего, что происходить, Лопухина, поехал на доклад к Николаю II, у которого хотел взять санкцию на объявление Петербурга на военном положении. Лопухина в Царском Селе не спрашивали, а как докладывал малокомпетентный министр внутренних дел самодержцу о завтрашнем шествии, точно не известно. Царь писал в дневнике: «Со вчерашнего дня в Петербурге забастовали все заводы и фабрики. Их окрестностей вызваны войска для усиления гарнизона. Рабочие до сих пор вели себя спокойно. Их количество определяется в сто двадцать тысяч. Во главе союза какой-то священник-социалист Гапон. Мирский приезжал вечером с докладом о принятых мерах».
Ранним утром 9 января 1905 года с окраин Петербурга к Зимнему дворцу организованными колоннами с хоругвями, иконами и царскими портретами двинулись двести тысяч с женами и детьми. В колоннах пели «Отче наш», впереди шли районные околоточные и приставы. Партия социалистов-революционеров участия в шествии не принимала, но многие эсеры шли в рабочих колоннах. Рядом с Гапоном шел двадцатипятилетний эсер Петр Рутенберг, окончивший Петербургский технологический институт купеческий сын и ставший инженером Путиловского завода. С пением «Спаси господи люди твоя» и «Дай победы благоверному императору» Гапон вел свою колонну от Нарвской заставы.
На повороте от Невского проспекта к Зимнему дворцу, в котором даже не было императора, выстроившиеся войска встретили верноподданническую демонстрацию ружейными залпами и свинцовый дождь залил рабочие колонны, их жен и детей. Целый день по Петербургу казаки били рабочих и количество убитых и раненных измерялось тысячами. Рутенберг спас Гапона, которого спрятали у Максима Горького и затем переправили за границу. Рутенберг ввел Гапона, скинувшего рясу, в партию эсеров. Весной 1906 года Гапон вернулся в Россию, запутался между революцией и охранкой, предложил Рутенбергу за сумасшедшие деньги рассказать полиции о Боевой Организации, Рутенберг об этом сообщил в Центральный Комитет, дал послушать предложения Гапона о доносе в Департамент полиции, спрятанным в соседней комнате его рабочим, и бывший священник был повешен на даче в Озерках под Петербургом.
Днем 9 января 1905 года залитый кровью Петербург был в шоке и ступоре. Первоначальное недоумение быстро сменилось недовольством, возмущением и ненавистью. Никто не понимал, зачем солдаты стреляли в иконы и царские портреты в руках законопослушных рабочих. Волна негодования самодержавием быстро катилась по взбудораженной японской войной империи. Против монархических убийств протестовала вся держава, читавшая десятки тысяч революционных листовок о том, что 9 января «офицеры хладнокровно резали детей и женщин своего народа». Революционные газеты писали, что «гигантская рука русского пролетариата, несущего свои жертвы на алтарь цивилизации, свободы и мира, схватила за горло самодержавного зверя». Петр Струве в кадетской газете «Освобождение» назвал Николая II, «палачом народа»: «Царь Николай открыто стал врагом и палачом народа. Сегодня у русского освободительного движения должны быть единое тело и един дух, одна двуединая мысль: возмездие и свобода во что бы то ни стало. Ни о чем другом, кроме возмездия и свободы ни думать, ни писать нельзя. Возмездием мы освободимся, свободою мы отомстим».
«Кровавое воскресенье» вызвало ненависть и неприятие самодержавия во всех слоях общества, и даже монархисты назвали рабочий расстрел 9 января «величайшим по своей трагичности и последствиям событием, вызванных глупостью и бездействием подлежащих властей». «Кровавое воскресенье 9 января 1905 года» свинцовыми залпами убило у народа веру в царя любого, доброго или злого, справедливого и беззаконного, умного и глупого. Народную императорскую любовь сменили жгучие осколки обманутой и разбитой царской надежды.
«Кровавое воскресенье» вызвало ненависть и неприятие самодержавия во всех слоях общества, и даже монархисты назвали рабочий расстрел 9 января «величайшим по своей трагичности и последствиям событием, вызванных глупостью и бездействием подлежащих властей». «Кровавое воскресенье 9 января 1905 года» свинцовыми залпами убило у народа веру в царя любого, доброго или злого, справедливого и беззаконного, умного и глупого. Народную императорскую любовь сменили жгучие осколки обманутой и разбитой царской надежды.
