Марина объяснила про три корабля, которые надо разделить, а моряков напугать. Только напугать, не топить. Пусть поймут, что море гневается. А с сэром Валентином Марина разберется сама.
– Мы сделаем все, как нужно, – пообещал Генри, коснулся губами Марининого виска. – Не тревожься, моя Марина. Я буду рядом. Всегда.
Буря в его глазах притихла, селки тоже успокоились. Быстро, как дети. Они снова играли, мирно грелись на солнышке и выглядели как отдыхающие люди и обыкновенные морские котики. А Марина вдруг вспомнила о шкурах и потянула Генри к тючку.
– Я купила их у охотников. Мне показалось неправильным оставлять их там.
Генри присел на корточки, развязал тючок, недоверчиво потянул носом, тронул верхнюю шкуру…
Вздрогнул.
– Мы найдем их. Этих… охотников, – сказал совсем тихо. – Это шкуры селки. Спасибо, что возвращаешь их. Мы заберем их в море, пусть дождутся новых хозяев. – И тут же улыбнулся, так задорно и маняще, словно и не он только что злился. – А ты хочешь красивую шкурку? Оставайся с нами, моя Марина! В море! Море так прекрасно!..
Его лицо сделалось нежным и мечтательным, совсем как в детстве, когда они вместе грезили о чудесных дальних странах, где живут волшебные летающие кони, а на конце радуги можно найти горшочек счастья.
Марине даже на миг захотелось согласиться. Самой стать селки, плавать вместе с братом… Да. С братом. Вот только он, кажется, забыл, что они брат и сестра, и касается ее так, так…
Она даже зажмурилась, чтобы не смотреть на него, такого сильного, родного, красивого. Вот если б Генри не был братом…
Нет. Не думать об этом!
Она – леди. Герцогиня Торвайн.
Она хочет домой.
Ее люди и ее земли нуждаются в ней. Она обещала отцу, когда он навсегда покидал дом, что позаботится о Торвайне.
Когда она открыла глаза, Генри улыбался, ласково и понимающе.
– Тебе не надо торопиться, моя Марина. Море никуда не денется, и я тоже. Я всегда буду с тобой.
Глава 25, в которой селки и голые дьяволы играют в морской бой
«Я всегда буду с тобой», – звучало в плеске волн, когда селки на своих спинах несли ее лодку к «Розе Кардиффа», ласково фырча и бросая в нее то блестящей рыбешкой, то красивой ракушкой, то просто водорослью. Иногда под поверхностью воды появлялся Генри – он улыбался, проплывая под лодкой, и манил ее к себе. Она нравилась селки, и они хотели играть.
Это же совсем не страшно!
Она вспоминала улыбку Генри и повторяла себе: «это совсем не страшно, они любят меня и никогда не обидят», – когда волны шепнули ей, что корабли сэра Валентина приближаются. И ей в самом деле не было страшно, когда поднялся шторм и «Розу Кардиффа» волны понесли навстречу новенькому корвету с обломанной грот-мачтой. Остальные два английских корабля мелькнули на горизонте и пропали, унесенные то ли течением, то ли ветром.
Когда «Роза Кардиффа» приблизилась почти на расстояние выстрела и подняла черный флаг, требуя добровольной сдачи, Марина даже не удивилась, что море внезапно утихло. Разом, словно они оказались в оке урагана.
Хотя… почему словно? Морские духи любят иг-рать, а маленький Генри обожал разыгрывать морские сражения.
Впрочем, сэр Генри Морган, пиратский капитан, тоже был не прочь поиграть в баталию. И Марина очень постаралась забыть о том, что она – нежная благородная леди. Девам не место в морской битве.
Как и ожидал сэр Генри Морган, противник не лег в дрейф, а стал неуклюже разворачиваться боком, готовясь встретить пиратов пушечным залпом. Даже потеряв в маневренности из-за сломанной мачты, корвет превосходил бриг вооружением и количеством солдат раза в два. Но сэр Валентин забыл, что не количество пушек приносит победу.
