Итак, Георгий сидел под шлемом и ждал результатов опыта. Помнится, он ужасно боялся, что объектом сканирования стал все-таки медведь, а ведь совершенно неведомо, как поведет себя его мозг в соприкосновении с «мохнатой» информацией! Не хотелось бы превратиться в этакого оборотня, который днем будет совершенствовать сканер, а по ночам шататься по Измайловскому парку и с рычанием задирать случайных прохожих. В смысле, загрызать…
Да, Георгий до сих пор помнил, как подумал об этом, а потом все мысли растворились в мучительной боли. Он ощутил, как пересыхает во рту, а потом боль исчезла, сменившись беспрестанным чередованием картин.
В помутившемся сознании Голуба беспорядочно, отрывочно вспыхивали сцены какой-то долгой дороги через перевалы – то на спине осла, то в побитом джипе, который ехал на одних ободах; потом был кузов грузовика. Долго сменялись лица каких-то бородатых людей. Наверное, были и пытки, но тут перед внутренним взором Георгия открылся некий черный провал без намека на какой-либо образ. И вдруг он почувствовал: Голуб стал другим человеком. Возможно, чувство духовного самосохранения, которое у сильных личностей весьма развито, помогло ему напрочь забыть о пережитом унижении, загнать некоторые из своих афганских воспоминаний в такие бездны, откуда их не вытащит никакой сканер.
Так или иначе, Голуб непрестанно боялся. Страх олицетворялся для него в моложавом лице, окаймленном чуть вьющейся бородкой, в лице с едва приметными усиками над чувственными губами. И еще высокий, резкий голос и однажды произнесенное слово «просперити».
«Просперити? – удивился Георгий. – Ах да! Это же по-английски: prosperity – процветание».
«Просперити», или «процветание»… Это красивое слово было названием – названием международной организации, столь влиятельной, что перед ее кураторами сам глава ООН был вынужден стоять навытяжку, словно школьник в кабинете директора. Вернее, словно перед судом присяжных…
Тот – смуглый, с тонкими чертами лица, изящный – был, несмотря на молодость, одним из ведущих кураторов «Просперити». Конечно, ни для кого не секрет: каждая мало-мальски государственная личность находится под контролем спецслужб – своих и чужих. Но, оказывается, над своими и чужими находилась еще одна. Да, «Просперити» возвышалась над государственными интересами, ставила своей задачей не более и не менее, как процветание общечеловеческое, а потому непрестанно выискивала и пестовала тех лидеров, которые могли вести свои народы к этому самому процветанию. Так заботливая няня в детском саду ведет своих воспитанников к сладкому пирогу! Штука заключалась вот в чем: пирога на всех не хватало. И няне предстояло решить, разрезать ли его на крохотные, чисто символические кусочки, в которых и вкуса-то почти не разобрать, но зато оделить всех – хулиганов, угрюмых неслушников, дебилов заодно с умницами, прилежными и старательными. Или, прикрикнув сурово на этих самых «плохих», оставить из десятерых только четверых достойных. Но уж этих четверых накормить на славу!
Для «Просперити» такого вопроса не существовало; их избраннику предстояло все решить самостоятельно.
Сверкая темными глазами и загадочно улыбаясь, точно японец, куратор сообщил Голубу, что выбор у него, конечно, есть. В случае «да» – он становится губернатором огромного края, на территории которого вполне могут разместиться несколько Франций и еще больше Бельгий. И кроме того, губернатор получит уникальную финансовую поддержку для проведения самых прогрессивных реформ, которые и обеспечат ему всенародную любовь, столь необходимую для победы на грядущих президентских выборах. Ну а вслед за тем планомерной государственной политикой станет то, что сейчас потрясенному народу кажется лишь временной цепью трагических случайностей, вызванных бесхозяйственностью. Попросту говоря, «Просперити» предлагала своему ставленнику сделаться президентом всего лишь сорока процентам от нынешнего количества россиян. Эти «сорок» будут жить в процветающем (а как же?! «Просперити» ведь!), ухоженном, как нарядная клумба, государстве, не обремененном внешними долгами. А заодно – бомжами, нищими, наркоманами, преступниками (в смысле – уголовными). Георгий успел (вместе с Голубом, кстати) удивиться: неужели эта муть человеческая составляет шестьдесят процентов населения России?! Нет, было отвечено ему, разумеется, значительно меньше. Но, во-первых, Россия окончательно перестанет развивать районы Крайнего Севера, часть Сибири и Дальнего Востока. Прекратится всякое сообщение этих территорий с Центром, и международные организации тоже отдохнут от своей гуманитарной помощи. Со временем практически обезлюдевшее пространство будет поделено между Японией и США – в обмен, разумеется, на неисчислимые блага для оставшихся в живых русских.
