Вот именно – почему?! Он явился из ниоткуда, явился в ту самую минуту, когда казалось, что Тине приходит конец и настает-таки время ответить за те смерти, которые случились по ее вине – пусть и вопреки ее воле. Он просто… возник – и вернул Тину к жизни, не спросив у нее разрешения. Вот грех-то, а? Разве не оскорбительно, что она оказалась не центром Вселенной, а так… мимолетным осколочком астероида, чье беспорядочное движение на миг пересеклось с орбитой настоящей планеты и подчинилось ее притяжению?
А ты взгляни на ситуацию с другой стороны, дорогая. Подумай, охота ли этому человеку, у которого какие-то свои проблемы, тратить время и силы на докучливую, истеричную спутницу? Ведь не похож Георгий на веселого путешественника! Явно ведь скрывается от кого-то, более того: возможно, речь идет о жизни и смерти. Вот именно: о жизни и смерти, это видно по всему, хотя бы по его взгляду, устремленному в какие-то неведомые Тине дали. А если так, если его обременяют такие проблемы, не захочет ли он в один прекрасный день избавиться от ноши, которую сам же на себя взвалил? Не исчезнет ли он из жизни Тины столь же внезапно, как ворвался в нее? И снова она поплывет в одиночестве по бурной реке своей судьбы…
Тина опустила голову, чуть ли не со страхом прислушиваясь к шорохам за дверью. Ну вот… Опять то же ощущение, которое пронзило ее в аэропорту в Артеме. Только тогда она была слишком напугана и измучена, чтобы правильно истолковать его.
Страшно не просто остаться одной. Страшно остаться без него.
Вот так как-то получилось…
Послышался негромкий стук, и дверь приоткрылась:
– Ты готова? Можем идти?
Они, впрочем, больше ездили, чем ходили. Тина совершенно измаялась, выбирая момент поудобнее – сказать Георгию о своей благодарности, а потом, может быть, предложить ему помощь. Ужасно хотелось, чтобы рухнули эти незримые стены, которыми он, чудилось, отгородился от нее. Однако Георгий все глубже погружался в молчание, и на лице его застыло такое задумчиво-отчужденное выражение, что Тина не осмеливалась слова сказать.
В молчании, прерванном двумя-тремя словами, пообедали они в каком-то бистро на Елисейских Полях. Чтобы не чувствовать себя чем-то вроде косточек от рыбы, которые Георгий вилкой сдвинул на край тарелки, она изо всех сил пыталась получать удовольствие от еды, от Парижа, в конце концов! Но у незнакомой рыбешки против жареной кеты или, к примеру, карася в сметане не было никаких шансов. Париж тоже… как-то так… не блистал.
После обеда поехали к Триумфальной арке и Эйфелевой башне. Зачем ездили – Тина не поняла. Отметиться в самых «туристических» точках, что ли? Следующая «отметка» состоялась в Лувре.
К стеклянной пирамиде входа тянулась длиннейшая очередь, и Тина вдруг почувствовала смертную тоску оттого, что Георгий встанет сейчас в эту очередь, а потом они спустятся вниз, в кассы, и побредут по залам великого дворца-музея…
Не то чтобы она испытывала такое отвращение к искусству вообще, а к луврскому собранию – в частности. Конечно, Музей имени Пушкина ближе сердцу, что и говорить, но это еще не повод… Но этот дворец… Слишком уж чужим он казался. Даже Людовик ХIV, восседавший на задумчивом коне, казалось, смотрит как-то ехидно, словно суля всевозможные беды.
…Юные нахимовцы тебе шлют привет!
В мире нет другой
Родины такой,
Пусть нас озаряет, словно утренний свет,
Знамя твоих побед!
Тина вздрогнула, обернулась.
Возле монумента стоял невысокий человечек в бескозырке, в клешах и фланельке. В вырезе, конечно, маячила «морская душа». Бляха ремня сверкала на солнце.
Простор голубой,
Земля за кормой,
Гордо реет над нами
Флаг отчизны родной!
Туристы, стайками слетавшиеся к ногам Короля-Солнце, поглядывали не то с восхищением, не то с возмущением на эту диковинную фигуру. Однако ажан,[2] переминавшийся с пятки на носок неподалеку, только хмыкнул:
– Эй, Рок, тэ туа!
– Сам заткнись! – огрызнулся певец.
Ажан c солидным видом кивнул, выражая полное удовлетворение, и больше уже никак не реагировал на певца. Туристы же мгновенно смирились: если разрешено, значит, необходимо!
Ловким движением моряк сорвал с головы бескозырку, заорал:
– Раскошельтесь, бывшие товарищи! Помогите до России добраться! Посудину арестовали в Марселе, команда подалась кто куда. Собираю на билет до дому, до хаты!
