Марина смотрела на сына, и злые слезы кипели на ее глазах. Да что же в ней есть такого, что любой мужчина норовит от нее отвернуться, оскорбить, бросить ее? Сначала отец, потом любовник, теперь сын?!
А она-то ради него… Она терпит ради него такие лишения, сама куска хлеба не съест, кружки молока не выпьет – сыну принесет. Она ради него готова была зубами горло рвать каторжнику, который ломился в дом! А он… он даже внешне больше похож не на нее, не на Андрея Туманского, а на своего деда, Игнатия Аверьянова, акулу капитализма…
Марина не умела прощать. Она страстно любила сына, но не понимала, не способна была понять, что дитя малое – Павлику-то чуть больше полутора лет! – живет в мире запахов и звуков, в мире ощущений, в мире «тепло – холодно», «плохо – хорошо», «мягко – жестко», «сладко – горько», а отнюдь не в мире нравственных понятий и – тем паче! – политических оценок. И злилась на него, как на взрослого, и злоба эта порою затмевала в ее душе даже материнскую любовь.
– Ну и ори! – наконец сказала Марина сердито. – Не хочешь на руках, так сиди в корзине! – Она сунула Павлика в корзину: – Сиди один! – И ушла в дом, ожидая нового крика.
Ничуть не бывало! Оказавшись вдали от неприятного запаха, Павлик моментально успокоился и принялся разглядывать божью коровку, залетевшую в его корзину. В августе и особенно в сентябре на Амуре почему-то невероятно много божьих коровок. Павлик этого не знал, но красота жучков очаровывала его. По его крошечным, детским понятиям, Сяо-лю была чем-то вроде человеческой божьей коровки…
А вот и она! Бежит, спешит к своему «малысыке Павлисыку» – так Сяо-лю его называла.
– Что так быстро?
– Похорона на кладбиссе, мадама Маринка! – развела руками Сяо-лю. – Больсая похорона. Проходи нету, гора влезай нету. Здать надо. Носью надо. – И хитренько покосилась исподлобья.
«Ага, легко тебе сказать, маленькая басурманка!» – неприязненно подумала Марина.
«Носью надо…» Сама Сяо-лю ночью на кладбище не пойдет, уж точно. Это просто чудо, что, когда в дом ломился кат, она побежала туда, не думая о страхах, в поисках окольного пути. А просто так – не пойдет. Сразу навоображает: как синие и желтые могильные черти (Марину всегда смешило, что черти в представлениях маленькой китаянки были почему-то непременно синие и желтые) бродят там в поисках заблудших душ да на какие муки они схваченную душу утянут, вдобавок содрав кожу с человека заживо! Начнет падать перед «мадама Маринка» на колени, биться лбишком в неоструганный пол… Глядишь, еще заноз понасажает, возись с ней потом… Ладно, Марина ни черта, ни Бога не боится, как-нибудь и сама сходит. Благо ночи теперь ясные, лунные. Все сама сделает!
Она и правда не чувствовала страха, когда, ближе к полуночи, пробралась в душную, сырую тьму кладбищенскую и пошла по узехонькой тропке мимо зарослей медвежьей дудки, волчьего лыка и бузины. Все уже отцвело, набрякло ягодой, пахло только травой и сильнее всего – полынью. А впрочем, даже самые красивые цветы на Дальнем Востоке, не считая шиповника, черемухи да белой лесной сирени, отчего-то были без запаха – красивые до изумления, но словно бы нарочно сделанные: желтые и синие ирисы, белые дикие пионы, желтая и рыжая сарана…
Заросли кончились, начались могилки, кресты и памятники. Вдруг Марине вспомнилось другое кладбище – в Энске, Петропавловское, расположенное между Напольной и Немецкой улицами, все в темных пятнах подтаявшего снега, и как они ходили, бесконечно ходили с Андреем по этому кладбищу, убеждая Тамару Салтыкову, что ей выпала высшая честь: принести свою жизнь на алтарь революции, пожертвовать собой за народ, застрелив сатрапа Смольникова, начальника сыскной полиции, который чрезмерно ретиво взялся за дело о попытке ограбления Волжского Промышленного банка. А ведь то было не просто ограбление, а неудавшийся экс…
Что это ее вдруг на воспоминания потянуло? Марина сердито одернула себя. Жила она себе без воспоминаний и прекрасно без них обходилась!
