– С тех пор, как ты стала «тыкать» мне первой, – безмятежно откликнулся Бондарь. – Мне кажется, это добрый знак. Скорей бы домой.
– У тебя одно на уме, – рассердилась Ингрид. – Постоянно зубоскалишь по поводу бездуховности Запада, а сам абсолютно равнодушен к памятникам архитектуры. – Она взяла Бондаря под руку и потащила его в сторону собора, из которого доносились унылые переливы органа. – Я хочу показать тебе знаменитый собор Пюхавяйму. Ему почти семьсот лет.
– Пока ты не переведешь мне название, я туда ни ногой, – шутливо заартачился Бондарь. – Пюхавяйму! Это звучит подозрительно.
– Храм Святого духа, – пояснила Ингрид. – Видишь колокол на стене? На нем начертано: «Я отбиваю одно время для всех – для слуги и служанки, для господина и госпожи, и никто не может меня упрекнуть».
Зайдя внутрь, они притихли, озираясь вокруг. Стены храма по периметру были украшены фресками, а ниже тянулось деревянное панно с резными изображениями святых. Люди, казавшиеся совершенно оглушенными громогласными звуками органа, сидели на деревянных скамейках. На коленях у большинства лежали открытые книги. Сосредоточенно глядя в них, люди шевелили губами.
– Нравится? – спросила Ингрид почтительным шепотом.
– Очень милые прихожане, – одобрил Бондарь. – И такие старательные. Они учатся читать по букварям?
– Не юродствуй! – очень по-русски прошипела Ингрид. – Я спрашиваю тебя про органную музыку!
– Как будто пьяный гармонист играет, только громче и басов побольше. Ни мелодии, ни ритма.
– Органист импровизирует!
– Вот я и говорю: ни мелодии, ни ритма, – упрямо сказал Бондарь, за что удостоился уничтожающих взглядов всех, кто находился в пределах слышимости.
Следующая остановка была сделана на короткой улочке, протянувшейся на пятьдесят шагов, не больше. Она называлась Сайя Кяйк – Булочный проезд, но сдобой тут даже не пахло, поскольку улочка была заполнена сувенирными лавочками. Ингрид вздумалось поискать тут подарок Виноградскому, и каждый продавец вцеплялся в гостей как клещ, упрашивая купить хоть что-нибудь на память. В результате Бондарь обзавелся совершенно дурацким брелоком в виде русалки, а содержимое сумки Ингрид пополнилось янтарными бусами.
– Не уверен, что профессор обрадуется этой обнове, – заметил Бондарь.
– В таком случае бусы придется носить мне, – хмыкнула Ингрид, впервые проявив чувство юмора.
Пройдя сквозь арку, они очутились на площади, со всех концов окруженной пластмассовыми столиками кафешек. Половина сидевших за ними посетителей цедила кофе, а вторая половина сосала пиво из бокалов. Фасады зданий казались декорациями какого-то исторического фильма, на фоне которых люди в современных нарядах выглядели неуместно. По брусчатке бродили раскормленные, как деревенские куры, голуби. Иностранные туристы беспрестанно фотографировали все это и радостно гоготали. Было тепло, чисто и скучно.
– Что скажешь? – трепетно спросила Ингрид.
– Такая площадка имеется в каждом европейском городе, – пожал плечами Бондарь. – Они совершенно идентичны. Хоть в Австрии, хоть в Швеции, хоть в Финляндии.
– Но такой ратуши, как в Таллинне, нет больше нигде.
Имелось в виду мрачное каменное строение с вертикальными щелями окон. Оно походило на громадный сарай под остроугольной черепичной крышей. К торцу здания лепилась башня, высокая и тонкая, как фабричная труба. До половины она была забрана строительными лесами и полиэтиленом, а ее основание опоясывал дощатый забор, обклеенный одинаковыми плакатами. На них была изображена каска русского солдата, продырявленная пулей. Каску оседлал орел, торжествующе раскинувший крылья.