Куда важнее благоволение моря и удача.
«Слышишь, жаба Валентин, как кричат селки? Ты им не нравишься, но они все равно хотят играть!»
Ровно через миг после того, как корвет открыл пушечные порты, его подняло на невесть откуда взявшейся волне, подбросило и захлестнуло. До «Розы Кардиффа» волна тоже докатилась, но подняла бриг ласково и бережно, как на родительских ладонях.
Однако жаба Валентин не собирался сдаваться, даром что половину его пушек снесло или вовсе разорвало к чертям. Что ж, его судьбы это не изменит.
– Нед, котел грога на квартердек, всем по кружке! – велел Морган, наблюдая в подзорную трубу суету на корвете. – Сделаем сэру Валентину приятный сюрприз.
– Слушаюсь, мой капитан!
К абордажникам Морган подошел, когда Нед их поил, и между рявканьем пушек гаркнул:
– Джентльмены!
Джентльмены дружно обернулись, довольные по самые уши нежданным угощением, азартно завопили славу капитану и угрозы английским крысам.
Морган ухмыльнулся и кивнул:
– Молодцы, джентльмены! У вас есть удача, отвага и ваши клинки! Все прочее – оставьте трусливым крысам! Раздевайтесь!
На несколько мгновений абордажники замешкались, то ли не совсем понимая смысла команды, то ли некстати вспомнив, что капитан у них – девушка, хоть и дитя моря.
– Скидывайте тряпки, отродья кривой каракатицы! Не слышали, что капитан велел? – поддержал капитана Нед, первым сбрасывая кожаный жилет.
Остальные тут же с радостным гоготом принялись срывать с себя одежду. До них, похоже, тоже дошло, как обалдеют благовоспитанные англичане, когда на их палубу посыплются голые пираты. Наверняка примут их за морских чертей.
Несколько секунд Морган с гордостью смотрел на своих головорезов, сейчас так напоминающих селки, разве что селки не потрясают ножами и не орут всякие непристойности в адрес противника.
Ха. Грог сделал свое дело, головорезы напрочь забыли и про странности капитана, и про то, что их самих могут сейчас убить.
Морган и сам забыл. Кровь кипела, взгляд выискивал на мостике корвета английского ублюдка.
Ага! Вот он, проклятая жаба!.. А леди рядом нет. Прячется в каюте. И это правильно. Леди должна быть жива, когда встретится со своей судьбой.
– Нед, пошел! – было последним осмысленным приказом Генри Моргана.
Дальше был вопль «на абордаж, сукины дети!», пороховой дым, грохот, крики, кровь на клинке и под ногами и снова крики – на судне и за бортом…
Он сам не понял, когда все кончилось и почему вдруг стало тихо.
Слишком тихо.
А перед ним на коленях стоял англичанин. Бывший герцог Торвайн.
Нет, все же перед ней, Мариной. Морвенной Лавинией Торвайн, законной герцогиней. Она победила узурпатора и теперь может вернуться домой.
Наконец-то.
Марина с болезненным любопытством всматривалась в блеклое лицо англичанина. И правда – жаба. Глаза тусклые, слезятся, рот подергивается, как у припадочного. Волосы липнут к вискам. Жалкое зрелище!
– Да будет благословенно море, подарившее мне счастье встречи с вами, сэр Валентин, – сказала Марина наконец. И улыбнулась. Сэру ее улыбка почему-то не понравилась: он еще больше вытаращил глаза, забулькал, задергал кадыком, словно подавился. Не ожидал встретить юную леди не монастырской послушницей, не покорной супругой какого-нибудь благородного слюнтяя, а пиратским капитаном? Ах да, жаба все еще не узнала падчерицу, какая досада. – Неужели же вы не рады видеть меня, ваше сиятельство?
