– Вы ему всё рассказали?
– Был вынужден, да и он это почувствовал…
– Холмс, а как звали управляющего?
– Да, прошу прощения, Уотсон, я отвлёкся. Его имя Кристофер Аверни. А приёмного сына они назвали Майклом. Так вот, они уезжают на материк, переезжая из одного портового города в другой, оседая, в конце концов, в Бресте. Кристофер занимается грязной работой и через пару лет погибает в порту от случайно уроненного бревна. – Холмс задумался и стал набивать трубку. – А знаете, Уотсон, несколько лет назад со мной консультировался инспектор Мюллер по поводу нескольких странных беспочвенных убийств в порту города Бреста. Дело так и осталось нераскрытым. Да, – протянул мой друг, – видно, вновь придётся возвратиться к этому делу. Так вот, – продолжил Холмс, – Кристофер умирает, и информация о его семье практически перестаёт поступать. Чем занимается Аннет, остаётся лишь гадать. Зато о делах Майкла мы знаем очень много, вы читали. Его делишки начинают нервировать полицию, а когда он захватывает яхту министра Л***, то тем самым навлекает на себя гнев правительства Франции. Предпринимаются меры, и его банда практически вся оказывается за решёткой, за исключением его самого да двух его друзей, которые, как мы видим, перебрались в Англию. Вот так.
– А где Аннет?
– Знать бы. Её описание слишком смутное: худощавая, рыжеволосая моложавая женщина; примерно 50 лет: незаметная, злопамятная. Это практически вся известная о ней информация. Скорее всего, это она вызвала на место убийства Сойера. Да и вообще, – Холмс выпустил несколько колец дыма, – не она ли истинный руководитель шайки…
Не успел я услышать дальнейшие подробности этого загадочного дела, как внизу раздался звонок, и вскоре пред нами предстал инспектор Круг. А ещё через несколько минут ворвался шустрый грязный мальчуган из команды Холмса и сообщил, что «объект» на месте, и мы отправились в путь. Всё должно было закончиться хорошо, но как всегда но… Мы успешно взяли мнимого Андрэ, он даже не сопротивлялся, и повели в полицейский кэб. Но от той кажущейся лёгкости, с которой нам удалось его задержать, на улице мы несколько расслабились, и он, воспользовавшись этим, бросился бежать. И убежал, если бы не случайность – на углу он угодил под копыта лошади и умер на месте.
Так закончилось это кровавое дело. Были найдены родственники «разносчика телеграмм», который оказался безработным актёром, но они не смогли добавить ничего существенного. Тело настоящего Андрэ Домбре так и не было найдено. Попытки найти женщину, которая сообщила о нападении в переулке, не привели к успеху. Сведенья об Аннет Аверни отсутствуют.
Случай в больнице
Последние две недели ноября держалась на редкость холодная, сухая погода. Ночью температура опускалась ниже 14°F. Небо было чистое как днём, так и ночью, и любители астрономии могли наслаждаться теми видами звёздного неба, которые обычно не были доступны в этот период времени.
Мы с Холмсом уже позавтракали и молча просматривали сегодняшние газеты. Огонь от камина завораживал и оказывал то расслабляющее гипнотическое действие, которое также даёт и текущая в реке вода.
У меня на сегодня не было никаких дел, да и Холмс просто изнывал от безделья, которое порой возникало из-за отсутствия достойной загадки, способной его увлечь. Поэтому звонок, раздавшийся внизу, вывел нас обоих из оцепенения. В последнее время я стал с опаской относиться к таким звонкам. С одной стороны, они означали захватывающее приключение, ну а с другой, чью-то загубленную жизнь… И я был приятно удивлён, когда увидел в дверях гостиной своего старинного друга, однокашника по медицинскому университету – Вильяма Троубе.