– Что там написано? – спросил Бондарь, вглядываясь в латинские буквы.
– «Никто не забыт, ничто не забыто», – перевела Ингрид.
– Это они верно подметили. Никто и ничто.
– Тогда почему ты злишься?
– Будь моя воля, я бы снес этот забор к чертовой матери. Танками.
– Вас, русских, не поймешь, – пожаловалась Ингрид. – Забор как забор. Через месяц будет отмечаться шестисотлетие ратуши, там ведутся реставрационные работы. В газетах писали, что с чердака убрали двести кубометров мусора и грязи.
– Мусора и грязи тут по-прежнему хватает, как я погляжу, – сказал Бондарь, испытывая сильнейшее желание сплюнуть на вылизанную мостовую. – Пошли отсюда. Обедать пора.
– Я тоже проголодалась. Но потом мы обязательно сюда вернемся.
– Зачем?
– Я давно мечтала побывать в ратуше, – сказала Ингрид.
– Но там ведь ремонт! – удивился Бондарь.
– Только снаружи. Внутрь туристов пускают, я узнавала по телефону.
– Если ты проявишь достаточно нежности и такта…
– Сколько угодно нежности и такта! – Ингрид натянуто улыбнулась. – Вот видишь, мы уже начали цитировать друг друга. Это свидетельствует о том, что мы почти достигли взаимопонимания. Не отставай, а то потеряешь меня и очень об этом пожалеешь!
* * *Гадая, что же она замышляет, Бондарь поплелся за ней. Нырнув в очередную арку, они остановились перед небольшим ресторанчиком «Олде Отто» со старичком из папье-маше в витрине.
Следующие тридцать минут прошли в сосредоточенном выборе блюд и дружном поглощении оных. Обед, обошедшийся Бондарю примерно в полторы сотни крон, насытил бы любого обжору.
Они выпили три литра разных сортов пива – с корицей, с медом и с травами, отдававшими каким-то лекарством. Слопали по огромному куску жареной свинины. Умяли «картошку по-деревенски», заправленную жареным луком и сырыми яйцами. Наконец, добрались до горы пирожков из сдобного теста, начиненных печенкой, рисом, яблоками, клюквой и еще чем-то не поддающимся определению. Запивали их ликером и кофе, поскольку места для пива в желудках не осталось. Ингрид кстати припомнила байку о хуторянке, которая, варя кофе для заблудившегося помещика, добавила в напиток муки – чтобы сытнее было.
– После этого случая, – сказала Ингрид, – все эстонцы поголовно пристрастились к благородному напитку, называя его «похлебкой после похлебки». Они пили кофе с мукой вплоть до середины прошлого века, хотя не любят вспоминать об этом.
– Забавно, – сказал Бондарь, внимательно вглядываясь в осадок на дне своей чашки. – Ты пробовала такую похлебку? Тебе понравилось?
– Не забывай, что я выросла в Америке.
– А как зовут твоего американского бойфренда?
– У меня нет бойфренда, – отрезала Ингрид. – Кажется, мы совсем недавно говорили на эту тему. Я презираю мужчин. Все мужчины – подонки.
– Почему? – удивился Бондарь.
– Вы думаете только о себе, а нас, женщин, попросту используете в своих целях.
Роль лесбиянки давалась Ингрид легко. Впрочем, любая женщина способна часами рассказывать об обидах, нанесенных ей мужчинами. Особенно захмелевшая. Бондарь налил еще. Ликер, похоже, оказывал на Ингрид отнюдь не расслабляющее действие. Она становилась все более агрессивной. Что ж, это хорошо. В запале человек способен наговорить многое.
– Когда ты говоришь о мужчинах, у тебя сверкают глаза, – заметил Бондарь.
– Это от злости, – потупилась Ингрид.
– Хорошенькая злость! Я видел тебя ночью с каким-то типом. Ты висела у него на шее.
– Неправда! Мы даже не прикасались друг к другу!
