Лучше бы поспешил, право слово! Эта неопределенность тянула за душу не хуже, чем постоянное ожидание подвоха от братца Фердинандо, ныне покойного. А так Тоньо в любой момент ждал нового визита святых братьев с приглашением пожаловать в резиденцию Великого Инквизитора. И что ему говорить? Правду о том, как чуть было не отрекся от Испании и Господа ради прекрасных глаз пирата Моргана? Правду о том, что отпустил врага Испании, когда мог бы утопить? Или о том, что три с лишним месяца прятался в Севилье то ли от разговора с его преосвященством, то ли от самого себя?
Нет.
Признаваться в этом даже себе было слишком неприятно, а уж говорить вслух с риском отправиться на костер Тоньо тем более не испытывал никакого желания.
Ему хотелось быть самым обыкновенным благородным доном: волочиться за дамами, охотиться, по мелочи играть в дуэли и политику. Не думать об ответственности, искушениях и спящем в сердце огне. Ведь это так просто! Люди прекрасно живут без волшебного дара. Не нужно быть ни колдуном, ни фениксом, чтобы поджечь вот это чучело быка и порадовать детей…
Обо всем этом Тоньо невольно думал, пока младший дворецкий, руководивший толпой слуг и отвечавший за подготовку чучел и прочего потребного к празднику, кланялся и отчитывался: здесь бочки с маслом, тут еще две дюжины соломенных заготовок… а не изволит ли их сиятельство посмотреть элефанта? По эскизам их сиятельства изготовили две с половиной дюжины гигантских фигур, никогда в Малаге не было ничего подобного! Вот, изволите ли проверить, как будет гореть элефант?..
Помощник дворецкого почтительно кланялся и глядел на сиятельство как на представителя Господа Бога на грешной земле, прочие слуги кланялись еще ниже и глядели еще испуганнее – если сиятельство останется недовольным, им не заплатят, а то еще и выпорют. Одни только маленькие англичане искренне восторгались предпраздничной суетой и необычными игрушками.
– Дон Тоньо, а можно посмотреть, как горит?..
Малышка Ритта во все глаза глядела на соломенного элефанта, и все ее внезапно похорошевшее личико было – надежда, и восторг, и вера в чудо. Такая вера, что Тоньо захотелось сделать для нее что-то в самом деле волшебное, да хоть бы огненных птиц. Ведь огненные птицы – это почти даже не волшебство, а просто горящая пакля в воздухе. Очень красиво и совершенно безопасно, если рядом Альба.
Но нет. Хватит игр с огнем, он – не колдун и не использует дар ради забавы.
– Изволим проверить.
Тоньо кивнул на одно из чучел, слуги засуетились – обливая чучело маслом, сталкивая на воду, подальше от прочих, чтоб огонь не перекинулся. А помощник дворецкого робко спросил:
– Ваше сиятельство, сами подожжете или прикажете пустить лодочника с факелом?
Две детские мордашки воззрились на него с надеждой: сам же, да, правда?
Тоньо уже открыл рот, чтобы сказать: да, сам, – как позади него, от спуска к реке, послышались шаги. Уверенные, четкие, так ходят лишь благородные доны или военные. Не Берто, не отец и не дон Ортега, шаги вроде бы знакомые, но кто это?
Тоньо целых три удара сердца не оборачивался, пытаясь угадать по шагам, но не позволяя себе знать. Он не колдун, он просто человек и добрый христианин.
Но обернуться все же пришлось, невежливо игнорировать гостей, будь ты хоть сам король. Особенно когда толпа слуг внезапно затихает, побросав работу, и чуть ли не падает на колени.
Тоньо обернулся – и замер, пытаясь унять бешено заколотившееся сердце.
Великий Инквизитор.
Явился, стоило вспомнить.
Невозмутимый, непроницаемый, полный величия и опасности в своей красной кардинальской шапочке, черном дорожном камзоле и кавалерийских сапогах со шпорами. Милостиво обвел взглядом чернь, осенил благословляющим-отпускающим жестом, мол, продолжайте работу, добрые люди. Едва заметно улыбнулся Тоньо – уголки губ дрогнули, глаза остались непроницаемо-изучающими, как закопченное стекло: изнутри все прекрасно видно, но при взгляде снаружи – только чернота.
Протянул руку с перстнем для поцелуя:
– Антонио. Рад видеть твою столь похвальную заботу о невесте.
Где-то внутри Тоньо дрогнуло возмущение, едва не просыпавшись искрами на облитую маслом солому.
Невесте?..
Эта девочка, Ритта, – его невеста! Нежеланная и ненужная, занявшая место той единственной, кого он хотел бы видеть рядом? Он забыл об этом. Он не хотел об этом помнить! Так просто было любить чужих детей и так сложно – невесту.