Он не сильно изменился, если не считать преждевременно начавшегося выпадения волос. Стройность спортивной фигуры, худоба лица, острый нос, задорный взгляд – всё это он сохранил, в отличие от меня, которого из-за начавшейся меняться фигуры, да моих армейских усов, не всегда узнавали те, кто долго со мной не общался и бывал очень удивлён незнакомому человеку, пытавшемуся заключить их в объятья. Но с Вильямом была другая ситуация. Мы были очень близки в студенческие годы, и поэтому по окончании учёбы старались не терять друг друга из вида: переписывались и нередко встречались, если мне приходилось бывать в Эдинбурге, где Вильям работал преподавателем в университете, куда перевёлся после того, как произошёл конфликт с руководством нашей alma mater, где он начинал в качестве ассистента. Да и Вильям, бывая в Лондоне, непременно заходил ко мне.
Мой старый друг ворвался, как ураган, и несколько оживил нашу с Холмсом квартиру своим весёлым говорком, шутками, рассказами новостей вперемежку с воспоминаниями о нашей студенческой жизни. Холмс же, на удивление, тоже воспрянул духом, что не было на него похоже. Он задавал уточняющие вопросы, заразительно смеялся…
– Джо, совсем забыл, – вдруг стал серьёзным Вильям, – помнишь Джека Уильфрида?
– Как не помнить, – ответил я, отхлебнув мятный ликёр, – мы виделись с ним в прошлом месяце. Он работает здесь в Лондоне в больнице…
– Его, – перебил меня Вильям, – больше нет, Джо.
– Как? – я почувствовал слабость, я не мог поверить, что Уильфрид, наш умница Уильфрид, умер. – Когда? – еле проговорил я.
– В прошлое воскресенье – несчастный случай.
– В газетах ничего не было, – вмешался Холмс.
– Вы правы, мистер Холмс, – Вильям повернулся к великому сыщику и вздохнул, – возможно, это и не несчастный случай, а убийство, – он замялся, но вскоре продолжил: – Руководство больницы решило не выносить сор из избы, последнее время у них и так дела плохи, ненужные им слухи лишь ухудшат и не без того тяжёлое положение больницы, а то и вовсе приведут к её закрытию.
– Прошу вас, мистер Троубе, – умоляюще проговорил Холмс, предварительно посмотрев на меня, дожидаясь разрешающего кивка, сам я говорить не мог, пусть уж он разберётся с этим. Я до сих пор не мог поверить в реальность происшедшего, – расскажите, как всё произошло. Что вам известно?
– Этого никто не знает, есть только предположения, а факты говорят о следующем. Уильфрид дежурил в воскресенье. Около двух часов ночи понедельника его хватились медсёстры и, обежав больницу, обнаружили тело доктора на одной из боковых лестниц туберкулёзного отделения – у него была сломана шея, а уже под утро был найден в уборном помещении повешенный – пациент этого же отделения, поступивший в него около недели назад. В его одежде нашли предсмертную записку, в которой он написал, что это он виновен в непреднамеренном убийстве доктора Уильфрида. Вот, собственно, и всё, что известно.
– Ну не так уж и мало, – задумчиво произнёс Холмс, набивая трубку. – Одно не ясно: почему он повесился?
– Ну почему не ясно, вроде как всё сходится: случайно толкнув доктора Уильфрида и поняв, что тот мёртв, больной не смог пережить этого и повесился.
– Вы в это верите, мистер Троубе? Хотя, может, вы и правы, и в этом деле нет ничего интересного, – раскурив наконец-то трубку, произнёс Холмс с таким безразличным видом, что я удивлённо посмотрел на него, но тот даже бровью не повёл, сидя с совершенно невозмутимым видом. – Да, простите меня, я совсем забыл об одном важном деле, – спохватился Холмс, вскакивая и отвешивая нам поклон. – Рад был с вами познакомиться, мистер Троубе, – произнёс он и торопливым шагом отправился к себе в комнату, чем привёл меня в некоторое замешательство, проигнорировав такое необычное, на мой взгляд, дело.