– Чем же вы тогда занимались в укромном уголке? – вкрадчиво спросил Бондарь. – И как отнесется к этому Сергей Николаевич, если узнает?
Вопрос загнал Ингрид в тупик. Покрывшись красными пятнами, она промолчала. Было заметно, что ей не хочется выглядеть потаскушкой в глазах Бондаря, но и сказать правду она не может.
Он поспешил усилить нажим:
– Мало того, что сношаться стоя не очень удобно, это вдобавок оскорбляет чувства окружающих.
– Мы не сношались! – возразила Ингрид. – Однако ее шепот не был услышан.
– Ладно, ты обманываешь постылого жениха, это я еще могу понять… Но зачем ты морочишь голову мне? – Бондарь с удовольствием закурил и прищурил один глаз. – Ты утверждаешь, что все мужчины подонки. Что ж, твое право. Но, в таком случае, кто такие женщины? И ты в частности?
Похоже, нападки достигли цели. Одно мгновение казалось, что Ингрид выплеснет свой ликер в лицо Бондарю, но она сдержалась. Здравый смысл возобладал над эмоциями.
– Очень скоро ты все узнаешь, – пообещала Ингрид. – Обещаю.
– Но я хочу услышать правду сейчас, – воскликнул Бондарь.
– На обратном пути.
– Опять двадцать пять! Тогда допиваем и немедленно едем домой. Экскурсия отменяется.
– А ратуша? Мы собирались подняться на башню…
– На бок она мне упала, твоя башня, – грубо сказал Бондарь. – Вместе с ратушей.
– Это последний каприз, честное слово, – взмолилась Ингрид, глядя на него повлажневшими глазами.
– Тогда выкладывай правду да побыстрее.
– Сейчас могу сказать тебе одно: никакая я не американка и в Америке никогда не была.
– Об этом я давно догадался. Продолжай.
– Об этом я давно догадался. Продолжай.
– Не могу. Юхан меня убьет.
– Кто такой Юхан?
– Мой старший брат, – тихо призналась Ингрид. Она выглядела очень подавленной и несчастной.
– Так это с ним ты встречалась вчера ночью? – догадался Бондарь.
– Да.
– Почему он на меня напал?
– Вы нам мешаете, ты и твоя жена, – прошептала Ингрид, теребя скатерть. – Юхан опасается, что профессор увлечется твоей Верой, и тогда наши планы рухнут.
– Какие планы?
– Не спрашивай меня, прошу!
– Какие планы? – настойчиво повторил Бондарь.
– Дом… – сорвалось с губ Ингрид.
– Так женитьба лишь предлог для того, чтобы унаследовать особняк Виноградского?
– Нам дают за него сорок тысяч долларов. Это большие деньги для нас. Я и Юхан хотим уехать в Финляндию.
– Черт! – выругался Бондарь, закуривая новую сигарету. – Так ты обычная аферистка!
– Не говори так, – взмолилась Ингрид. – Мне больно это слышать.
– Больно? А что, по-твоему, должен испытывать человек, которого вы травите собаками?
– У нас никогда не было собак. И машины у нас тоже нет. Я понятия не имею, откуда взялись доберманы. – Собравшись с духом, Ингрид продолжала: – Да, я специально оставила тебя на берегу одного, потому что Юхан собирался хорошенько отдубасить тебя, прикинувшись местным хулиганом. Но появление джипа спутало наши карты.
– Очень жаль, – сказал Бондарь вставая. – Я охотнее свернул бы шею не псу, а твоему братцу, который заслуживает этого гораздо больше.
Ингрид достала из сумки платочек и, шмыгая носом, пролепетала:
– Не бросай меня. Я чувствую себя последней гадиной, но ведь я рассказала тебе правду. И потом… и потом… – она вскинула на Бондаря покрасневшие глаза. – Ты мне нравишься. Подари мне этот день, а вечером я уеду, раз уж так получилось.
