— Все в порядке, благодарю вас.
Похлопав себя по заднему карману, он добавил:
— Номерок к зубному.
Миссис Шорт сочувственно покивала. Вырвался! Он стоял на пороге, можно сказать, уже на улице — он от нее ушел.
— Вы там на переходе-то поосторожнее, мистер Граут, слышите?
— Слышу, — ответил он, сделал глубокий вдох и пошел по тротуару.
— Может, все ж таки обмахнуть пыль, пока вас не будет, мистер Граут? — закричала ему вслед миссис Шорт, хотя Стивен уже отошел метров на десять. На него будто бы накинули аркан: ноги отказывались идти, а плечи подались вперед, словно он вот-вот должен был упасть. Он обернулся, посмотрел на воинственно улыбающуюся физиономию миссис Шорт и яростно замотал головой. В пределах метров тридцати не было ни одного припаркованного автомобиля; между тем мимо него с рычанием проносился неровный поток машин. Он снова замотал головой.
— Что это с вами, мистер Граут? — заорала миссис Шорт и приложила пухлую руку к правому уху.
Он выдержал ее взгляд, широко раскрыл глаза и что было мочи затряс головой.
— Не слышу вас, мистер Граут, — не унималась миссис Шорт, а у него уже кончался кислород.
Опустив голову, он побрел назад, к дверям, поднялся на ступеньку, чтобы находиться выше лазерных осей, и сказал в лицо миссис Шорт:
— Нет, благодарю вас, миссис Шорт. Уборку делать не надо. Я предпочитаю заниматься этим самостоятельно.
— Ну, дело хозяйское, — ухмыльнулась миссис Шорт.
— Уверяю вас, в этом нет никакой необходимости, — заверил ее Граут.
Он постоял, выжидая, чтобы она закрыла дверь, но не дождался. Тогда, набрав побольше воздуха, он проговорил: «Всего хорошего» — и, отвернувшись, торопливо зашагал по Аппер-стрит; но не прошел он и пятидесяти метров, как издалека вновь донесся вопль миссис Шорт. Он не оглядывался, но разобрал «счаст-ли-и-и-во» и испытал тошнотворное отвращение, смешанное с облегчением.
ПУСТОЕ ДОМИНО
Они сидели на балконе ярко освещенного игрового зала в Замке Дверей. Снег растаял, и теперь здесь гулял теплый влажный соленый ветер из верхних покоев, который вихрился вокруг двух игроков и улетал дальше, в открытое пространство. Квисс и Аджайи, одетые в легкие накидки, склонились над игровым столиком, украшенным филигранью, и перемешивали гладкие пластинки из слоновой кости.
Находиться в игровом зале было невмоготу — там стояла страшная жара. Примерно месяц назад, по их собственному исчислению времени, в Замке Наследия закончился ремонт котельной; по словам сенешаля, оставалось лишь «кое-что подрегулировать».
Со своего места Аджайи видела каменоломни. По заснеженным тропинкам и подъездным дорогам вдоль шахт и карьеров сновали черные фигурки, взад-вперед ездили тележки: те, что степенно везли тяжелый груз, скрывались из виду за каменным выступом — она напряженно прищурилась, но так и не смогла определить, что это такое: скала или замок.
А в остальном ландшафт оставался почти плоским и однообразным. Из раскаленного игрового зала налетел порыв теплого ветра, закружился вокруг Аджайи и тут же унесся прочь. У нее по коже пробежали мурашки. Вне всякого сомнения, такая, жара вкупе с солью еще сильнее разъедала трубы; это означало, что по завершении ремонта, как только в замке установится приемлемый уровень освещенности и тепла, все коммуникации снова выйдут из строя — неизвестно на какой срок.
Но пока их главной заботой была игра под названием «пустое домино» — она заключалась в том, что гладкие прямоугольные пластинки из слоновой кости выкладывались на стол в определенной последовательности.
Ни Квисс, ни она сама даже не догадывались, когда закончится партия; не могли они судить и о том, какие успехи достигнуты на каждом из этапов: в первоначальной версии этой игры на небольших пластинках из слоновой кости ставились жирные точки или кружки, тогда как в замке приходилось играть совершенно чистыми, пустыми костяшками. В каждой партии их нужно было выкладывать в линию, уповая лишь на то, что игровой столик с лучистым кристаллом в центре распознает самолично назначенное каждой костяшке количество очков (разумеется, произвольное) и согласится, что данная последовательность подчиняется логической закономерности; иными словами, если бы на костяшках вдруг прорезались точки-кружки, то к единице должна была бы примыкать единица или дубль-один, к двойке — два или дубль-два и так далее. Эта игра уже стоила им больше нервов, чем все остальные, а ведь продолжалась она еще только сто десять дней.
