Наконец Беверли соизволила открыть дверцу кабинки, и Саманта с трудом узнала приятельницу. Беверли относилась к типу женщин, мимо которых не так просто пройти, не обратив на них внимания. Высокая и стройная до худобы, она носила яркие фирменные шмотки от “Joseph”, “Chloe” или “Marc Jacobs”, выгодно подчеркивавшие преимущества ее фигуры. У нее были тонкие черты лица, чуть заостренный нос и такой же подбородок. Огромный лоб обрамляли черные волосы, которые она стригла очень коротко. Пухлые губы и выразительные темные глаза она красила, не жалея косметики. Но в тот вечер рыдающая женщина, сидевшая на сиденье унитаза чуть раздвинув колени, ничем не напоминала блистательную главную редакторшу журнала “You and I”.
Прикрыв за собой дверцу, Саманта присела рядом с ней на корточки, взяла ее за руку и спросила, чем она может ей помочь. И Беверли прерывающимся голосом поведала, что ее бросил муж. Ушел к своей ассистентке. Она, конечно, моложе ее, но главное – беременна по самое некуда. Из чего следует, что их связь длится давно, самое малое – восемь месяцев.
Судя по всему, Беверли расстраивало не то, что муж ей изменял, – подумаешь, велика важность! – а то, что он скрывал от нее свою двойную жизнь. Буквально за три недели до того они скромно – всего около сотни приглашенных – отпраздновали десятилетие супружества. Теперь Беверли мучилась вопросом, как ей сообщить им всем, что герой торжества потребовал у нее развода. И надо ли возвращать им чеки – гости скинулись, чтобы они могли провести на Гавайях второй медовый месяц.
Саманта сжала ее руку и пообещала, что поможет и никому не проболтается. Она терпеливо дождалась, пока Беверли приведет себя в порядок, – той потребовалось не меньше четверти часа, чтобы наложить свежий макияж и вновь обрести презентабельный вид. Вернувшись в зал, Саманта объявила, что ей нездоровится и Беверли, добрая душа, согласилась отвезти ее домой.
Полгода спустя бывший муж Беверли вступил во второй брак. Беверли добилась приличных алиментов, денежной суммы в размере половины стоимости проданного дома и права воспитывать сына Уильяма. Теперь она жила в роскошной квартире неподалеку от работы, а Уильяма отдала в одну из лучших лондонских частных школ – разумеется, все расходы на обучение, включая приобретение школьной формы, нес отец мальчика.
Саманта была в курсе всех этих постматримониальных перипетий – Беверли звонила ей примерно каждые два часа: чтобы спросить совета, рассказать очередную гадость про бывшего мужа или просто пожаловаться на плохое настроение. Если приступ тоски накатывал на нее среди ночи, то в час, то в два, она звонила Саманте. И та выслушивала ее рыдания, не смея повесить трубку.
К счастью, в то время Саманте не надо было рано вставать по утрам. Она только что потеряла одну работу и никак не могла найти другую. Мир наемного труда – во всяком случае, мир частных компаний, – представлял для нее полнейшую загадку. С тех пор как она поступила в университет, мечтая стать психологом, она его практически и не покидала.
Диссертацию она, как порядочная, защитила в двадцать шесть лет. Ее работа была замечена, и научный руководитель предложил ей, пока временно, место на кафедре. И она осталась в тех же стенах, разве что сменив статус студентки на статус преподавателя. Ей поручили курировать первокурсников, нуждавшихся в опеке, что ее вполне устраивало, поскольку ей не приходилось обращаться больше чем к полутора десятку человек одновременно. Читать лекцию перед переполненным амфитеатром – нет, на это она была неспособна. Научный руководитель настаивал, чтобы она публиковала статьи в специализированных журналах, и она подчинялась, но крайне неохотно, опасаясь, как бы ее не вызвали выступать на каком-нибудь семинаре. Она категорически отказывалась от участия в любом из них, даже в роли простой слушательницы, если они проходили не в Лондоне.
За вычетом этих неудобств, связанных с ее транспортной фобией, жизнь ее текла мирно и спокойно в географически ограниченном пространстве: от старого бабушкиного дома до университета было всего пять остановок на метро. Библиотека, в которой она проводила оставшееся время, располагалась в соседнем с психологическим факультетом здании.
Так прошло пять лет. И вот ее известили, что из-за сокращения бюджетных ассигнований договор с ней продлен не будет. Научный руководитель сказал ей, чтобы она не волновалась: у нее блестящее резюме. Он уже рекомендовал ее в Лидс – город на севере Англии, знаменитый в том числе своим университетом. При университете только что основали новый факультет, для которого на окраине возвели отдельное здание, и набирали преподавательский штат для занятий со старшекурсниками. Перед ней открывались самые радужные перспективы: она будет читать лекции в новехоньких аудиториях, вольется в дружный коллектив единомышленников и получит возможность быстро сделать научную карьеру. Все, что от нее требуется, – это увеличить количество публикаций и выступить на паре коллоквиумов.