Ох, лукавила она! На самом деле не жила и не обходилась, они мучили ее денно и нощно, спать не давали. Вернуться бы туда… Вернуться – и все начать сначала. Всем отомстить, расставить фигурки на шахматной доске Жизни по своему произволу, а не так, как они стоят теперь. Да, некоторые расставить, а некоторые смести – небрежно, одним движением ладони: Смольников, агент Охтин, этих в первую очередь, конечно, и Сашку Русанову не забыть, и…
Она вздрогнула. Что такое? Блеяние слышится, что ли?
Мурашки побежали по спине.
Блеяние раздавалось словно из-под земли. Может, это уже правят свой шабаш черти, желтые и синие?
Марина пошла совсем тихо. Блеяние приближалось. Э, да вон откуда оно доносится, из той свежевырытой могилы! Похоже на то… И кто-то бьется, топочет там… Да ведь это, кажется, коза! Никаких чертей – коза, самая обыкновенная! Ну, может, козел – не видя, утверждать трудно. Животина небось сорвалась в приготовленную могильщиками яму, пока бродила по холмикам, общипывая травку.
Эх, бедная коза, ну что же делать, придется тебе до утра помучиться… Марине тебя в одиночку не вытянуть, а звать на подмогу некого. К тому же у нее еще свои дела не сделаны…
– Потерпи, – сказала Марина громко, словно коза могла ее услышать и понять. – Потерпи до утра, а я, как рассветет, пошлю Сяо-лю к сторожу, и он тебя вытащит.
Коза, похоже, услышала ее голос и от неожиданности умолкла, словно пыталась понять, что ей говорят. И в некое краткое мгновение тишины Марина вдруг уловила хруст травы за своей спиной – хруст травы под чьими-то шагами.
Обернулась – и увидела высокую, даже, ей показалось, непомерно высокую фигуру, белую, странно колышущуюся, которая приближалась к ней в потоках лунного света и протягивала вперед руки…
«Могильные черти не синие и не желтые, они белые!» – успела подумать Марина, прежде чем свалилась в глубокий обморок.
Она очнулась оттого, что кто-то легонько трепал ее по щекам, приговаривая:
– Ну-ну, фрейлейн… Очнуться! Фрейлейн… А, zum Teufel!
Zum Teufel? Это значит по-немецки – к черту. Черти, что же, говорят по-немецки? Или это могильный морок?
Марина открыла глаза и увидела вполне человеческое лицо, склонившееся над ней. Черты не различишь, но это мужчина, лет сорока, с тревогой глядит на нее…
– Вы тут никого не видели? – спросила Марина, удивляясь, как слабо звучит ее голос.
– Кого именно? – осведомился незнакомец очень вежливо, но несколько странно выговаривая слова.
«Белого черта», – чуть не сказала Марина, но вовремя спохватилась и промолчала.
– Я видел line Ziege, – сказал человек, все так же странно, с отчетливым акцентом. И повторил по-русски: – Коза, так, правильно? Очень громко кричать… мяукать… Нет, не знаю, как по-русски!
– Вы немец? – наконец-то дошло до нее.
– Австриец, – проговорил мужчина мягко. Глаза его были затенены длинными ресницами, и Марина раздраженно поморщилась. Она не терпела длинных ресниц у мужчин!
Австриец встревожился, почувствовав ее недовольство:
– Вы не выдадите меня полицай?