Дальнейший разговор с Вильямом у меня не заладился. Говорить о смерти не хотелось, а переходить на другие темы язык не поворачивался, ведь всё же Уильфрид не был мне посторонним.
Мы посидели ещё минут десять, допили ликёр, и Вильям ушёл, оставив меня в одиночестве размышлять о судьбе и смерти, о случайности и невозможности её – судьбу – изменить… Размышляя, я, видимо, заснул, а когда очнулся, наша хозяйка накрывала на стол. За окном было темно, в доме – тихо, лишь дрова потрескивали в камине. Оказалось, что пока я спал, Холмс ушёл, оставив записку, которую и передала мне миссис Хадсон.
«Дорогой Уотсон!
Не хотел вас тревожить, досталось вам сегодня, поэтому ушёл, не попрощавшись. Мне необходимо довести до конца одно дело, поэтому какое-то время я буду отсутствовать. У меня к вам просьба: принимать всю мою корреспонденцию и переправлять моему брату Майкрофту Холмсу. Если будут посетители, предлагайте им зайти через неделю-другую. Надеюсь на ваше понимание.
Ваш друг Шерлок Холмс».
«Ну что же, – подумал я, – я остался один. Свободного времени у меня предостаточно, осталось придумать, чем его занять». Думать о работе не хотелось. А что если написать роман? Эта мысль ошеломила меня, но ненадолго. У меня уже есть писательский опыт, а значит, не должно возникнуть особых трудностей, только вот о чём писать? А что если?.. Я взял несколько чистых листов бумаги, сел за стол, придвинул чернильницу, хрустнул пальцами, разминая суставы, и, взяв перо, написал по центру:
«Искромётная жизнь»
и ниже:
«У подножия небольшого холма…»
Этот процесс так захватил меня, что мне удалось прерваться лишь тогда, когда кончилась бумага, и я с удивлением воззрился на стопку исписанных торопливым почерком листов. Я хотел взять ещё бумаги, чтобы продолжить это увлекательное занятие, но тут вошла наша квартирная хозяйка:
– Доктор Уотсон, вы сегодня будете ужинать?
– Нет! – резко ответил я, всё ещё надеясь быстро вернуться к всецело захватившей меня работе, но всё же желудок неожиданно взял верх над влечением, напомнив, что давно уже не получал пищу. – Хотя, – более мягко продолжил я, – впрочем, всё же не откажусь. Что у нас сегодня?
– Сегодня у нас без изысков, – уклончиво ответила миссис Хадсон. В её голосе проскользнули нотки обиды. – Вы будете ужинать в одиночестве или всё же дождётесь мистера Холмса?
– Я буду есть один, – у меня вырвался непроизвольный вздох, и я ещё сам не понял, что его вызвало больше: одиночество за столом или мысль о том, что мой дорогой друг может сейчас не иметь возможности даже просто перекусить. – Думаю, его не будет ещё несколько дней, – миссис Хадсон кивнула и повернулась, чтобы выйти. – Миссис Хадсон, сегодня была какая-либо корреспонденция для мистера Холмса?
– Нет, – ответила она недовольным голосом и удалилась, чтобы через несколько минут вновь вернуться с едой, способной удовлетворить мой истосковавшийся без пищи желудок.
После сытной трапезы, которая, как всегда, была великолепна, я уже не смог продолжить работу и просто с наслаждением уселся в кресло, вытянув ноги к огню.
Я смотрел на огонь и, казалось, видел в нём смутные тени того, о чём думал, что представлялось в моем воображении. Тепло и мысли обволакивали меня, как бы помещая в экзотический шатёр, надёжно укрывающий от всего мира, такого интересного, но бесконечно опасного. Покрывало мнимого шатра наконец опустилось, и я перенёсся в чудесный мир сновидений.