Саманта попросила на размышление неделю. Потом еще месяц. За это время она связалась с другими университетами Лондона и его ближайших пригородов. Престиж учебного заведения ее не волновал. Ее волновало их расположение – неподалеку от метро или, в крайнем случае, от железнодорожной станции. К сожалению, ни в одном из них не было вакансий.
Наконец она решилась отправить документы в Лидс. Ее немедленно пригласили на собеседование. В день икс она села на поезд и прибыла в пункт назначения. Но дальше вокзального перрона не продвинулась – при мысли о том, что придется проделать три километра в такси, на нее напал столбняк.
А еще через месяц, во время очередных посиделок в “Черном лебеде”, Беверли предложила ей место ассистентки мисс Трамбл, которая вела в журнале “You and I” психологическую рубрику. Мисс Трамбл была само очарование, но ей уже перевалило за шестьдесят, и проблемы, занимавшие читательниц, все чаще ставили ее в тупик: например, как завести знакомство через Интернет, подцепить в гостях мужика или рассортировать своих любовников.
Прежде чем дать согласие, Саманта выяснила, каким путем будет каждое утро добираться до работы. По северной ветке ей надо будет доехать до станции “Лестер-сквер” и пересесть на линию Пикадилли, проехать еще две остановки и выйти на станции “Грин-парк”. Выход из метро находился на той же стороне улицы, что и здание редакции “You and I”, в какой-нибудь полусотне метров от него. Это ей подходило. Правда, ей предложили временный договор, но это было лучше, чем ничего.
Отныне она по восемь часов в день проводила в маленьком кабинете в обществе мисс Трамбл. Узкое окно выходило на север, так что им приходилось включать свет еще до обеда. Ее стол стоял напротив стола мисс Трамбл, вплотную придвинутый к нему, но теснота ее не смущала. Она веселилась, слушая, как вскрикивает порой ее старшая коллега, находя в очередном письме особенно смелые признания. Обе они питали неуемную склонность к черному императорскому чаю, который, следуя священному ритуалу, пили ровно в пять часов вечера.
Через год мисс Трамбл вышла на пенсию, и Саманта даже всплакнула. Пожилая журналистка не только научила ее азам профессии, но и горячо рекомендовала в качестве собственной замены.
Не успела мисс Трамбл уволиться, как журнал выкупил холдинг, специализировавшийся в области финансов. Новый владелец первым делом потребовал изменить макет издания. Поскольку тиражи после этого не выросли, как он рассчитывал, а, наоборот, упали, он решил сократить штат редакции. Саманте предложили работать дома за гонорар. Какой у нее был выбор? В ее кабинете уже обосновался молодой выпускник Кембриджа, в чьи обязанности входило следить за кривой продаж.
* * *– У меня есть полчаса между двумя встречами, ближе к вечеру, – снова заговорила Беверли. – Как тебе это, удобно?
– Конечно, вполне.
– Тогда приходи ко мне в шесть пятнадцать. Прости, Сэм, но я вешаю трубку. Я уже и так опаздываю на это чертово совещание.
* * *Саманта ступила за порог и обнаружила, что небо совершенно прояснилось. Станция метро находилась в конце улицы. Саманта побыстрее перешла через дорогу, на теневую сторону. Ее светлая кожа не выносила воздействия прямых солнечных лучей, в результате чего даже в теплом сентябре ей приходилось поверх платья с короткими рукавами надевать пиджак. Ее путь лежал мимо лавочки Абдула Джахрани. Старик-пакистанец стоял на крылечке – вышел подышать воздухом. Она тепло улыбнулась ему, и он церемонно поклонился в ответ.
Подкатил поезд, практически пустой. Седовласая англичанка, еще одна женщина – в чадре… Какая-то толстуха, от которой ощутимо воняло жареной рыбой и потом, читала “Sun”. Рядом с ней пристроился молодой худощавый парень с лицом, затейливо утыканным кольцами пирсинга – Саманта насчитала не меньше полудюжины. Она предпочла сесть в конце вагона, покрепче прижав к себе поставленную на колени сумку. В обратную сторону поезда шли набитые битком – народ возвращался с работы.
– Мисс Свити! Не часто вы нас балуете своим присутствием!
Саманта приветливо поздоровалась с дежурным в холле – пожилым чернокожим мужчиной с белоснежной улыбкой.