– Благодарю, ваше преосвященство, – ответил Тоньо, опускаясь на одно колено и целуя перстень.
На сей раз тяжелой руки на его голове не было. Откровенных слов – тоже.
– Прекрасные фигуры. Кажется, вы собирались показать вашей невесте и вашему будущему деверю, как горит чучело. Я тоже с удовольствием погляжу.
Уголки его губ снова едва заметно дрогнули в намеке на улыбку. Самую настоящую инквизиторскую.
О да, отцу Кристобалю не нужны пыточные подвалы, чтобы разобраться – колдун перед ним или добрый христианин. Ему довольно в светской беседе позволить вам самостоятельно взойти на костер и поднести факел к хворосту. Он даст вам выбор, на первый взгляд однозначный, и посмотрит, как вы будете выпутываться, что послушаете – разум или сердце, угадаете или нет…
На короткий миг Тоньо захотелось отдать трусливый приказ: «Лодочник, факел, поджигайте». Никаких чудес ради развлечения. Но…
Но он был Альба.
Альба никогда не трусят.
К тому же его девочка… ладно, его невеста – верила ему, верила в него, ждала настоящего чуда. И будь он проклят, если струсит дать ребенку ее чудо только потому, что не уверен, этого ли от него ждет Испания. И будь проклята Испания, если улыбка ребенка противоречит ее интересам.
Тоньо коротко поклонился его преосвященству, подмигнул Ритте и Дито, требовательно протянул руку к помощнику дворецкого. Тот замялся всего на полмгновения, но тут же сообразил, что от него требуется, и вложил в руку Тоньо незажженный факел.
Оторвав кусочек пакли, Тоньо дунул на него и пустил огненную птицу к элефанту, качающемуся посреди реки. В голубых сумерках маленький феникс сиял и переливался, а дети, затаив дыхание, следили за ним – и радостно захлопали в ладоши, когда он коснулся соломы и на темной воде вспыхнул огненный элефант, поднял хобот и затрубил.
Словно живой.
И феникс – словно живой. Совсем как тот феникс, которого он во сне подарил Марине.
Вот только того же восторга и легкости сейчас не было, хотя он впервые сумел создать феникса. Настоящего. Безо всяких алхимических ингредиентов, магических трактатов и прочей ереси.
Его преосвященство тоже похлопал. Всего несколько раз. Но теперь его улыбка была настоящей, искренней улыбкой дяди, довольного племянником.
Тоньо послушался сердца – и угадал. Инквизиторского костра для него не будет.
– Прекрасное зрелище, сын мой. Ее Величество будет довольна. А теперь будь любезен, сопроводи меня и этих милых детей к дому. Здесь, в Малаге, иногда так внезапно темнеет.
И в самом деле, Тоньо сам не заметил, как прозрачная голубизна воздуха загустела в синь, запели цикады и резко, сладко запахли ночные цветы. Задумался о Марине и фениксе, засмотрелся на элефанта, танцующего и сгорающего на реке. Все засмотрелись. Даже слуги забросили работу и восторженно молились, благодаря Господа за явленное чудо и забыв о ревнителе веры совсем рядом.
Хотя…
Может быть, наоборот, увидели, что Великий Инквизитор счел огненную птицу богоугодным деянием, а не колдовством, и возблагодарили Господа за то, что не пришлось идти на костер вслед за сюзереном.
Неважно.
Важно было, что теперь он может не притворяться обычным человеком и не ждать вызова в Инквизицию. Все, что отец Кристобаль хочет ему сказать, он скажет сегодня. И если хочет о чем-то спросить, спросит прямо сейчас.
– Не хочешь ли ты исповедаться, сын мой? – Его преосвященство с удобством расположился в любимом кресле Тоньо перед незажженным камином и любовался на трепещущих крыльями огненных птиц, прикованных к своим восковым столбам-свечам.
Вряд ли на такой вопрос можно было ответить отказом. Да и не хотелось. Сколько можно прятать от самого себя то, что снится чуть не каждую ночь, о чем думаешь в любой подходящий и неподходящий момент.
Что было бы, если б Марина сказала: «Останься со мной, Тоньо»? Что было бы, если б он не послушал своего сердца и взорвал крюйт-камеру «Розы Кардиффа»? Что было бы, если б он не молил Господа остановить брата Фердинандо?..
Слушая его, отец Кристобаль лишь понимающе улыбался и качал головой, мол, Господу не нужны слова, а исповедь – это для тебя, чтобы ты сам понял и простил себя.
– Так сделал ли ты что-то, о чем сожалеешь и что сделал бы иначе, сын мой?
– Я ни о чем не жалею, отец Кристобаль, – ответил Тоньо, внезапно осознав, что это и есть правда.
Он не жалеет даже, что рассказал о своей нежданной и неуместной любви к фате Моргане. Признал ее вслух. Сжег мосты.