Николай II перевел на другую работу министра внутренних дел Святополка-Мирского и петербургского градоначальника Фулона. Новым столичным генерал-губернатором стал Дмитрий Трепов, вскоре превратившийся во всесильного дворцового коменданта и вошедший в кровавую историю словами, сказанными в октябре 1905 года во время всеобщей всероссийской забастовки: «Холостых залпов не давать и патронов не жалеть». В первую очередь Трепов 19 января послал к царю фальшивую делегацию из конторщиков разных петербургских фабрик и заводов, которые высказали самодержцу написанные в Департаменте полиции просьбы пожелания от якобы имперских рабочих. Вся держава пересказывала и комментировала слова Николая II рабочим, которые рабочими не являлись: «Знаю, что не легка жизнь рабочих. Многое надо улучшить и упорядочить, но имейте терпение. Вы сами по совести понимаете, что следует быть справедливыми к вашим хозяевам и считаться с условиями нашей промышленности. Но мятежною толпою заявлять мне о своих нуждах преступно. Я верю в честное чувство рабочих людей и непоколебимую преданность их мне и потому прощаю их вину им».
Верноподданных объявили преступниками и простили им их вину, которой не было. Ряды имперских революционных партий быстро росли и на державу также неостановимо накатывалась первая революция.
С начала 1905 года державу начала охватывать протестная горячка. А Спиридович писал: «то там, то здесь совершались террористические акты против представителей власти. Стреляли члены разных революционных партий, говорили и у нас в Киеве, что надо бы подстрелить кого-нибудь, надо бы бросить куда-либо бомбу». Революционеры-эмигранты возвращались в империю и атаковали самодержавие. Все ждали, что сделает уже знаменитая Боевая Организация Партии социалистов-революционеров и она не заставила себя долго ждать.
Азеф предложил Центральному Комитету ударить по вождям придворной реакционной партии, двум старшим дядям Николая II, ближайшим и наиболее влиятельным его советникам, всегда принимавшим в штыки любые реформы и нововведения. Великий князь Владимир Александрович командовал войсками, расстреливавшими рабочих у Зимнего дворца 9 января, великий князь Сергей Александрович реакционерствовал генерал-губернатором в Москве. Их революционная казнь должна была стать предостережением действовавшему царю. К Владимиру в Петербурге был добавлен еще и Трепов, в Киеве боевики собирались атаковать Клейгельса. Все три террористических акта в главных имперских городах должны были быть совершены одновременно, что колоссально бы увеличило их значение и державный резонанс.
Азеф разделил Боевую Организацию на три группы. В Петербург должны была ехать группа сына смоленского купца и хладнокровного взрывника Михаила Швейцера, в составе Дулебова, Ивановской, Леонтьева, Барыкова и других десяти товарищей. Три боевика во главе с Давидом Боришанским поехали в Киев убивать Клейгельса. Савинков с Каляевым, Моисеенко и Дорой Бриллиант отправился в Москву на охоту за Великим князем Сергеем Александровичем. Предполагалось установить за всеми тремя целями наружное наблюдение, установить маршруты и привычки, определить удобное место и взорвать на улице. Все планы покушений разрабатывали Азеф, Савинков и Швейцер. Азеф подготовил паспорта всем своим любимым боевикам и продумал доставку бомб в империю из динамитной парижской лаборатории. К началу декабря 1904 года все три отряда благополучно прибыли в Петербург, Москву и Киев, Савинков и Швейцер с английскими паспортами. Многие террористы, ехавшие дорогим первым классом, благополучно провезли много динамита просто под одеждой. В империи начиналась зима и боевики были тепло одеты.