– Зачем?! Почему?! – непомерно удивилась Марина. И тотчас сообразила: – О… вы пленный?
– Ja, ja, – кивнул он с улыбкой, и она увидела блеск его зубов в лунном свете. – Nat?rlich!
– Как вы здесь оказались? Ведь ваш лагерь далеко, на Николо-Александровской пристани.
– О нет, я не оттуда. Мы сейчас стоим в казармах, Артиллерийская гора, близко здесь… близко сюда.
– А что вы здесь делаете? – спросила Марина, попытавшись сесть.
– Нет, нет, лежать, лежать! – строго велел австриец. – Возможно, вы ударять ваш голова. Я очень виноват. Я вас пугать. Я видеть коза… нет, я слышать коза, который очень громко кричать…
– Ну и что вы с ней сделали? – перебила Марина. – Почему она теперь молчит? Вы ее застрелили?!
И она привстала было, но руки австрийца снова мягко надавили на ее плечи:
– Verboten! Нельзя! Надо лежать. Почему вы говорить, я стрелял коза? Я ее… как это… спасать!
– Вы вытащили ее из могилы? Сами? Один? – не поверила Марина.
А мужчина поглядел лукаво:
– Нет, мы были два. Теперь он уходить, а я остаться с вами.
– Почему?
Он смотрел задумчиво:
– Я виноват. Я вас пугать. Я должен помогать. Я уже помогал вам. – Он улыбнулся, глядя ей в глаза: – И… es ist sch?n… это красиво.
– Что?! – Толстый Мопс, Мопся Аверьянова вытаращила глаза. Слово «красиво» по отношению к ней?!
– Красиво, да, – повторил австриец. – Когда красивая женщина лежит, она такая… она как будто… sie wartet seinen Mann… она ждет своего мужчину.
Марина растерянно моргнула, глядя в его затененные длинными ресницами глаза. Он улыбнулся, вздохнул. Рука шелохнулась на ее плече, палец медленно прошелся по ключице, скользнул в ямочку на горле и замер там, словно в нерешительности.
Марина растерянно моргнула, глядя в его затененные длинными ресницами глаза. Он улыбнулся, вздохнул. Рука шелохнулась на ее плече, палец медленно прошелся по ключице, скользнул в ямочку на горле и замер там, словно в нерешительности.
Марина закрыла глаза. Чудилось, внизу ее живота возник и ринулся вверх, к голове и сердцу, огненный ком, причиняющий сладкую боль. Прохладные пальцы австрийца проникли под расстегнутый ворот платья, погладили грудь, накрыли ее ласковой чашечкой, легонько потерли сосок. Марина тихо ахнула и обняла австрийца одной рукой, другой нетерпеливо таща вверх подол своего платья…
Они долго лежали, распластанные, тяжело дыша, почти уничтоженные силой влечения, швырнувшего их друг к другу. Марина, у которой не было мужчины уже больше двух лет, и этот солдат, который, очень может быть, не знал женщины с тех пор, как его призвали в армию… Они получили первое торопливое утоление, оглушительно внезапное, бурное и сладостное чуть ли не до слез, однако оба знали, что еще не пресытились друг другом и даже не насытились, только первый голод утолили, знали, что сейчас переведут дыхание – и снова прильнут друг к другу.
А все-таки что делал здесь этот австриец? Может, у него склонность к меланхолии? Вот он и гуляет ночами по кладбищу, не думая о впечатлении, которое может произвести на случайного прохожего. Нет, конечно, он не ждал, что кого-то встретит здесь. Не ждал, что его выцветший зеленый мундир в лунном свете покажется Марине похожим на белые одеяния призрака или черта.
Зеленый?
«Капитана в селёной пидзаке ходила, смесно говорила!.. Моя на кладбиссе безай, капитана там гуляй. Капитана железяка хватай, безай, хунхуза убивай, мадама Маринка спасай. Надо капитана двери открывай, спасибо говори!» – зазвучал в ее голове голосишко Сяо-лю.