Тина поджала губы. Этот «юный нахимовец» врал как сивый мерин. Да, конечно, российские суда арестовывают в иностранных портах, арестовывают все, кому не лень, от греков до норвежцев, это общеизвестно. Однако, даже на непрофессиональный Тинин взгляд, «мореман» отстал от времени лет на двадцать. Да и в ту пору моряки торгового флота в такой форме не ходили.
«Русский герой» – вьется надпись на ленточках… Скажите, пожалуйста! Дяденька купил этот прикид вместе с потускневшей медалью «За отвагу», чтобы выглядеть поэффектнее. Ничего не скажешь, колоритная фигура, хоть и ростом метр с кепкой, вернее, с бескозыркой, и высох, будто корюшка на солнце, и лицо… мертвое лицо. Глаза-то яркие, бирюзовые, но жизни в них нет. Устал сто раз на день повторять одно и то же? Наверняка есть у него и французский вариант. Что-нибудь вроде: «Мосье, же не манж па сис жур» – или как там у классиков?
Тина фыркнула. Однако и без французского эта форма, этот голос и эта легенда неплохо питали бедолагу. Вот один турист достает кошель, другой, третий. Бог ты мой! Да ведь это все свои, родимые, русаки: частью «новые», частью не очень. Подают соотечественнику очень даже охотно. Если так и дальше пойдет, за месяц он уж точно наберет на билет. Только вопрос: так ли уж хочется ему возвращаться на обломки великой империи? Не лучше ли тут, в сердце прекрасной Франции? Мужичок снова заорал:
Вперед мы идем
И с пути не свернем,
Потому что мы Сталина имя
В сердцах своих несем!
– Старая редакция, – пробормотал Георгий, подходя к Тине и пряча в карман чуть полегчавший бумажник. Значит, тоже не остался равнодушным к очарованию «юного нахимовца»? – Потом пели про «партии имя». Ну что, поехали дальше?
Она кивнула, так и не спросив: дальше – это куда? Ничего, сама увидит, надо полагать.
С полчаса «Мерседес» колесил по парижским улицам. Молчание давило, как духота, хотя кондиционер работал, навевая неживую прохладу. Тина исподтишка взглянула на Георгия, и ей показалось, что он дрожит от холода. Нет, конечно, не дрожит, но от него исходит какое-то напряжение, воздух рядом с ним… словно вибрирует.
Чего он ждет? И от кого? От нее? Да нет, что она ему?..
Проехали по бульварам. Потом – мимо «Мулен-Руж». И опять куда-то повернули, начали кружным путем подниматься в гору. Тина насторожилась.
Георгий остановил машину в конце длинной вереницы других, приткнувшихся к узенькому тротуарчику. Вылезли, пошли куда-то. Слева тянулась высокая каменная ограда. Справа – заросли вечнозеленых кустарников с мелкими листочками. Впереди… да, она не ошиблась: впереди возвышался высокий белый собор.
Тина споткнулась. Георгий покосился на нее, но не протянул руку, промолчал.
Она невольно вздрогнула.
Сакре-Кер! Он привез ее на холм Сакре-Кер…
Ну что ж, этого и следовало ожидать. Отмечаться так отмечаться. Надо надеяться, они пробудут здесь так же недолго, как в других местах.
Обогнули собор – и прелестная, всегда затянутая легкой дымкой панорама Парижа раскинулась перед ними. Один из красивейших городов мира!
Тина поспешно отвернулась. Сил нет смотреть туда. Однако оглядываться еще тяжелее. Интересно, замечает ли кто-нибудь, что темно-зеленый с желтыми кистями дрок, эти черные кипарисы, эти камни, затейливо огибающие дорожки, эти низкорослые блекло-лиловые цветы – все здесь напоминает кладбище? Или это ей только так кажется?
В беспомощности оглянулась. Ну да, все как тогда. Два араба сидят на ступеньках, плетут девчонкам цветастые косички-пружинки. В приоткрывшейся двери собора видна тьма, расцвеченная огоньками свечей, тьма пахла чужеземным католическим ладаном. Море людей вокруг… Нет, никто не ощущает того, что ощущает она, никого не гнетет щемящая красота этих белых стен, никому не нашептывает ветер (а здесь всегда ветер!) кошмарных воспоминаний.
Только, возможно, Георгию… Неужели он что-то знает про сон? Иначе зачем бы привел ее сюда? Ох нет, глупости. Но откуда это чувство, будто ему все-все известно… даже о том, о чем сама Тина может лишь догадываться?
Не чуя под собой ног, она быстро прошла мимо высокого крыльца собора. Спустилась по ступенькам в аллейку.
Да, та самая. Свесился вниз пышный желтый куст. Дрок. А желтый – цвет разлуки.