Сиятельство прошипело что-то похожее на «дьявол» и обвело Марину взглядом, в котором ненависть мешалась с неверием. Что ж, пусть смотрит и наслаждается.
– Не будем преувеличивать, мой недогадливый сэр, вовсе не дьявол. Впрочем, вскоре вы с ним встретитесь, – улыбнулась Марина со всей возможной сердечностью.
И, не оборачиваясь, бросила через плечо:
– Соберите всех. Команду, пленников, леди – всех, кроме детей.
Пока ее люди бегали за пленниками и собирали выживших из команды корвета, Марина рассматривала сэра Валентина. Сэр же не отводил взгляда от ее пальцев, поглаживающих рукоять кинжала. И с каждым мигом словно выцветал: от и без того бледного, с нездоровой желтизной, до почти пепельно-серого.
Только раз он отвел вдруг вспыхнувшие глаза от кинжала, когда за спиной Марины послышались шаги. Твердые, четкие – и почти неслышные в сравнении, легкие, шелестящие. Отец Клод и леди Элейн, даже не нужно поворачиваться, чтобы узнать.
Что ж, если леди уже здесь, можно начинать. Не годится заставлять зрителей ждать!
Марина бросила взгляд в море. В небо.
Обошла вокруг сэра Валентина, с четверть круга – чтоб лучше видеть лица своих людей. Сэр дернулся, но поворачиваться не стал: не иначе представил, как жалко станет выглядеть, ползая на коленях! А что ему еще остается с подрубленными сухожилиями?
Ах, сэр Валентин, да вы гордец!
Марина обвела глазами собранную на палубе толпу. Толпа сливалась в нечто единое, пестрое, хотя кое на ком взгляд останавливался сам, невольно. Например, на испуганном мальчишке лет тринадцати, круглолицем, белокуром, веснушчатом, очень похожем на камеристку Марины, Элюнед. Он очень старательно отводил глаза от не убранных еще с палубы трупов и кровавых пятен.
Или на рослой рыжей девице в лохмотьях, изрядно грязной и помятой, увешанной странными побрякушками. Единственной, кто смотрел без страха. Любопытно будет узнать, кто она.
На высоком мужчине в черной сутане, с повадками воина и глазами безумца или демона. «Вы так мало изменились, отец Клод! Все так же сжаты ваши губы, так же резко лицо – вы чем-то напоминаете грифа, и руки стали еще больше похожи на когти. Только факела в руках не хватает, чтоб поднести к костру во славу веры. Будь ваша воля, вы б и капитана «Розы Кардиффа» отправили на костер, не так ли? Восторженным барышням обычно нравится такая мрачно-демоническая красота и горящие фанатизмом глаза. К счастью, восторженных барышень тут нет».
И – в толпе, но словно сама по себе – прекраснейшая леди. Элейн Торвайн, вдова герцога Джеффри, возлюбленная моря, жена английской жабы. Нежная мать, отрекшаяся от своих детей.
Глупая никчемная кукла!
«Ты рада видеть меня, матушка? Нет, ты не смотришь ни на кого, кроме супруга? Ах, ты тоже меня не узнаешь, все еще не узнаешь!»
Марина сбросила шляпу. Встряхнула головой, вскинула руку, требуя внимания. Излишне – все и так смотрели на нее и молчали, только отец Клод схватился за распятие и зашептал что-то. Марина не удержалась, послала ему воздушный поцелуй. Священник вздрогнул и поджал и без того тонкие губы. Пожалуй, и отшатнулся бы. Если бы не толпа.
Что ж, довольно развлекаться. К делу!
– Узнаете ли вы меня, люди Торвайна?
Тишина.
Люди смотрели во все глаза, шевелили губами, но молчали. И мать тоже. Оторвалась наконец от своего сэра супруга, вперилась в Марину – и неслышно что-то прошептала. Что-то совсем не похожее на «дочь моя», зато очень похожее на «изыди, нечистая сила». В точности как отец Клод.