Азеф остался за границей, договорившись с боевиками, что приедет к ним на завершающем этапе подготовки убийства. Он с товарищами проанализирует собранные сведения и утвердит планы покушений. Все террористы осень берегли своего любимого командира и старались уберечь его от опасности. Одновременно с этим Азеф писал множество докладов-отчетов своему полицейскому начальству, которые оно признало особо ценными. Азеф подробно писал обо всех событиях революционной жизни в Европе и в империи, обо всех акциях революционных партий, кроме партии социалистов-революционеров. Данные о подготовке террористических актов Азеф, конечно давал, но наводил ими полицию на ложный след, в сторону от своей Боевой Организации. Ему всегда нужно было много денег, и он сообщил в Департамент полиции, что Центральный Комитет партии эсеров утвердил главным покушением атаку Николая II: «Покушение на Его Величество готовится, для меня это не подлежит никакому сомнению. Центр тяжести Боевой Организации находится в Одессе».
Никакого штаба террористов в Одессе, конечно, не было, как не планировалось и покушение на царя. Во главе Боевой Организации Азеф поставил своих критиков Степана Слетова и Марию Селюк, назвав их членами Центрального Комитета, ответственными за террор. На все запросы Департамента полиции о действительных членах Боевой Организации он дает уклончивые и ложные ответы. Только когда ему прислали фотографию Савинкова, Азеф сквозь зубы признал очевидное, что его заместитель-террорист, но контактов с ним никаких нет и не было и, конечно, не будет. Все боевики без единого провала с динамитом благополучно перешли границу и добрались до Киева, Москвы и Петербурга.
В разгар подготовки покушений случился расстрел рабочих и их семей 9 января, усиленный поражениями в японской войне. Вся империя знала, что в Петербурге бастовали более ста тысяч рабочих, требовавших возврата на работу уволенных товарищей, работы в три смены и восьмичасового рабочего дня, установления гарантированного минимума заработной платы, бесплатной медицинской помощи. Гапону было хорошо известно, что в его колонны будут стрелять сорок тысяч солдат, согнанных в Петербург. Во время расстрела было убито более тысячи манифестантов и почти две тысячи ранено. Через три дня после 9 января в рабочих кварталах имперских городов пели: «Побежденный на Востоке, Победительна Руси, Будь ты проклят, царь жестокий, Царь, запятнанный в крови!» даже Гапон воззвал: «У нас нет больше царя. Берите бомбы и динамит – все разрешаю!» революционные газеты писали в тысячах экземплярах, как 19 января к Николаю II организовали рабочую депутацию:
«В квартире конторщика одной из петербургских фабрик раздался сильный звонок, испугавший стариков. Вошли помощник пристава, жандармский офицер, два городовых и дворник: «Вы такой-то. Прошу одеться и следовать за нами». Конторщика доставили к коменданту у Зимнего дворца, в зал, где стоял Трепов со свитой. «Обыскать и раздеть!» – скомандовал Трепов. «Наденьте на него это платье», – дальше издевался полномочный генерал-губернатор. В сопровождении сыщиков конторщика доставили в императорский павильон Царскосельского вокзала, всех «депутатов» провели в вагон. В купе вагона помещалось по два депутата, при каждом сыщик, объявивший: «Здесь не полагается разговаривать!» Таким образом, к царю были доставлены «рабочие депутаты», которым царь по бумажке сказал речь, в которой простил их вину. Царский «прием» рабочие Петербурга назвали «подлой комедией во дворце».
Народ империи массово читал листовки, направленные против царя: «Кто начал царствовать Ходынкой, Тот кончит, став на эшафот». Везде рабочие говорили: «царь нам всыпал, но и мы ему всыпем». Владимир Ульянов-Ленин на всю державу заявил: «Как царь с нами, так и мы с царем», и его хорошо расслышали. Даже богатые предприниматели заявили, что после 9 января 1905 года революция в империи неизбежна, и намного увеличили свои взносы – пожертвования в кассы революционных партий, которые после расстрела у Зимнего располагали десятками тысяч рублей. Деньги пошли в народ, революционное движение размашисто охватило державу. Царь дал петербургскому генерал-губернатору диктаторские полномочия для борьбы с революцией и, она, конечно, начала разгораться как пожар в сухом лесу.
К Азефу в Париж из многих городов, в которых действовали его боевики, летели десятки донесений о готовящемся революционном взрыве, и он добросовестно передавал их в Департамент полиции, прекрасно понимая, что не в коня корм. «Суровый революционер, непреклонный террорист и азартный игрок человеческими головами» прекрасно понимал, что происходит в империи. Донесения его террористов из всех сфер общества были точны и всеобъемлющи, а потому ужасали.