Проснулся я оттого, что мне показалось, будто я не чувствую ног. Я в ужасе открыл глаза; вокруг было темно, камин практически угас, я попытался пошевелить ногами и не смог. Сон стал явью?! Я принялся ощупывать руками свои ноги, не веря и веря одновременно, что скоро мои пальцы наткнутся на два кровоточащих обрубка, но через несколько мгновений у меня вырвался крик радости – мои ноги были на месте. Видимо, от долгого сидения и неудобной позы они элементарно затекли. Я стал активно их растирать и уже через минуту вскочил с кресла и счастливо, как ребёнок, попрыгал сначала на одной, потом на другой ноге, а потом и на обеих сразу.
Успокоившись, я прошёлся по тёмной комнате, ни на что не наткнувшись. Я ходил, и мысли рождались одна за другой, обретая законченный вид. Мне нужно было срочно их записать. Я зажёг лампу и стал искать бумагу. Близко была лишь бумага, небрежно лежащая на краю химического стола Холмса. Подумав, что он не обидится на меня, я не мешкая схватил лежащую стопку и сел писать:
« Мгла опускалась на город, пряча всё то, что произошло всего лишь несколько минут назад. луны не было, а набежавшие тучи добавили темноты, и Элизабет почувствовала, что те, кто был здесь, а особенно те, кого обычно никто не видит, стали приближаться к месту, где она стояла, окружая и протягивая к ней свои костлявые руки, дыша холодом в затылок… »
И я вновь выпал из реальности до той поры, пока не раздался звонок, извещающий о прибытии почты. Только благодаря этому я оторвался от своей увлекательной работы и, посмотрев в окно, зажмурил от неожиданности глаза – дневной свет ослепил мои уставшие очи.
Плотно позавтракав, я по привычке стал просматривать свежую прессу, но, видимо, бессонная ночь дала о себе знать, и я незаметно погрузился в сон без сновидений. Мне показалось, что я и не спал вовсе, что прошло всего несколько секунд, но открыв глаза, обнаружил, что за окном уже стало темнеть. Заглянувшая в комнату квартирная хозяйка – создалось впечатление, что она ждала, когда я проснусь, уж очень быстро она появилась – поинтересовалась, когда ей подавать обед. Есть не хотелось, да, впрочем, и писать тоже. Что тогда оставалось? А не пойти ли мне немного проветриться, всё же уже несколько дней не был на свежем воздухе. Сказав миссис Хадсон, что через пару часов вернусь, я оделся и отправился на улицу.
Как только я вышел и стал спускаться на мостовую, как сразу же чуть не упал, поскользнувшись на обледенелых ступеньках крыльца. Видимо, кто-то решил напакостить, так как я, зная нашу квартирную хозяйку, не мог даже предположить, что она могла бы допустить подобное безобразие. Было морозно и безветренно. Приятно ощущалось покалывание кожи лица, по мере того, как она всё больше и больше подвергалось действию холодного воздуха. Я шёл не спеша, забыв обо всём, разглядывая окружающий меня мир, как ребёнок, впервые попавший в большой город из деревни, в которой провёл все предыдущие годы. Всё было интересно: и повозки, проносившиеся мимо меня, и люди, спешащие по своим делам, и детвора, игравшая в непонятные для посторонних игры, и дома, и дымящие трубы, и небо, такое чистое, нежно-голубое, и яркое солнце, несмотря ни на что пытающееся согреть идущих пешеходов и растопить лёд, которого было немало на той многолюдной улице, где я прогуливался. Через некоторое время я дошагал до парка, и уже в следующее мгновение вокруг меня всё изменилось. Мне показалось, что я попал в какой-то сказочный лес, до того необычно смотрелись деревья, покрытые инеем. Я как будто бы оглох от окружившей меня тишины. Но это длилось совсем недолго – чей-то хриплый голос вырвал меня из сказки, задав вопрос:
– Джон Уотсон?
От неожиданности я вздрогнул и опасливо оглянулся. Позади меня стояла, судя по всему, женщина. На ней было явно избыточно одежды, которая топорщилась, скрывая содержимое, создавая впечатление кочана капусты, но, видимо, не пустого. Я не нашёл ничего лучшего, чем произнёсти:
– Простите?