– Моя жена всегда начинает читать журнал с вашей рубрики, – продолжал он. – Надеюсь, вы не увольняться пришли?
Комплимент вогнал Саманту в краску – ничего страшного, легкая стадия номер один. Она отрицательно покачала головой и направилась к лифту.
* * *Редакция “You and I” занимала весь седьмой этаж. Кабинет Беверли располагался за общей редакционной комнатой, где трудилось с десяток журналисток, – все, как одна, на высоченных каблуках, они сидели по своим клетушкам, отделенным друг от друга прозрачными перегородками.
Кабинет Беверли поражал самой современной роскошью. Письменным столом служил кусок стекла, положенный на две тонкие металлические опоры, – творение модного дизайнера. Беверли восседала за ним в японском рабочем кресле, соответствующем всем нормам эргономики. На подставке в стальных заклепках высился никогда не выключавшийся плазменный телевизор. Белизну стен оживляла картина в стиле постмодерн, изображавшая руку, протянутую из пустой яичной скорлупы.
Идти через редакционную комнату всегда было для Саманты испытанием. Она отдавала себе отчет, что своим внешним видом наносит оскорбление подчиненным Беверли. Каждая из них считала своим долгом копировать стиль одежды начальницы и на работу приходила в платье или в штанах в обтяжку. Дополняли наряд кожаный пояс, подчеркивающий осиную талию, и высоченные сапоги на шпильке, так что все вместе они напоминали отряд кровожадных амазонок. К ним боялись лишний раз заглянуть – только временно нанятый молодой курьер осмеливался проскользнуть в их царство, если требовалось доставить срочную посылку.
Стараясь не обращать внимания на насмешливые или откровенно жалостливые взгляды, каким сотрудницы проводили ее прямое платье в бледно-розовую полоску, Саманта направилась прямо к дверям кабинета Беверли – решительным, как ей хотелось думать, шагом.
Беверли поднялась ей навстречу. Прижалась своей густо наштукатуренной щекой к бледной, без намека на крем-пудру, щеке Саманты, что означало дружеское объятие. Махнула в сторону стоявшего в углу ярко-красного, в форме банана, дивана, приглашая присаживаться. Саманта опустилась на самый его краешек. Она по опыту знала, что подняться с этого слишком мягкого ложа сможет только ценой мучительных судорог во всем теле. Итак, она выпрямила спину, крепко сжала колени и положила на них руки. Беверли, в своих сшитых по фигуре брюках ощущавшая себя гораздо более комфортно, плюхнулась рядом.
– Ну хорошо, радость моя. Так что там у тебя стряслось? – начала она, покосившись на мобильник, который не забыла прихватить со стола.
От нее не укрылся обеспокоенный взгляд, каким Саманта окинула застекленную дверь.
– Дверь закрыта. И вообще она двойная. Так что нас никто не подслушает, – успокоила ее Беверли.
Саманта достала из сумки два анонимных письма, подчеркнув, что второе пришло на ее домашний адрес.
– Самое неприятное – то, что этого адреса никто не знает. Он не значится ни в каких справочниках, потому что мы с бабушкой терпеть не можем торговых агентов. А у тети Маргарет телефона нет.
Затрезвонил мобильник Беверли. Она посмотрела на номер звонившего и вздохнула:
– Макс. Извини, ладно? Буквально на минутку. Он меня достал уже. Никак не может понять, что между нами все кончено.
Она проговорила минут десять. Затем, повернувшись к Саманте, еще полчаса объясняла, почему она решила порвать с вышеозначенным Максом. Обычно все происходило с точностью до наоборот: любовники Беверли старались как можно скорее исчезнуть из ее жизни, не в силах терпеть ее вулканический темперамент.
– Правильно сделала, что рассталась с ним, – одобрила Саманта.
Снова зазвонил мобильник.
– Опять он, – с видом заговорщицы шепнула Беверли.
– Просто не отвечай, и все. В конце концов ему надоест, и он отстанет.
– Ты, как всегда, права, Сэм! Ты лучший в мире психолог-консультант по семейным проблемам!
И она весело отшвырнула аппарат, который врезался в спинку красного дивана, перевернулся, подпрыгнул и сгинул где-то между его мягкими подушками.
– Так вот, насчет этих писем… – заговорила Саманта.
– Каких писем?
– Ну, этих… Которые я тебе показала…
– Ах да, анонимки! Дорогая моя, ты совершенно напрасно беспокоишься. Все журналисты получают послания от всяких психов. Если бы я вникала в каждое неприятное письмо, которое мне приходит, я бы покой и сон потеряла! Так что не думай о них. Это оборотная сторона известности!