– Я ни о чем не жалею, отец Кристобаль, – ответил Тоньо, внезапно осознав, что это и есть правда.
Он не жалеет даже, что рассказал о своей нежданной и неуместной любви к фате Моргане. Признал ее вслух. Сжег мосты.
– Отпускаю тебе грехи твои, сын мой. – Его преосвященство улыбнулся и потрепал Тоньо по волосам, совсем как в детстве. – Не бойся любви, бойся нелюбви. Господь ничего не делает просто так, и если ты встретил свою любовь именно так, значит, так было нужно. Зачем – ты поймешь. Постепенно.
Глава 28, в которой сэр Генри Морган собирается прийти, увидеть и удрать
К берегам Андалусии пришли тютелька в тютельку, за два дня до праздника святой Исабель. Этих двух дней как раз хватило, чтобы разузнать обстановку – для чего поймали мелкого купчишку, допросили и посадили в трюм, чтобы не принес на берег новость о пиратах, и составить план. Простой, как жареная камбала, план.
Прийти, увидеть, победить… э… то есть удрать. Чтобы удирать было удобнее и никому не пришло в голову устроить засаду на наглого пирата, к Малаге Марина решила добираться на «Ульфдалире», все равно Торвальда никакими силами нельзя было заставить остаться в стороне. А «Розу Кардиффа», успевшую прославиться на обоих океанах, она доверила Неду и велела ему дожидаться в трех десятках миль от берега, чтобы не дразнить гусей.
Нед пытался протестовать. Отпустить своего капитана в одиночку?! А если ей понадобится помощь?
Аргументы вроде «от тебя за милю пахнет пиратской посудиной» и «со мной будут Торвальд, Смолли, Поросенок и еще четверо матросов» на него не произвели впечатления. Пришлось нахмуриться и напомнить, что капитан тут она.
Нед тяжко вздохнул и обещал за нее молиться. А чтобы молитвы были лучше слышны Господу, держать пушки наготове. И если вдруг что, ведь морские твари сумеют ему сообщить, а? Они ж, ну… они ж узнают, правда? И тогда Нед на всех парусах… И пусть только эти чертовы испанцы!..
Марина кивала, обещала, что все будет хорошо и если что – непременно и обязательно, но думала совершенно не о том. Ей внезапно стало страшно.
Не испанского флота или королевской стражи, не городских пушек или святой инквизиции. Всем им в жизни не поймать сэра Генри Моргана – на его стороне великолепный расчет, трезвый ум и удача фейри.
Но если она явится в Малагу, прямо к королеве, встретит там Тоньо – а он увидит в ней только пирата, врага Испании?
Об этом она раньше не думала, а ведь может быть, очень может быть! Достаточно вспомнить, как он смотрел на нее при расставании – вернее, как не смотрел. А остальное… а остального не было, был сон, только сон!
Но феникс…
Нет, нельзя об этом думать. От таких мыслей можно сойти с ума. Интересно, сходят ли с ума безумцы?
«Просто перестань думать, Марина, – послышался голос Генри совсем рядом. – Вспомни о празднике. Ты же никогда не видела испанских праздников, а тут такой случай посмотреть! А все прочее оставь мне».
Вот так и получилось, что в День святой Исабель, когда лодка с двумя капитанами и шестью матросами шла от бросившего якорь на траверзе «Ульфдалира» к причалам Малаги, сэр Генри Морган рассказывал капитану Харальдсону о майских шестах, рождественском пудинге и йольском полене. А вспомнив о пудинге и полене – вспомнил и о быке.
И наконец-то развеселился:
– Испанцы, друг мой, так носятся со своей корридой! Истинная глупость – убить быка ради пустой забавы, это скажет тебе любой валлиец. Нет, у нас, в Уэльсе, люди знают: быка нужно почитать, ведь раз в году, в сочельник, быки предсказывают будущее на целый год!
Торвальд недоверчиво хмыкнул. Сэр Генри усмехнулся:
– Хозяева и гости приходят в хлев и накалывают пирог на бычьи рога… – Переждал радостный хохот Торвальда и невозмутимо продолжил: – А затем поют, притопывают, пьют горячий пунш. Если бык остается спокойным, то год будет удачным.
Его слова тонули в рассветном тумане и плеске воды, едва показавшееся над горизонтом солнце окрашивало верхушки мачт праздничным желто-красным, в цвет кастильского флага.
Как сэр Генри Морган и ожидал, у пристани было не протолкнуться от судов. Ему даже показалось, что среди них затесалась подозрительно знакомая шхуна с гордым именем «Черная Каракатица» – совершенно не подходящим валкой посудине Чирья. Правда, название было замазано, а поверх выведено имя какой-то святой, не иначе в попытке сойти за добропорядочного купца.