Повернула за угол. Знала, что именно здесь увидит, а все равно прижала руку к груди, сдерживая биение сердца. Одинокая скамейка. Стоит себе… и ничего! С того места, где застыла Тина, не видно пятен крови. Хотя их, конечно, давно смыло дождями, а может быть, здешние уборщики постарались: кто же захочет отдыхать на скамейке, залитой кровью?
– Устала? Хочешь, посидим, передохнем?
Голос Георгия.
Тина глубоко вздохнула, пытаясь выплыть из страшных воспоминаний, – и вдруг увидела, как он прошел к той самой скамейке и уселся на нее.
Закинул ногу на ногу, похлопал ладонью рядом с собой:
– Садись.
У нее подогнулись колени, все поплыло перед глазами…
Георгий успел подхватить ее.
– Тина. Тина, очнись. Слышишь?
Его голос казался безжизненным, монотонным:
– Что случилось? Что с тобой?
Хороший вопрос. Но трудный: ведь на правдивый ответ уйдет месяца три!
– Ничего, – с трудом разомкнула губы. – Не садись туда. Там… был убит один человек.
Он оглядел скамейку. Потом в упор посмотрел на Тину:
– Один человек?
Ее прошило дрожью.
Крепко держа Тину под руку, Георгий увлек ее в другую аллею. Там, над самым обрывом, нависала скамья – точь-в-точь как та, но все-таки совершенно другая!
У Тины немного отлегло от сердца. Села без страха. Перевела дыхание.
Георгий помолчал. Потом повернулся к ней:
– Это был Валентин, да?
* * *– Это Валентин, – сказал дядя Костя. – А это Виталий. Ну… и Виктория, конечно. То есть в первую очередь – Виктория!
Она сидела в кресле, улыбаясь яркими губами. Под белым халатом виднелось малахитово-зеленое платье, а ноги, обтянутые блестящими черными колготками, переплетались самым немыслимым образом: правая закинута на левую, потом просунута под нее так, что высовывалась только узкая, длинная ступня; и вдобавок носок был спрятан за левую ногу! Георгий стоял и глазел, как дурак, пытаясь разобраться в технологии процесса, когда услышал насмешливый голос:
– Вот-вот. Еще один типичный представитель. Вику мы выпускаем вперед, когда надо мгновенно выбить у клиента почву из-под ног. Потом его голыми руками брать можно. Правда, в отношении вас такая сугубо утилитарная цель не преследовалась.
Последнюю фразу рыжий парень с насмешливыми янтарными глазами произнес не ради Георгия – это было очевидно. И не ради элементарной вежливости. Прозвучали эти слова только для дяди Кости. Все-таки не очень-то хорошо получается: спонсор, на денежки которого только и «фунциклирует» это хитрое Бюро, приводит своего любимого племянника, приносит на блюдечке с голубой каемочкой его гениальное изобретение, а племянника ба-бах прямо с порога – записывают в сексуальные маньяки!
Впрочем, у них с Виталием Пидоренко с первого взгляда возникла взаимная неприязнь. «Ну и пожалуйста, – подумал тогда Георгий, – не будем мы пить из одного стакана ни воду, ни терпкое вино. А для дела немного сдержанности не повредит».
Зато другой знакомый дяди Кости, Валентин Колесников, смотрел на Георгия, прямо-таки вытаращив глаза. Сначала тот удивился, однако дядя Костя вдруг всплеснул руками:
– Ребята, вы, часом, не близнецы?
Дядя Костя, разумеется, прекрасно знал, что у его старшей сестры, умершей больше десяти лет тому назад в Хабаровске, был только один-единственный сын Гошка, он же Георгий, однако не мог не удивиться сходству этих молодых людей. Рост, цвет волос и глаз, черты лица… Разве что у Георгия они, эти черты, жестче, а у Валентина они смягчены некоторой общей полнотой. Конечно, работа у него относительно спокойная: он не проходил месяц назад пороги Чапо-Олого, то и дело рискуя жизнью… и не совершил мимоходом открытия, надолго лишившего сна.
– Вот что, друг мой, – сказал дядя Костя племяннику очень серьезно, – повторю тебе еще раз, публично: этим ребятам я верю, как себе. Если хочешь, они тоже мои дети, вроде тебя, во всяком случае – птенчики мои. Я им в клювике знаешь сколько тысяч баксов перетаскал, заработанных потом и кровью!