Аджайи старалась не думать, сколько времени они провели в замке. Это не имело никакого значения. Изгнание есть изгнание. Ей трудно было представить, сумеет ли она вспомнить хоть какие-нибудь подробности этого существования, если... нет, когда вернется на свой пост в Терапевтических Войнах. Меру наказания ей присудили достаточно редкую; кто это испытал, тот, видимо, старался держать язык за зубами, и хотя для нее — как, впрочем, и для Квисса — существование замка никогда не было секретом, ей ни разу не попадались на глаза сведения о тех, кто с честью прошел бы через это испытание.
Да, срок пребывания в замке не имел никакого значения — лишь бы не впасть в отчаяние и не сойти с ума. Надо было просто вести обязательные игры и перебирать всевозможные ответы, чтобы, в конце концов, выйти на свободу.
Аджайи незаметно посмотрела на своего компаньона. Квисс тщательно, с самым суровым видом перемешивал домино, словно думал усилием воли заставить куски мертвечины лечь в нужном порядке. По ее наблюдениям, Квисс вполне оправился. Тем не менее, его грозные, властные замашки внушали ей серьезную тревогу, поскольку они противоречили укладу замка; этот уклад хоть и казался подчас упрямо-бессмысленным, но вполне мог за себя постоять. По ее убеждению, защитная броня, которую создал для себя Квисс, обладала опасным сходством с глубинной сущностью замка. Любая броня со временем неизбежно дает трещину — ни одна крепость не может вечно противостоять осаде (перед тем как дать свой первый ответ на загадку, им уже доводилось обсуждать уязвимость статики, застывшей субстанции); что же до нее самой — Аджайи старалась не прятаться за броню, а подстраиваться под изменчивые настроения замка, приспосабливаться, принимать их как данность.
— Ну, сколько можно копаться? — раздался голос красной вороны, которая устроилась прямо над ними на трехметровом флагштоке. — Да за это время одна улитка другую догонит и трахнет.
— Лучше бы — тебя. — Квисс даже не оторвался от игры: он набрал семь костяшек, и они свободно уместились на одной огромной ладони.
— Эй ты, пегая борода, — возмутилась красная ворона, — я, между прочим, нахожусь при исполнении: мое дело — вас раздражать, старые калоши; чем я и собираюсь заниматься, пока вы не наложите на себя руки. Давно могли бы сообразить, что житья вам все равно не будет; к тому же загостились вы тут, пора и честь знать. — Дальше ворона заговорила голосом вредной классной наставницы, которую как огня боялась Аджайи в школьные годы. — Аджайи, мочалка штопаная, не зевай — тебе ходить. Или ты тут до темноты торчать собираешься? — Красная ворона захихикала, довольная своей шуткой.
— Аджайи молча закусила губу и набрала семь гладких пластинок. Оскорбительные выпады красной вороны задели ее за живое, однако эта птица, надо отдать ей должное, мастерски копировала самые ненавистные голоса прошлого.
— Первый ход был за Аджайи; костяшка легла на середину столешницы. Аджайи знала, что Квисс начинал злиться, когда она внимательно изучала пустышки, прежде чем выпустить их из рук; сам он делал ходы без разбора. Но она почему-то ни разу не обошлась без этого притворства; такие невинные уловки ее приободряли. Она просто не могла набирать кости домино и шлепать их одну за другой, потом смешивать и повторять все сначала. Конечно, таким манером игра пошла бы живее, но подобные действия выглядели, с ее точки зрения, слишком механическими, слишком бездушными, а ей каждый раз хотелось верить, что именно эта партия будет решающей, что весь набор домино ляжет должным образом, очки на стыках совпадут — и появится новый шанс на спасение.
— Вот и на этот раз она поступила осторожно и рассудительно. Квисс тут же с размаху шлепнул пустой костяшкой. Аджайи задумалась. Квисс нетерпеливо цокал языком и пристукивал ногой. Красная ворона прохрипела:
— Чтоб мне сдохнуть, опять все сначала. Неужели не надоело? Скорей бы от вас избавиться — посадим на ваше место кого-нибудь повеселее.
— Хозяйке не к лицу вести такие речи, — заметила Аджайи, делая ход.
— Вот тупица! Какая ж я хозяйка? — ухмыльнулась ворона. — Неужто до тебя еще не дошло? На голове солома и в голове, видать, солома. Мозги-то повылетели.