Возможно, мой вид и этот испуганный вопрос заставил окликнувшую меня женщину изменить тон.
– Вы что, не узнаёте меня, Джон? – и, видя моё замешательство, продолжила. – Это же я, Бетти.
Она смотрела на меня очень внимательно, стараясь понять по моему лицу те чувства, которые могли быть вызваны упоминанием её имени. И она была права. Это имя всколыхнуло мою память, унеся меня в студенческие годы. Да, в студенческие бесшабашные годы, когда я довольствовался совсем немногим, когда не давил на меня груз прожитых лет, когда казалось, что всё ещё впереди, и самым главным были те мелочи, о которых сейчас, в разговоре с кем-либо, принято вспоминать с усмешкой. Но тогда…
Бетти, милая Бетти, ты заставила впервые так сильно забиться моё сердце, что до сих пор я иногда нет-нет да вспоминаю твоё милое личико в веснушках и оранжево-рыжие завитушки твоих волос. Ты ненадолго возникла в моей жизни и пропала на несколько лет, разбив моё сердце, выйдя замуж за немолодого – мне тогда старыми казались все люди старше 30 лет – барона. – Это ты, Бетти? Что с тобой произошло?
Когда я возвращался домой, было далеко за полночь, на душе было тоскливо. Я никак не мог поверить, что такое возможно, что с человеком могут произойти такие изменения. Но у меня перед глазами была новая Бетти с её новым для меня образом жизни, новыми мыслями, потребностями… И старая, вернее, молодая Бетти, всё больше и больше удалялась от меня. А через некоторое время стало казаться, что Бетти всегда была такой – нынешней, не той, которая сводила меня с ума своей красотой, своей детской непосредственностью, тесно граничащей, как мне казалось, с мудростью взрослой опытной женщины. От прежней Бетти практически ничего не осталось – лишь смутное воспоминание, полностью замещённое непонятным по форме образом, грубым голосом, незатейливыми желаниями и… Но всё же тот светлый лучик, который так долго жил во мне, остался где-то в глубине, говоря о том, что были и светлые дни у этой погрубевшей, потрёпанной жизнью женщины, с которой я расстался сегодня в парке. Подойдя к своей квартире, я уже знал, о чём напишу дальше в своём великолепном романе.
Прошла неделя. За эти дни меня никто не беспокоил, впрочем, Холмса также никто не спрашивал. И это дало мне возможность полностью погрузиться в то увлекательное занятие, коим был для меня мой роман. Я писал и писал, лишь делая перерывы на еду и сон, которые чаще всего терпеливо ждали, когда я уделю им время. В эти дни я не замечал времени суток, лишь ворчание квартирной хозяйки на мой неправильный образ жизни да случайный взгляд в окно иногда сообщали мне, что я вновь затянул с едой или отдыхом. Но всё это меня не особенно заботило. Я писал и писал, самозабвенно продвигаясь к логическому завершению захватывающих приключений главных героев. И вот, в одно утро я дописал последнее предложение, поставил точку и задумался: мой труд был завершён, значит всё, конец? Радоваться этому? Но радости я не находил. На душе стало тоскливо. Эти две недели я был там, в мире, придуманном мной. Я был не просто наблюдателем, я был участником описываемых событий. А теперь всё закончилось. Никогда до этого у меня не было подобного чувства, даже после написания стольких рассказов о приключениях моего друга. Вспомнив о Холмсе, я искренне забеспокоился. Написанный роман сразу покинул мои мысли, уступив их Шерлоку Холмсу. Мне стало стыдно за своё поведение. Я вёл себя как эгоист. Холмс, где вы, мой мудрый друг? Всё ли у вас хорошо? И, словно читая мои мысли, в распахнутых дверях комнаты появился величайший из ныне живущих на свете людей – Шерлок Холмс собственной персоной, без грима, в обычной для него одежде.