И еще… Россия перестанет «трепыхаться» на Северном Кавказе. Существует же, в конце концов, такое понятие: право наций на самоопределение – вплоть до отделения от государства. Так вот и пусть вольнолюбивые горцы отделяются. Рано или поздно все равно перережут друг друга. Ну а если заодно пожелает приобрести полный суверенитет какая-нибудь российская автономия, препятствовать ей тоже не следует. Алмазодобывающая Якутия, например, захочет войти в состав США – ты, Россия, не мешай! Мировое сообщество (читай, «Просперити») косо посмотрит на имперские амбиции! Но та страна, которая способна сказать решительное «нет!» далекому и печальному коммунистическому (имперскому) прошлому, станет воистину процветающим государством. Возьмите хотя бы Британию, бывшую владычицу морей. Сидит на своем островке и не рыпается. Зато хорошо сидит. А «черная Африка» получила свободу на… независимое, суверенное вымирание. Это иллюзия, будто мировое, извините за выражение, сообщество всерьез озабочено судьбами Африки, Азии и Латинской Америки. Да в России не должны думать, будто «Просперити» взялась только за нее. Нет, на процветание обречены и индийцы, и афганцы, и таджики, и чукчи, и негры… обезьяны, крокодилы… и русские президенты… Зато оставшиеся в живых будут кататься, точно голландский сыр в масле! А чем плохое сравнение? Как известно, в Голландии бедных нет. И в Финляндии их тоже нет. Вот и в России не станет. Так кто же не пожелает «дорогим соотечественникам» пожизненного богатства, здоровья, мира, спокойствия и процветания?!
– …Что касается негров, – насупился дядя Костя, – то я по большому счету согласен. Помнишь, Гошка, мы были в Алабаме? Там белому человеку плюнуть негде – сразу в черномазого попадешь. Воля ваша, перемудрили они со своим равноправием. К примеру, на работу в первую очередь негритоса возьмут – белого уж потом. И это федеральная политика! А ведь известно: посади свинью за стол – она и ноги на стол. Им там, в Штатах, тоже нужно с «просперитами» пообщаться.
– М-да, – неопределенно протянул Виталий. – Какая-то все это фантастика.
– То есть вы хотите сказать, что наш нынешний президент тоже… как бы это, ну… – осторожно проговорил Валентин.
– А что, у вас такого ощущения нет? – нахмурился Георгий. – Людям денег месяцами не платят и, что характерно, не собираются платить. Это что, не государственная политика? Денег нет – так напечатайте! Не можем, говорят: увеличится покупательная способность населения, и потребительский рынок рухнет. Да вы только вдумайтесь, что стоит за этими словами! Ведь это же откровенное убийство!
Виктория прикрыла узкой ладонью рот, подавляя зевок.
Георгий глянул на нее неприязненно, однако тотчас же устыдился. Что она, Жанна д’Арк, в конце-то концов?
– Извините, – сказала Виктория, робко улыбнувшись. – До трех сидела над отчетом, а с шести утра у нас во дворе начинают выгуливать собак. И каждый со своей разговаривает во весь голос. Кошмар какой-то… Я скоро этих «друзей человечества» возненавижу – заодно с отдельными представителями русскоязычного населения.
Виктория красиво взмахнула ногами, развязав наконец-то свой «гордиев узел». Столь же изящно поднялась. На вкус Георгия, она была слишком уж худощава и высока.
– А ведь это ужасно, друзья мои, – проговорила она вполголоса, глядя в окно, забранное жалюзи. – Понимаете, все мы в глубине души – возможно, даже осознанно! – допускаем: существует некая часть человечества, от которой мы с удовольствием избавились бы. Ну, не своими руками, конечно, однако ничего не имели бы против, если бы она, эта часть, как-нибудь незаметно сгинула. Смешно, да? Собачники, негры, «черные» на рынке, «нарки» в подвалах, маньяки в парках, бомжи под батареями в подъездах, педики на эстраде… Кто из нас не думал: как прекрасна могла бы стать жизнь, если бы ее очистить от этой грязи! И ведь в самом деле – в той же Голландии ничего подобного нет.
– Ну уж как раз «нарков» там предостаточно! – фыркнул Георгий. – Да и «голубых» с «розовыми». Там ведь все это дозволено государством, как известно.
– Ну уж как раз «нарков» там предостаточно! – фыркнул Георгий. – Да и «голубых» с «розовыми». Там ведь все это дозволено государством, как известно.