– У тебя будет не так уж много времени на сборы, – сухо предупредил Бондарь.
Оставив на столе деньги, он пошел к выходу. Шмыганье носом, сопровождающее его, свидетельствовало об окончательной капитуляции Ингрид. Если бы в этот момент она осмелилась сказать хоть словечко, не видать бы ей экскурсии по ратуше, как своих ушей. Но девушка обреченно молчала, семеня за Бондарем, как побитая собачонка. Скрипнув зубами, Бондарь взял ее за руку и потащил через площадь.
Глава 21
С высоты птичьего полета
Левая створка двери, ведущая в башню, была выкрашена черной рояльной краской, изрядно облупившейся от времени. Правую створку, сделанную из светлого дерева, не успели насадить на петли. Распространяя праздничный запах лака, она лежала поодаль. Арочный проем двери был черен и неприветлив.
Не обнаружив поблизости ни туристов, ни экскурсоводов, Бондарь решил, что подъем на вершину башни отменяется, однако радость его оказалась преждевременной. Крикнув, чтобы он никуда не уходил, Ингрид испарилась.
Предоставленный себе, Бондарь сунул руки в карманы и принялся наблюдать за немногочисленными рабочими, копошащимися вокруг. Одни выносили из здания джутовые мешки с мусором, другие затаскивали внутрь стройматериалы, третьи монтировали дополнительный ряд лесов. Вид у всех был весьма глубокомысленный, но коэффициент полезного действия от этого не повышался. В таком темпе могли бы трудиться, к примеру, водолазы в тяжелых скафандрах или космонавты в открытом космосе. Прикинув, сколько движений делает один рабочий в минуту, Бондарь подумал, что реставрация ратуши растянется не на один год.
Хождения Ингрид заняли значительно меньше времени – что-то около двадцати минут. Она вернулась в компании сухопарого мужчины неопределенного возраста. Цвет его волос тоже был неопределенным, они были какими-то пыльными. Резко очерченное лицо выражало полнейшее безразличие к происходящему. Судя по бирке, нацепленной на грудь, звали его Юри Куускемаа. Отвечая на его сдержанную улыбку, Бондарь почувствовал, что у него сводит челюсти, как при непреодолимом желании зевнуть.
Ингрид скороговоркой сообщила ему, что это единственный экскурсовод, согласившийся сопровождать их наверх. Без него в башню не пустят, а остальные экскурсоводы находятся на каникулах по причине реставрационных работ. Уже завтра они начнутся полным ходом, а сегодня, на подготовительном этапе, еще можно подняться на верхушку ратуши.
– Видишь, как нам повезло, – сказала Ингрид, просительно заглядывая в глаза Бондаря.
– Во сколько обойдется это удовольствие? – поинтересовался Бондарь, привыкший к непомерным запросам эстонцев.
– Взрослый билет в ратушу стоит тридцать крон, пожалу-ус-ста, – вступил в разговор Юри, обнаружив удовлетворительное знание русского языка наряду с чудовищным произношением. – Но сегодня я выступаю не от туристического бюро, а как частное лицо.
– Это не ответ, – покачал головой Бондарь. – Сколько вы хотите?
– Двадцать долларов за двоих, пожалу-ус-ста. Или двести двадцать крон.
– Мы в Лас-Вегасе или все-таки в Таллинне?
– В Таллинне, пожалу-ус-ста, – признал Юри. – Двести крон.
Когда Бондарь, вздохнув, расплатился, обычно сдержанная Ингрид позволила себе захлопать в ладоши. «Вот она, эстонская натура, – подумал он. – Не понять, что ее так радует: сама экскурсия или возможность сэкономить. Ей даже в голову не пришло заплатить за собственное удовольствие».
Аккуратно спрятав деньги в бумажник, Юри приблизился к ратуше, просунул руки в торчащие из стены железные кольца, свесил голову на грудь и объявил:
– Вот так в Средние века приковывали здесь ремесленников, обманывавших покупателей.