Зеленый пиджак – китель. Выговор австрийца должен был показаться Сяо-лю смешным. И он сказал: «Я уже помогал вам»…
Боже ты мой, Господи!
– Так это был ты? – приподнялась на локте Марина. – Ты был здесь в ту ночь, тебя позвала Сяо-лю, ты убил…
Он лукаво улыбнулся, прижал палец к ее губам:
– Тс-с! Не говорить solche gefцhrlichen Wьrter, такие опасные слова… Кто кого убивать? Unser Gott, добрый Бог послать свой Engel, как послал его Аврааму, чтобы спасти Исаака!
Марина порывисто схватила его руку, прижала к губам:
– Мне наплевать на Авраама и Бога! И на ангела тоже! Ты спас меня! Ты! Почему же ты ушел тогда, не дал мне поблагодарить тебя?
– Ты благодарила сейчас, – шепнул он в ее губы.
Теперь они не пожирали друг друга телами, а наслаждались. И, поднимая и опуская бедра, Марина медленно думала об этом человеке, которого ей послал то ли в самом деле Gott, то ли черти, желтые или синие, а может, и все они, вместе взятые. Он – пленный, такой же пария, как она. Они могли бы соединить свои судьбы… Общество осудит? Оно уже осудило их, куда же больше… Не потому ли так остро, так невыносимо остро, до слез, чувствует она наслаждение, что совокупление с этим мужчиной – вызов ненавистному обществу?
– А что ты здесь делал? – спросила Марина, когда бешеный припадок плотского восторга вновь опустошил их тела и разметал по земле.
Он вздохнул и промолчал.
– Не хочешь говорить? Ты не веришь мне, а зря. А вот я – верю тебе! Я готова свою жизнь тебе вручить, тем более что ты однажды уже спас мою жизнь.
– Ты даже не знаешь, как меня зовут.
– Ты тоже не знаешь моего имени.
– Мне говорила девочка, kleine Chinesin, маленькая китаянка. «Мадама Маринка, мадама Маринка…» – смешно передразнил австриец писклявый выговор Сяо-лю. – А меня зовут Андреас, Андреас Левс, я из Вены.
– Андреас? – У Марины невольно сел голос.
– Тебе не нравится мой Name?
– Красивое имя, – пробормотала Марина. – У меня в жизни уже был один… Андреас. Андрей. Это отец моего ребенка.
– Где он сейчас? Auf dem Krieg? На война?
Представить себе Андрея Туманского, товарища Павла тож, в солдатской шинели или даже в офицерском мундире у Марины не хватало воображения.
– Я не знаю. Он бросил меня. А потом меня посадили в тюрьму и отправили сюда, в Х. Я… не знаю, как тебе объяснить. Я была против… царя, против императора. Понимаешь?
– Die Revolution? – спросил он спокойно. – Революция? О да, я понимаю! В Австрии это тоже есть, и в Германии… Ja, ja! Карл Маркс, о! Твоя семья была очень бедная? Вы… как это? Das Proletariat?
– Мой отец – богач, – высокомерно проговорила Марина. – Был богачом, но теперь он умер. Свои деньги он отдал другим людям, потому что я занималась политикой, ушла в die Revolution.
Андреас повернулся на бок, чтобы удобней было смотреть в лицо Марины:
– Я слышал, что russische Revolutionбre, русские революционеры, требуют окончания войны на очень неудобных… как это? На очень плохих условиях для России. Так?
– Русские революционеры желают поражения России, – пояснила Марина. – Потому что поражение России – это поражение царизма! Это вызовет революцию! Победа той России, какая она сейчас, только упрочит путы, которыми скован наш народ.