Квисс со стуком сделал следующий ход, и Аджайи бросила на него подозрительный взгляд — он кашлянул, но ей показалось, это был сдавленный смешок. Аджайи подняла лицо к вороне:
Квисс со стуком сделал следующий ход, и Аджайи бросила на него подозрительный взгляд — он кашлянул, но ей показалось, это был сдавленный смешок. Аджайи подняла лицо к вороне:
— Думаю, ты все же хозяйка нравится тебе это или нет. Скажу больше: образцовая хозяйка, ибо для нас ты стала символом здешних владений. — Она вернулась к игре, услышав, как Квисс в очередной раз принялся постукивать ногой о балконный пол. — И роль свою ты играешь на совесть.
(Красная ворона, кивая, уставилась в заснеженную даль.)
— Обаяние, прямо скажем, невелико, — заключила Аджайи, — зато стараешься.
— Ну и выдала! — поразилась красная ворона, глядя сверху вниз. — Старая кляча. Навоза кучу выдала! — Она снова отвернула клюв в сторону белой равнины. — Думаешь, только вам здесь невмоготу? А мне-то за что такое наказание — сидеть у вас над душой да еще выслушивать всякий бред? Сама не знаю, что меня тут держит. На жизнь я себе всегда заработаю.
Аджайи задумалась, глядя на птицу. Она размышляла, как бы смастерить хоть какую-нибудь пращу, чтобы прикончить красную ворону. Или это опасно? Не добавят ли за это новый срок? Даже нетерпеливые притопывания Квисса не возымели привычного действия. Когда красная ворона осыпала ее оскорблениями, Квисс исподтишка посмеивался; с какой же стати она будет торопиться, чтобы только ему угодить? Между тем красная ворона совсем извелась: она отряхнула перья, расправила крылья и вытянула в сторону одну лапку, будто хотела размяться.
— Ты что там, уснула, старуха? — заорала она. Нарочно» копаешься? Или мозги отшибло? Впрочем, одно другому не мешает. Ну-ка, пошевеливайся!
Аджайи опустила глаза, не спеша выбрала гладкий прямоугольник и с особой тщательностью присоединила к общей линии. У нее слегка горели щеки.
— Не хочешь ли ты сказать, — вполголоса произнес Квисс, наклоняясь вперед и опуская на стол следующую пустую костяшку, — что наша пернатая подруга сумела тебя задеть?
Он поймал ее взгляд и выпрямил спину. Аджайи, отведя глаза, отрицательно покачала головой; у нее на руках оставалось всего две пластинки из слоновой кости.
— Ничуть, — отчеканила она, приготовилась сделать ход, но в последний момент передумала, потерла подбородок и, наконец, выложила совсем другую пустышку.
Сверху раздалось возмущенное карканье:
— Сил моих больше нет. Полечу-ка я да посмотрю, как застывают сосульки, — все веселее. — С этими— словами она замахала крыльями и вспорхнула с флагштока, бормоча проклятия.
Аджайи проводила ее взглядом. Завидев красную ворону, к ней слетелось воронье попроще, а потом и несколько грачей, гнездившихся в руинах верхних башен, и вся стая устремилась к сланцевым шахтам.
— Ну и тварь, — бросил Квисс ей вслед.
Он забарабанил массивными пальцами по столу и выразительно поглядел на Аджайи. Она кивнула и выложила пустую кость домино.
— Да я не к тому. — Квисс тоже сделал ход. — Мне показалось или тебе стало не по себе? Она ведь намекала на те обстоятельства, которые привели тебя в изгнание. — Он исподтишка метнул взгляд на свою компаньонку и тут же отвел глаза; она это заметила и мысленно улыбнулась.
— Возможно, — произнесла Аджайи, изучая домино. — Не пора ли все-таки рассказать друг другу, почему мы оказались в замке. За какие провинности нас отправили в ссылку
— Ну... — Квисс не проявил особой радости. — Пожалуй. Не исключено, что мы даже найдем в этих историях какую-нибудь подсказку... приблизимся к правильному ответу: понимаешь, если у нас окажется что-то общее... похожие причины... вдруг это поможет нам отсюда выбраться? — Он вопросительно поднял брови, ожидая подтверждения.
— Аджайи, из соображений тактичности, решила не напоминать, что в свое время, по прибытии в замок, приводила именно такие доводы. Однако Квисс решительно воспротивился ее предложению поделиться своими несчастьями. Тогда она решила, что ей остается только одно — запастись терпением.
— У меня нет возражений, Квисс. Если, конечно, ты не против.
— Я? Нет, я совсем не против, — быстро заговорил Квисс и, помолчав, добавил: — Только... ты первая.
— Тогда слушай. — Аджайи для храбрости набрала побольше воздуха. — Со мной приключилось вот что... Я служила адъютанткой Офицера Философии; в нашей эскадре он носил звание маршала...
— Ты была адъютанткой самого Офицера Философии? — с уважением переспросил Квисс.