Вот тот узнал, можно было ручаться. Но не пожелал произнести вслух ее имя. Чертов фанатик.
Только белокурый парнишка – юнга? – подался вперед, открыл рот… «Ну же? Кто-нибудь?! Хоть ты, мальчик?!»
– Госпожа! Госпожа Морвенна!
Глава 26, в которой говорится о проклятиях, благословениях, божьем суде и перевернутой лодке
Мальчик словно бросил камень в озеро.
От его слов пошли круги, в толпе зашелестело: «Госпожа Морвенна… морское дитя… дивный народ… Сгорела же, говорят? Ну и что? Вернулась! Мстить!»
Узнали. Все-таки узнали!
Вон, отец Клод опять зашептал свои экзорцизмы. Напрасно, у вас едва ли получится изгнать меня снова!
А леди Элейн? Леди Элейн молчит, даже губы не дрожат. Леди Элейн, о леди Элейн, да есть ли у вас сердце? Неужели вы не умеете даже бояться?! Нет, я достучусь до него, до вашего сердца, если не любовью, так ненавистью!»
– Морвенна Лавиния Торвайн. Дочь герцога Джеффри. Госпожа Торвайна по законам людским и законам холмов.
Марина уставилась на сэра Валентина в упор. Надо поторопиться, а то как бы сэр кровью не истек. Вон как посинели губы! Или это он от страха?
– Знаете ли вы, сэр Валентин, что хозяин земель может и обязан вершить суд?
Сэр Валентин буркнул что-то невнятно-злобное, но Марина не стала слушать.
– Вы совершили несколько проступков, которые требуют наказания, сэр Валентин. Первое: вы пытались избавиться от законной наследницы Торвайна, что свидетельствую я, Морвенна Лавиния Торвайн. Второе: вы приказали уничтожить священный кромлех, чему свидетели… – Марина оглядела внимающую ей толпу, отметила бегающие глаза одного из раненых дворян, – народ холмов, отец Клод и вот этот человек.
Дворянин позеленел и попытался отступить за своих товарищей по несчастью, отец Клод упрямо выпятил подбородок, а сэр Валентин ожег Марину ненавидящим взглядом и впервые сумел произнести что-то внятное:
– Суеверия противны Господу!
Марина лишь покачала головой: такая приверженность заблуждениям достойна уважения. Но не прощения.
– И третье. Вы держали в темнице целителей, а ведь всем известно: прорицатели и целители неприкосновенны в Торвайне! Древний народ покарал бы за это смертью! И я не присвою себе их право – решать вашу судьбу.
Марина помолчала два удара сердца, оглядывая толпу поверх головы сэра Валентина и отгоняя прочь сомнения: то, что они молчат и не поддерживают свою госпожу, ничего не значит. Они просто перепуганы и еще не поняли, что она вернулась лишь для того, чтобы заботиться о них. Так, как завещал их любимый герцог Джеффри.
Отец бы не сомневался ни секунды, прежде чем огласить справедливый приговор. Она тоже не будет сомневаться.
Марина повысила голос, обращаясь к толпе поверх головы приговоренного:
– Пусть море решит, жить ему или умереть! Протащить его под килем! – и опустила взгляд на сэра Валентина. – Если выживете, значит, древний народ простил вас. Тогда, клянусь душой, я отпущу вас, и никто из моих людей не причинит вам зла! – Марина вскинула руку. – Смолли! Вайн! Сопроводите сэра…
Ее прервал властный, звучный голос отца Клода:
– Стойте! – Сутана взметнулась вороньими крыльями, отец Клод растолкал толпу и загородил сэра Валентина собой. Поднял распятие…
Марина едва удержалась, чтобы не вздрогнуть. Слишком свеж в памяти был этот голос, слишком она привыкла, слыша его, сбегать и прятаться.
Но не сейчас. Той девочки, что боялась костра и проклятий, больше нет.