Она не знала, понятна ли Андреасу ее запальчивая речь. Вдруг до боли вспомнилось, с какой ненавистью на своем каторжном пути из Энска она слушала, как солдаты-конвойные читали вслух газеты: «Подвиг казака Козьмы Крючкова! Вместе со своими товарищами Козьма Крючков, заметив германский разъезд из 22 человек, бросился на немцев. Благодаря резвости своей лошади Крючков обогнал товарищей и врезался один в середину вражеского отряда. Первым ударом Крючков свалил начальника разъезда и затем продолжал рубить немцев, несмотря на полученные раны. Когда у Крючкова выбили шашку, он вырвал у одного из немцев пику и защищался ею до тех пор, пока подоспевшие товарищи не обратили в бегство остатки разъезда» . Это быдло, ее спутники-каторжане, уголовные, радостно орали, слушая про то, как русский казак наколол на свою пику германцев. Да-да, в газетах немедленно появилась такая картинка.
А потом некоторые из каторжан рыдали, слезами рыдали, когда спустя примерно недели две конвойный уныло прочел другое известие:
«Известный летчик, штабс-капитан Нестеров, в период подхода наших войск ко Львову, летя с производившим разведку офицером генерального штаба Лазаревым, вследствие порчи аппарата спустился в окрестностях Львова и был замечен австрийскими войсками.
С помощью жителей-поляков летчики уничтожили аэроплан и пешком не только успешно пробрались обратно в свою армию, но и привели с собой пленного австрийского часового, которого взяли на передовых постах.
Сегодня получены сведения, что Нестеров на днях, увидев в районе Жолки летящий над нашим расположением австрийский аэроплан, собиравшийся бросить бомбу, взлетел в воздух, атаковал неприятеля и протаранил чужой аппарат, уничтожив австрийского летчика и предотвратив жертвы в наших войсках от бомбы. Нестеров погиб смертью героя.
Нестеров – первый в мире летчик, совершивший мертвую петлю».
Марине хотелось хохотать от восторга, когда она услышала это. Ведь Нестеров был из Энска, весь город глупо, подобострастно гордился этим защитником самодержавия. И вот он сам затянул на своей шее «мертвую петлю»…
– Россия такая большая страна, – задумчиво проговорил Андреас. – Очень большая! Когда нас, пленных, везли сюда, мы еще ничего не знали о России. Мы вдруг оказались в Маньчжурии. Мы все испугались: зачем нас везут в Китай? Что там будет с нами, в дикой Азии? Начальник поезда сказал: «Вас повезут только через русскую концессию в Маньчжурии, а потом вы снова поедете по русской земле». Мы не поверили. И нашему удивлению не было конца, когда мы узнали, что по ту сторону Китая еще много русской земли. Как тут живут? Наверное, поддерживать сношения с европейской частью страны можно только с помощью телеграфа? Ведь пока письмо дойдет, многое успеет совершенно измениться! Мы подумали: какая глупость, что наше правительство ввязалось в войну с такой огромной страной! Мы никогда ее не победим! Тогда мы не знали, что в этой стране есть люди, которые желают нам победы.
– Думаешь, я одна такая? – горячо сказала Марина. – Нас много! И если вы захотите бежать, найдутся люди, которые вам помогут.
Глаза Андреаса блеснули в темноте:
– Как ты догадалась, что я думал о побеге?
У Марины зашлось от ужаса сердце. Она просто так сказала… она даже не мыслила… Потерять его вот так, сразу? И тотчас поняла, что она не права. Нет, не потерять, а обрести. Здесь, в Х., у них могут быть только тайные встречи. Если она поможет Андреасу бежать и сама убежит вместе с ним, им будет принадлежать весь мир!
– Я почувствовала, – сказала она правду. – Я просто почувствовала это! Всякий человек, оказавшийся в плену, мечтает о свободе. Я – мечтаю. Ты – тоже. Наверное, того же хотят все ваши. И я помогу вам, чем могу. Ты должен обещать мне только одно: ты возьмешь меня с собой. Слышишь, Андреас?