– Совершенно верно, – обернулась Виктория. – Это возведено в ранг государственной политики – но под контролем. Человек не может есть только сладкое – в обществе должны существовать определенные проблемы. Но разве не лучше, когда они создаются искусственно? А у нас… – Она зябко поежилась. – Вы представляете, говорят, будто больные СПИДом носятся по метро со шприцами со своей зараженной кровью и ширяют ими всех, кого не лень, – чтобы не одни они мучились, чтобы и другие умирали тоже!..
Валентин глянул на Викторию исподлобья и отвернулся.
«Да, – подумал Георгий. – Ноги у нее, конечно, – закачаешься…»
– Ладно, – хлопнул ладонью по столу молчавший доселе Виталий. – Ладно, женщины призваны украшать нашу жизнь, и им, конечно, даже «Просперити» предоставит большую часть мест рядом с будущей кормушкой. Однако что же делать с Голубом?
– А ничего особенного не делать, – пожал плечами дядя Костя. – Сканер теперь у вас – проверьте мужика, вот и все. Вашими программами ведь предусмотрены всесторонние медицинские обследования, чтобы в Думе не шумели? Вот и нахлобучьте на него шлем под тем предлогом, что определяете внутричерепное давление. В самом деле, кому это надо, чтобы наш будущий гарант загнулся от инсульта и ему мозги пришлось шунтировать?
Речь дяди Кости, живая и образная, всегда находила отклик в сердцах слушателей. А может быть, финансовая подоплека сыграла определяющую роль…
– В самом деле, – сказал Виталий. – Сканером-то мы в любом случае намеревались воспользоваться. И вот еще что мне в голову пришло. Ведь все эти просперитские штучки, возможно, не фантазии Георгия, а плод больного воображения Голуба! Афганский синдром и все такое…
– Ну, на шизика он не похож, – отмахнулся дядя Костя. – Я с ним лет десять знаком. Хотя… хотя что я о нем знаю? Чужая душа – потемки.
* * *Прошел месяц или около того. Сначала Георгий с интересом ждал результатов сканирования Голуба, однако тот все не ехал в Москву, и постепенно пришлось махнуть рукой на политику и вернуться к порядком запущенным делам в своей фирме. Пять-шесть лет назад, сразу после окончания университета, дядя Костя подарил ему магазин компьютерной техники «Кайге» – не сомневался, деловитый племянничек не позволит подарку покрыться пылью. К торговле вскоре прибавился ремонт компьютеров, а также программирование. Среди множества подобных фирмочек «Кайге» выделялась лишь тем, что ее владелец никогда не знал нужды в свободных средствах (назовем их кредитами), а потому «Кайге» держалась на плаву при самых жестоких финансовых штормах. Именно щедрость дяди Кости, умноженная на деловую смекалку Георгия, а также на гениальную рассеянность Деспиллера, позволяла Георгию постепенно всецело переключиться на творчество – программирование и изобретательство. Он придумал и создал немало мудреных электронных игрушек, но сканер был последним его изобретением, самой большой удачей. Однако после «трагической гибели» портативной модели и всего, что за этим последовало, руки у Георгия порядком опустились, и он никак не мог взяться за изготовление дубля. Тут-то к нему и нагрянула Райка Деспиллер…
История знакомства Гоши и Димы Деспиллера восходила к правременам. Дядя Костя привез из Хабаровска племянника-медалиста, только что окончившего школу, и тот без труда поступил на мехмат МГУ. Сказать по правде, добрый дядюшка уже держал за пазухой энную сумму и собирался нажимать на некоторые педали, чтобы обеспечить это поступление. Для племянника он был готов на все. Ведь парень остался полным сиротой. Отец, пограничник, погиб при обороне Даманского от китайцев. Георгий был в то время еще сосунком. А месяц назад, сразу после выпускного бала, скончалась скоропостижно мама. Разве можно после такого собраться и самостоятельно одолеть такую вершину, как МГУ?
Однако Георгий собрался – и одолел. Дядя Костя тогда, помнится, чуть ли не с испугом смотрел на тощего белобрысого юнца, который стоял перед ним с видом одновременно самоуверенным и растерянным: «Ай да провинциал! Ай да суворовский натиск! Знай наших!»
Сам-то дядя Костя взял столицу двадцать лет тому назад отнюдь не приступом: из горкома ВЛКСМ был переведен на повышение прямиком в ЦК того же самого ВЛКСМ, потому что до смерти понравился стареющей комсомольской давахе из самых верхних эшелонов власти. Несомненные мужские достоинства не исключали дерзкого, но при этом трезвого и осторожного ума, так что стремительной карьерой финансиста Константин Борзятников был обязан все-таки себе самому, а не отставной любовнице. И он впоследствии частенько умилялся, глядя на племянника: «Гошка-то весь в меня! А Никола дурак был, что полез в атаку на том Даманском, который теперь даром никому не нужен, ни нам, ни китаезам!»