Она нарочито спокойно перевела взгляд на отца Клода. Мельком подумалось: «Родиться бы вам на несколько веков раньше! Стать рыцарем Храма, биться с сарацинами и зваться Амрой за безумную отвагу. Вот тогда бы вы прославились в веках. Но вы выбрали не того врага, отец Клод».
– Отойди! – велела ему Марина.
Ах, какая ненависть полыхнула в этих глазах! Где же ваше смирение, святой отец?
– Ты не посмеешь погубить душу герцога! – «Дьявольское отродье» на этот раз не прозвучало вслух, но слышалось так же ясно, как всегда. Смирению отец Клод так и не научился. – Ты должна позволить мне исповедовать…
– Нет. Ты поздно вспомнил о долге. Мне ты не дал последнего утешения!
Смолли с Вайном, очухавшись, схватили отца Клода за руки и потянули назад; еще несколько матросов начали приготовления к казни – потянули веревки через рею. Валлийцы и англичане на них не смотрели, все взгляды были прикованы к Марине и отцу Клоду.
– Господь покарает вас, безбожники! – Голос священника зазвенел праведным негодованием.
«Проклятый фанатик! Ты никогда так не заступался за меня! Почему эта жаба угоднее Господу, чем невинная девочка?! Да провались ты!..»
– Не слишком ли много ты на себя берешь, указывая Господу, кого карать? – Голос Марины тоже звенел, но от ненависти и обиды.
Отец Клод, как всегда, пропустил ее вопрос мимо ушей.
– Справедливости! – заорал он, перекрикивая шум волн. – Именем Господа нашего требую – дай мне исполнить мой долг перед герцогом!..
– Исполняй! – рявкнула Марина и, воспользовавшись мгновением его замешательства, приказала: – Под киль обоих! Пусть святой отец проводит своего герцога в ад самолично!
На миг повисло мертвое молчание: ни отец Клод, ни слуги герцога, ни даже команда «Розы Кардиффа» не могли вот так поверить, что Марина приказала казнить священника. Она и сама не совсем верила. Даже совсем не верила, и все это казалось уже не триумфальным возвращением домой и торжеством справедливости, а кошмарным сном. Может быть, она сейчас проснется?..
Но вместо того чтобы проснуться, она рявкнула на матросов:
– Что встали? К делу!
– Ты не посмеешь… – неверяще прошептал священник. Но стоило Вайну и Смолли накинуть на него канат и потащить к рее, поверил и заорал: – Ты – чудовище! Будь ты проклята! Тебе не обрести покоя и прощения! Только кровь и ненависть! Навсегда, для всех – чудовище! Проклина…
Вопль священника оборвал Нед. Простой валлийской зуботычиной. Но его подхватила рыжая девица в побрякушках.
– Чудовищем быть тебе до тех пор, пока не станешь супругой феникса! Да будет свидетелем море! – прокричала она, сорвала с шеи какую-то побрякушку и с размаху кинула за борт.
По толпе прокатился вздох, и за спиной Марины кто-то сдавленно ахнул.
«Кажется, ведьма вмешалась вовремя, так что проклятие можно будет снять, – отстраненно подумала Марина. – Вот только сон становится слишком кошмарным. Казнь священника, проклятие, ведьма… все это на самом деле? Со мной?! Господи, дай же мне проснуться!»
Проснуться снова не получилось.
Марина рывком повернулась – словно не сама, словно ее кто-то дернул за веревочку. Толпа испуганно подалась назад, кроме рыжей ведьмы, прямо встретившей ее взгляд. И… леди Элейн!
– Ты… – начала леди, делая полшага вперед и уже не глядя, как ее супруга и ее духовника привязывают к веревке, протянутой под килем.
«О леди Элейн, вы хотите отправиться за мужем, как примерная жена? Прекрасно! Море примет и вас, море принимает всех!» – уже готова была ответить Марина так, как ответил бы на ее месте брат Генри. И что-то, наверное, было в ее лице такое, от чего леди замешкалась. Но только на мгновение.