— Именно так, — подтвердила Аджайи. — Он был страстным охотником и, хотя это занятие давно ушло в прошлое, любил возвращаться к открытой природе и к старым добрым обычаям — никогда не упускал такой возможности. Мне было понятно его желание приобщиться к истокам, испытать единение с природой — пусть даже с чужой природой, — в этом нет ничего предосудительного, но я не скрывала, что он, по-моему мнению, не знал меры. Например, он принципиально не брал с собой никакие средства связи или перемещения, не говоря уже о современном оружии. У нас были только допотопные ружья да собственные ноги.
— Стало быть, ты его сопровождала в этих вылазках, — отметил Квисс.
— Приходилось, — пожала плечами Аджайи. — Он брал меня с собой потому, что ему было интересно со мной спорить — так он говорил. На охоту мы отправлялись вместе. Со временем я вполне преуспела в искусстве риторики и приноровилась к старинному оружию, до которого он был сам не свой. Кроме того, я научилась уклоняться от его ухаживаний, да он и не проявлял особой настойчивости. Как-то раз, уже под вечер, на одной такой... территории... мы пробирались через болото за огромным зверем, которого он подстрелил; нас замучила мошкара, мы выбивались из сил, оказались без всякой связи с эскадрой, не считая заранее назначенной контрольной встречи, промокли и оголодали... впрочем, буду говорить только за себя — он-то был совершенно счастлив... и вдруг он споткнулся о полузатонувший ствол дерева или о какую-то корягу и в падении, видимо, зацепил пальцем за курок; а на его ружье — на этой старинной игрушке — даже не было предохранителя; выстрел пришелся ему в грудь. Ранение оказалось очень тяжелым; он оставался в сознании, но страдал от невыносимой боли (брать с собой нормальные медикаменты он тоже отказывался). Нужно было первым делом вынести его из болотной жижи и хотя бы дотащить до каменистой гряды, которая виднелась из тумана; но стоило мне до него дотронуться, как он начал страшно кричать; тут я вспомнила, что читала в каком-то историческом романе, как у солдат, раненных из древнего огнестрельного оружия, без всякой анестезии извлекали пули и как при этом облегчали боль; почему-то мне показалось, что в тех обстоятельствах следовало проделать то, о чем я читала, даже если практическая польза была бы невелика, и тогда я вынула пулю из своего собственного ружья и вложила ему в рот, чтобы он сжимал ее зубами, пока я буду тащить его на берег.
— А дальше? — спросил Квисс, когда Аджайи замолчала.
Она со вздохом продолжала:
— Это была разрывная пуля. Как только он ее прикусил, ему снесло голову.
Квисс хлопнул себя по колену и зашелся смехом:
— Да что ты говоришь? Разрывная? Ха-ха-ха!
Он раскачивался на стуле, все так же хлопал себя по колену и давился от хохота. На глаза навернулись слезы, и ему даже пришлось опустить домино — три последние кости — на стол лицевой стороной вниз, чтобы придержать руками колышущийся живот.
— Я так и знала, что найду у тебя сочувствие, — сухо сказала Аджайи и выложила очередную пластинку из слоновой кисти.
— Потрясающая история, — изрек Квисс, изнемогая от смеха, утер дряблые щеки и взялся за домино. — Полагаю, ему пришел конец. — Он сделал ход.
— Ты очень догадлив, — в раздражении бросила Аджайи. Впервые за все время общения с Квиссом она повысила голос, не сдержав досады. Он даже удивился. Старательно пряча неприязнь, она закончила: — Его мозги разлетелись по всему болоту. И меня облепили с головы до ног.
— Ай-я-яй, — сокрушенно протянул Квисс, но так и не смог побороть смех. — Ха-ха-ха!
— Очередь за тобой, — произнесла Аджайи. — В чем заключалась твоя провинность?
Квисс сразу помрачнел. Он сосредоточенно изучал две последние пустышки, оставшиеся у него на руках:
— Да как сказать...
— Я ничего не утаила, — сказала Аджайи. — Говори теперь ты.
— Думаю, тебе будет неинтересно, — замялся Квисс, по-прежнему разглядывая домино. — Моя история — сущий пустяк по сравнению с твоей.
С виноватым видом он поднял голову и поразился: в глазах Аджайи сверкала такая злость, такая ярость, на какую он считал ее просто неспособной. Квисс даже поперхнулся.
— Ну, раз так... Пусть будет по справедливости. — Он положил домино на стол, опустил руки на колени и уставился в пространство. — Как ни странно, в ней прослеживается некоторое сходство с твоей... может, это и есть связующее звено... У меня тоже не обошлось без оружия... так вот.