Молодые люди и впрямь смотрели на него с любовью, во всяком случае – с искренней признательностью. Нет, ну в самом деле – кому сейчас нужна социология и политическая футурология?! Страна с гиком, криком и молодецким посвистом валится в тартарары, всех интересует только сегодняшний прожитый или непрожитый день и сиюминутный кусок, отхваченный от общероссийского пирога… вернее, сиюминутные крошки, воровато сметенные в ладонь. Социология тоже давно обслуживает только проблемы актуальные: кого в данный конкретный день народ больше любит: Борю или Гену? А может, Витю? И если бы президентские выборы состоялись прямо сейчас, кому из них, люди добрые, вы дали бы под зад, а кому – в морду? Все зациклилось на этих выборах двухтысячного года, политическую футурологию дальнейшее не интересует. Это как в финале «дамского» романа: пошли герои под венец – вот и сказочке конец. А может быть, завтра же они обнаружат свою полнейшую несовместимость и начнут рвать друг на дружке волосы? Скорее всего, так и случится со страной, если у власти встанет хоть один из ныне известных претендентов. И вот оказалось, что Виталий и его команда как раз и пытаются отыскать в России альтернативу, причем не сомневаются: люди с охотой проголосуют за нового, ничем не запятнанного человека, за сильного, честного, надежного, работящего, не трепача…
Однако известно: власть испортить может внезапно до нее дорвавшегося. И где гарантия, что этот ангел Божий не превратится, не выдержав искушения, в свою полнейшую противоположность? Бывали такие случаи – и не раз. Значит, надо, «прокачав» десятки возможных кандидатов, выбрать одного или двух, дать стране такого лидера, который, во-первых, вызывает к себе народное доверие, а во-вторых, сможет это доверие оправдать.
Вот так, просто и доходчиво, будто ребенку или слабоумному, объяснял дядя Костя племяннику задачи Бюро, объяснял, убеждая его не просто поставить свое диковинное изобретение «на службу Отечеству», как он выразился, но и рассказать все, что Георгий узнал про Голуба. Ведь Голуб, пока директор краевого департамента строительства в Хабаровске, был вычислен в Бюро как победитель грядущих губернаторских выборов, которые пройдут в июне 1998 года; ну а еще через два года он вполне может стать той ключевой фигурой, которая в корне изменит судьбу страны. Однако… если то, что говорит Георгий, правда…
Дядя Костя ему не очень-то верил, Георгий прекрасно это понимал. Да он и сам верил не до конца – все еще надеялся, что ошибся. А проверить можно было только одним способом: устроить Голубу тест на стационарном сканере. И желательно в присутствии независимых экспертов. Так чего же еще желать, если проверку осуществят те, кому такие штуки по должности, так сказать, положено проводить? Дядя Костя никогда ничего такого впрямую не говорил, однако Георгий не сомневался: Бюро работает от «Конторы Глубокого Бурения». В конце концов, чьи денежки стали стартовым капиталом для знаменитого дяди-Костиного банка «Новая Россия»? Пресловутые деньги партии. А «контора» за кого стояла горой? Так что все логично. И дядя Костя прав: Виталию вполне можно довериться.
Он довольно долго убеждал себя в этом, потому что некий червь сомнения все-таки точил душу. И не зря, как позднее выяснилось… увы, слишком поздно выяснилось все это!
А тогда червь был задавлен, и Георгий, сбиваясь от волнения, начал рассказывать о том, как, вернувшись в Москву, проверил сканированную запись в приемнике-стационаре.
…Он прямо-таки дрожал от нетерпения. Ведь предстояло получить результаты чистого, чистейшего эксперимента, невозможного в лабораторных условиях! Конечно, Георгий проводил опыты по сканированию глубинных слоев памяти не один и не два раза. Но какая же это была наивная самодеятельность! Все его «объекты» были прекрасно осведомлены о том, что за штука и зачем надевается им на голову. Главное, зачем. И хотя Георгий клялся, божился и даже подписки давал, что результаты сканирования никогда не будут разглашены без согласия «объекта», это утешало только до начала эксперимента. Человек сидел и думал: «О, как интересно. Я служу науке. Меня сканируют. Совершенно не понимаю, что это означает, но… Нет, ни в коем случае нельзя думать о том, что я ничего не понимаю. А то Гоша скажет: «Вот же дурак попался, подопытный кролик!» И все в этом же роде – беспрестанно. А самые глубинные слои памяти посторонними мыслями взбаламучивались, перемешивались, и в результате получалось черт знает что! Конечно, Георгий знал десяток психологических приемов, позволяющих влиять на чистоту эксперимента. Да-да, именно психологических, потому что память – это ведь не только свойство мозга, но и души. И он пытался обучить своих подопечных, однако под шлемом те мгновенно про все забывали. Постепенно Георгий совершенно отчаялся и пришел к выводу: человека в момент лабораторного сканирования надо просто-напросто «отключать», усыплять – гипнозом ли, лекарственными ли препаратами. Однако люди слишком берегли большие или маленькие тайны своей памяти, слишком боялись позорных откровений, в чем бы они ни состояли. Поэтому на добровольное «отключение» никто не шел. Делать же это без согласия «объекта» Георгий пока не решался (а вот судя по решительному выражению бледного, чуть тронутого веснушками лица Виталия Пидоренко, ему было все равно).