Георгий не обзавелся близкими друзьями в столице. Все они остались в далеком Хабаровске, в давно ушедшем детстве: Олег Стрельников, Сашка Лю… Он перещеголял высокомерием самых высокомерных москвичей, потому что блистал среди этих «акающих» лентяев, как сверхновая звезда. Однако блеск его изрядно померк, когда на мехмате появилось молодое дарование – Дима Деспиллер, принятый после школы сразу на третий курс. Он попал в группу Георгия – и тот всегда благодарил за это судьбу.
Единственное, чего Георгию не хватало в жизни, так это трезвой самооценки. Оголтелая самоуверенность по-прежнему сочеталась в нем с отчаянной неуверенностью в своих силах, однако он готов был на все, чтобы о втором свойстве никто и никогда даже не догадывался. Появление Деспиллера, этого расхристанного гения, частенько являвшегося на лекции в разных ботинках и в одной только майке под пиджаком, помогло Георгию понять: есть ученые-теоретики, вдохновленные Богом, как поэты, а есть смелые практики. Безнадежно пытаться совместить эти два образа в одном лице. Он, Георгий, способен довести до реального воплощения любую идею. Но родить чистую идею, которая произведет переворот в науке… Наверное, он слишком увлекался плаванием, автогонками и баскетболом, а надо быть свободным от всего земного. Как Дима Деспиллер.
Тот жил в общежитии и очень скоро превратился в настоящего монстра: запущенного, вечно голодного, смешного. Георгий взял Деспиллера к себе. Дядя Костя не возражал – лишь бы музыку на всю катушку не включали. Но Деспиллер ее вообще терпеть не мог, а Георгий не любил ничего слишком громкого. Домработница Софья Васильевна взяла Диму под свою личную опеку. У Георгия вошло в привычку глядеть перед выходом из дому на ноги приятеля…
Возможно, именно благодаря этой ненавязчивой заботе Деспиллер успешно сделал то, что сделать вроде бы невозможно: доказал великую теорему Ферма, которая считалась недоказуемой. Взял да и создал какие-то там новые методы в теории диафантовых уравнений… просто так, из любви к математике как искусству. Какая жалость, говорили тогда на курсе, что большая международная премия за доказательство великой теоремы была аннулирована еще в конце Первой мировой войны, не то Димка ее непременно получил бы!
Георгий не сомневался: если Деспиллер о чем-нибудь жалеет в жизни, так лишь о том, что Ферма не оставил еще с десяток подобных же «недоказуемых» теорем!
После выпуска Георгий сделал приятеля главным теоретиком «Кайге», положил ему немалую зарплату и попытался по мере сил приобщить к радостям жизни.
Сам же Георгий как раз открыл для себя прелести женской любви и намеревался усовершенствоваться в этой области как теоретически, так и практически. Однако Деспиллер отмахивался от всех интересных предложений: ничего, кроме математических теорий, для него не существовало. Впрочем, он казался вполне счастливым, и Георгий вскоре отстал от него.
Прошло три года, и вот Софья Васильевна, любившая Деспиллера, как родного сына, сообщила Георгию по секрету: с Димой что-то не то. Вынырнув из волн очередного романа, Георгий присмотрелся к приятелю и пришел к выводу: переизбыток гормонов все-таки сыграл свою губительную роль. Тем же вечером он сообщил Деспиллеру, что берет его с собой на Крит, где есть две знакомые девочки. А кроме того – солнце, белопенное море и прочее…
Против ожидания, Деспиллер не сделал испуганные глаза, не заговорил о глобальных проблемах – он с неприязненным выражением буркнул:
– Они ведь иностранки, да?
– Конечно, гречанки, – кивнул Георгий, удивившись подобному национализму.
– Но я по-гречески ни бум-бум, – потупился друг.
– А я на что? – удивился Георгий, для которого греческий был просто семечками – как, впрочем, еще пять языков, не считая обязаловки вроде английского, немецкого и французского. Способности к языкам он унаследовал от матери, которая была в этом смысле просто уникумом и на инязе Хабаровского пединститута преподавала на нескольких кафедрах. Свои таланты Георгий развил, неустанно мотаясь по белу свету. Дядя брал его во все деловые поездки личным переводчиком, и, насколько Георгий мог припомнить, он только раз провел каникулы или отпуск не за границей, а в Крыму. Нет, пожалуй, ни разу не провел: ведь Крым в то время находился уже на чужой территории…