– И гидов, сдиравших с туристов три шкуры, – пробурчал Бондарь себе под нос.
– Тише, – взмолилась Ингрид. – У нас, эстонцев, очень развито чувство собственного достоинства.
«Жадность у вас развита, – мысленно ответил Бондарь. – Непомерная».
– Поднимите головы, пожалу-ус-ста, – крикнул Юри. – Видите флюгер на шпиле башни? Это Старый Тоомас – символ нашего города…
Легенда, которую он рассказал, была скучной, но дала возможность перекурить перед восхождением.
Итак, каждую весну в средневековом Таллинне, на площади возле Больших Морских ворот, устраивались состязания лучших лучников города. Самому меткому стрелку, которому удавалось поразить мишень (деревянного попугая, сидящего на верхушке высокого шеста, пожалу-ус-ста) вручался большой серебряный кубок. И вот однажды, когда достопочтенные рыцари только-только выстроились в ряд и натянули свои луки, попугай вдруг неожиданно свалился, пронзенный чьей-то стрелой – пожалу-ус-ста.
Неизвестным стрелком оказался обычный таллиннский юноша – бедняк по имени Тоомас. Проказника отругали как следует и заставили водрузить мишень на прежнее место. Однако новость уже успела облететь весь Таллинн, и мать Тоомаса приготовилась к худшему… По счастью, дело приняло иной оборот – юношу не наказали, а предложили ему стать городским стражником, что по тем временам было огромной честью для бедняка.
Впоследствии Тоомас не раз проявлял героизм в сражениях Ливонской войны и полностью оправдал оказанное ему доверие – пожалу-ус-ста. А к старости отпустил себе роскошные усы и стал удивительно похож на бравого воина, возвышавшегося на башне Ратуши. С той поры флюгер на Ратуше называют «Старый Тоомас»…
Закончив пересказ этого эстонского триллера, Юри неодобрительно покосился на окурок, брошенный Бондарем, и предложил следовать за ним. Деваться было некуда. Вежливо пропустив Ингрид вперед, Бондарь нырнул в проем двери.
* * *Внутри башни было таинственно и мрачно. От высоких стен, сложенных из обтесанных известняковых глыб, тянуло сыростью и тленом. Дневной свет, проникавший в готические окна, падал на винтовую лестницу, повторяя ее геометрические изгибы и изломы. Задрав голову, Бондарь увидел нависшую над собой бездонную пропасть. Мусор хрустел под его подошвами, как крысиные косточки. Он не удивился бы, увидев полчища сов или летучих мышей, вынырнувших из мрака под куполом. Похоже, обстановка подействовала на Ингрид угнетающе, потому что она то и дело оглядывалась, как бы ища у Бондаря защиты.
– Страшно? – усмехнулся он.
– Да, – шепнула она.
– Почему ты говоришь шепотом?
– Я боюсь, что они нас услышат.
– Кто?
– Монахини и рыцари… Тут обитают духи всех людей, погибших или заживо замурованных в этих стенах.
– И звонари, и алебардисты, пожалу-ус-ста, – бодро продолжил шагающий впереди Юри, – а еще старая Агата.
– Кто-о? – глаза Ингрид сделались круглыми.
– Главное привидение, – небрежно пояснил Юри. – Косматая карга Агата, бродящая по ратуше со связкой ключей.
– Вы ее видели?
– Как же я мог ее видеть, если она – привидение? Она никому не показывается на глаза, но все знают о ее существовании.
Железная логика! Бондарь лишь покачал головой.
После долгого, утомительного и головокружительного шагания по ступенькам узкой, закрученной штопором лестнице все вверх и вверх, они остановились на второй по счету смотровой площадке и дружно засопели, переводя дыхание. Незастекленные окна начинались прямо от пола и были выше человеческого роста. Из них открывался прекрасный вид на разноцветные крыши, башни, флюгеры и шпили Таллинна. Один из шпилей упирался прямо в серое небо.