Торвальд тоже опознал «Каракатицу», прищурился и буркнул:
– Трус.
Сэр Генри Морган был с ним совершенно согласен. Трус, мерзавец и подлец. К тому же знает о пари и мог слышать сплетни о том, что «Роза Кардиффа» собирается в Малагу. Значит, правильно оставили Неда подальше. И надо будет еще внимательнее глядеть по сторонам – обычаи обычаями, а задержать кого-то до заката можно и не прибегая к насилию и пролитию крови.
– Дурак. Он же и будет первой добычей испанцев. Надо ж им будет хоть кого-то поймать.
Оба капитана и шесть матросов рассмеялись.
Так, смеясь и обмениваясь шуточками, капитаны выбрались из лодки. Матросам пришлось остаться: удирать придется в спешке, и если кто-то отойдет и не успеет запрыгнуть в лодку, болтаться ему на виселице. Так что дальше сэр Морган и капитан Торвальд отправились вдвоем.
Вчера вечером сэр Генри Морган был уверен, что на берег Малаги сойдут не два, а три капитана. Донна Хосефа сполна отработала свой билет до испанского берега, получила от капитана Моргана новенький камзол, свою именную шпагу и даже кошель с десятком золотых… и наотрез отказалась возвращаться.
– Капитана Родригеса никто не ждет ни в Барселоне, ни во всей Кастилии, – задумчиво разглядывая подаренную королевой шпагу, сказал дон Хосе Мария. – Никто и ничто, кроме святой инквизиции и костра за содомию. И, разумеется, позора для всей семьи. Так что очень удачно, что капитан Родригес погиб вместе с «Санта-Маргаритой».
Передернув плечами, донна Хосефа вернула шпагу с чужим именем сэру Генри Моргану и попросила поставить свечку за упокой души капитана Родригеса, если капитану случится зайти в католический храм. И привезти ей настоящие андалузские кастаньеты.
Она игриво подмигнула капитану, пощелкала пальцами в ритме фламенко и вернулась в кубрик, резаться с джентльменами в кости на раздевание.
Пару мгновений сэр Генри Морган недоуменно смотрел ей вслед, пытаясь понять, когда это спесивый испанский индюк успел так перемениться? Поначалу, когда его отдали команде, он пару раз чуть не бросился за борт, даром что обращались с донной Хосефой почти ласково, не били и не унижали попусту. А потом как-то внезапно донне стали дарить цветные шали и мониста, а донна – их надевать… и, помнится, на Барбадосе Смолли зашиб какого-то придурка, вздумавшего ущипнуть донну Хосефу за задницу и пройтись насчет костлявости этой задницы.
Получается, спесивый испанский индюк нашел свою судьбу на пиратском корабле? Дивны дела Твои, Господи!
Кастаньеты сэр Генри Морган купил в ближайшей припортовой лавке: по случаю праздника торговцы пооткрывались с первыми лучами солнца. Впрочем, не зря – улицы уже наполнялись народом.
Около той же лавки шустрый лоточник расхваливал истекающие жиром пузатые пирожки:
– Лучшие каталонские эмпанадас! Спешите, разбирайте, вы никогда не пробовали такой вкуснятины! С бараниной, с чесночком! Всего два мараведи за штуку! Три за пару!
Эмпанадас пахли так вкусно, что у сэра Генри Моргана забурчало в желудке и рот наполнился слюной. Он взял сразу пару, вгрызся в поджаристое тесто, распробовал щедро приправленную чесноком и жгучими травами начинку – и смахнул невольно выступившие слезы. Откашлялся.
Покосившись на развеселившегося капитана Харальдсона, коварно предложил отведать диковинного лакомства и протянул второй эмпанада.
Простодушный северянин охотно взял угощение и откусил сразу чуть не половину.
О, сколько прекрасных, звучных норвежских слов услышал сэр Генри Морган, когда капитан Харальдсон смог, наконец, дышать! А вот лоточник не оценил. Едва увидев брызнувшие из глаз косматого гиганта слезы, подхватился и припустил прочь, даже не насладившись изысканными фиоритурами в свой адрес и в адрес тех чертей, что подсказали ему рецепт.
Правда, запускать вслед торговцу надкушенный эмпанада Торвальд не стал, северная рачительность не позволила. Вместо того он внимательно оглядел свою еду, видимо, на предмет затаившихся в ней чертей, и осторожно откусил еще кусочек. Маленький.
– А не желают ли добрые господа прекрасной сангрии? – осведомился вкрадчивый голос прямо у сэра Моргана над ухом. – Всего-то реал за ку…
Торговец не успел договорить, как норвежская лапища выхватила у него кувшин и опрокинула в норвежскую пасть. Через полдюжины бульков Торвальд крякнул, утер рукавом бороду.