И, внимательно разглядывая свои длинные, покрытые черным лаком ногти, она принялась перечислять самые ядовитые письма, адресованные ей за время ее журналистской карьеры.
– Да, но они приходят тебе в редакцию, а не домой, – исхитрилась перебить ее Саманта. – Скажи, пожалуйста, кто в редакции, кроме тебя, знает, где я живу?
Беверли сосредоточилась на ногте мизинца.
– Директор по персоналу миссис Перпл, – принялась вслух размышлять она. – Она оформляет твои гонорарные ведомости. И еще Хелена, мой секретарь. Можешь их расспросить, Сэм, но я очень сомневаюсь, что они могли кому-то дать твой адрес. Миссис Перпл в принципе не из болтливых, а уж сейчас, когда у нас грядут сокращения, она озабочена одним – как бы не вылететь с работы. И за Хелену я ручаюсь. Она знает, что ты моя подруга, и слишком меня боится, чтобы играть в такие игры.
Беверли вытянула свои длинные ноги и с гибкостью кошки поднялась с дивана.
– В общем, дорогая, зря ты себя накручиваешь из-за этих писем, – подвела она итог и направилась к своему столу.
Саманта поняла, что пора уходить. Беверли, дернув челюстями, приложила свою щеку к ее – на сей раз это означало прощание.
– Надо будет как-нибудь вечерком выбраться в “Черный лебедь”. Небольшой расслабон тебе не повредит! Кстати, у них появился новый официант. Картинка! Я бы с ним переспала. Только сначала хочу показать его тебе. Интересно, что скажешь.
Саманта согласно кивнула головой.
– Куда подевался этот гребаный мобильник?
Уже закрывая за собой дверь, она услышала за спиной грозный рык.
* * *В четверть восьмого Саманта покинула редакцию. На улице было тепло, хотя солнце сменилось дождем. У нее оставалось ровно пятнадцать минут, чтобы добраться до Сент-Джеймс-парка – шикарного квартала, в котором обитал мэтр Лукарелли с сыном Флавио. Этому самому сыну она дважды в неделю давала уроки английского языка. На платформе метро только что ушедший поезд показал ей хвост. Пришлось ждать следующего. Он пришел переполненный и, сипя от удушья, пополз вперед со скоростью улитки.
Величественный викторианский особняк, разделенный на несколько квартир, от метро отделяло примерно двести метров. Алессандро Лукарелли обитал на последнем, четвертом этаже. Окнами квартира смотрела на парк. По крошечному озерцу гордо плавали равнодушные к дождю черные лебеди. Саманта нажала кнопку домофона. Дверь открылась, и она бегом понеслась вверх по мраморной лестнице, не дожидаясь стоявшего на третьем этаже лифта.
– Вы опоздали, мисс Фоллоу, – с порога обрушился на нее мужской голос.
Теплый голос, говоривший с итальянским акцентом.
Саманта открыла рот. Из него не вылетело ни звука. Она почувствовала, как у нее начинает гореть затылок – скулы и лоб уже пылали. При встрече с Алессандро Лукарелли она сразу переходила к третьей стадии. Иногда даже опасно приближалась к четвертой.
Ростом отец Флавио был под метр восемьдесят. У него была спортивная фигура и тонкий профиль. В коротко стриженных черных волосах кое-где мелькали серебряные нити, свидетельствуя о том, что сорокапятилетний рубеж он уже преодолел. Взгляд темных глаз смягчали длинные ресницы. Одет он был обыкновенно – в черные брюки и белую сорочку, но, несмотря на это, весь его облик поражал непринужденностью и небрежной элегантностью.
– Мне очень жаль… – пробормотала Саманта.
И мельком оглядела себя в висевшем в передней зеркале. Из разлохматившегося пучка во все стороны торчали мокрые пряди. Очки запотели, но даже сквозь них было видно, что ресницы у нее тоже влажные. Больше всего она сама себе напоминала сейчас искупавшегося в луже кокер-спаниеля.
Она не услышала, а скорее почувствовала у себя за спиной чужое присутствие – это вышла гувернантка Флавио. Мисс Тарджит было за пятьдесят. Одевалась она в неизменное черное платье с круглым отложным воротником, подчеркивавшее ее худобу. На Саманту всегда смотрела с презрительной улыбкой. Впрочем, сейчас, когда рядом стоял ее работодатель, она лишь неодобрительно покосилась на промокший пиджак Саманты и тут же испарилась. Саманта, сдергивая пиджак, старалась не думать о том, как выглядит. Наверное, в своем платье мешком и туфлях на низком каблуке она похожа на тетю Маргарет, разве что помоложе. Зря она послушала бабушку, уверявшую ее, что преподаватель, чтобы не лишиться авторитета, должен одеваться строго.