А. Глаза у него были светлые, но скрытые за толстыми стеклами очков, что снижало интенсивность воздействия.
Б. Он был болезненно худ, почти тощ – ничего общего с мускулистыми качками с рекламных страниц журнала “You and I”.
В. Она краснела только в присутствии гетеросексуальных мужчин. Возможно, Питер Пламкетт равнодушен к женщинам. В разговоре он упомянул “человека, с которым жил”, – не подружку, не невесту, а именно “человека”.
Она заколебалась, не зная, какой из вариантов предпочесть. Слава богу, ответы на психологические тесты, которые она составляла для читательниц журнала, были несравненно проще.
Она уже открыла рот, чтобы с ним попрощаться, когда Питер Пламкетт повернулся к ней. Надо же, он покраснел! Стадия номер два, легкая форма, со знанием дела определила она.
– Та комната, что выходит на улицу… В котором часу там самое лучшее освещение?
– Примерно в четверть двенадцатого, – уверенно ответила она.
Именно в это время она пила на кухне чай перед тем, как засесть за работу.
– Очень хорошо, – обрадовался он. – Обожаю писать поздним утром.
– Ах, вы пишете? – воскликнула незаметно подкравшаяся Маргарет. – Представьте себе, я тоже пишу! Какое чудесное совпадение! Я специализировалась на росписи по фарфору.
– Как интересно, – вежливо отозвался он.
И повернулся к Агате:
– Буду ждать вашего звонка. Квартира мне очень понравилась, особенно передняя комната. Я бы хотел поставить в ней мольберт.
– Я немедленно свяжусь с вами, как только приму решение, – с легкой дрожью в голосе ответила она.
Художник в ее доме! Ее одолевали сомнения. Последний художник, который жил здесь, – это было лет сорок тому назад, – принес ей самое большое за все ее долгое существование счастье, но и крупные огорчения.
* * *В 1947 году Агата не имела ни малейшего желания связываться с мужчинами. Меньше чем за три года она потеряла двух мужей. Ей, убежденной рационалистке, иногда приходило в голову, что ее кто-то сглазил.
Квартира доктора Йелланда была выставлена на продажу. Все его имущество отошло жившей в Манчестере сестре. Нотариус признался Агате, что покойный изменил условия завещания за две недели до смерти. Он не хотел, чтобы в случае его преждевременной кончины Мэри и Маргарет смогли через Агату воспользоваться его наследством. Эти две женщины разрушили его брак.
Агата снова, в который уже раз, принялась обустраивать свою жизнь. Без всяких трудностей она нашла работу в родильном отделении другой лондонской больницы.
Теперь она по нескольку часов в день проводила в общественном транспорте: они переселились в Хорнси – пригород, расположенный к северо-западу от Хэмпстеда. За те же деньги, каких стоила однушка в Лондоне, здесь она сняла трехкомнатную квартиру – гостиная и две спальни. Гостиную сразу же захватила Маргарет, превратив ее в мастерскую. Сестра по-прежнему упорно расписывала цветочными мотивами белые чайные сервизы. По четвергам она на добровольных началах давала уроки живописи по фарфору домохозяйкам, счастливым любой возможности хоть ненадолго вырваться из дому. Агате с матерью досталась одна комната на двоих. Ее это не смущало – мать почти все вечера пропадала у соседки по лестничной площадке.
Как и Мэри Саммер, Эмили Бойдз потеряла мужа на войне. И свято верила, что обладает способностью общаться с усопшими. Каждый день, пока Агата была на работе, а Маргарет занималась живописью, Мэри приходила к ней в надежде войти в контакт с покойным супругом. После двух месяцев бесплодных попыток – столик решительно не желал поворачиваться при упоминании имени Арчи – Эмили Бойдз предложила испробовать другой способ. Они отправились в Александра-парк, расположенный на зеленом островке в нескольких километрах от Хорнси, и вскарабкались на вершину здешнего холма Масуэлл-хилл. Эмили уверяла приятельницу, что на возвышении сообщение с потусторонним миром устанавливается намного легче.
Через три дня Мэри за ужином сообщила дочерям, что разговаривала с их отцом и что он передает им привет. Агата, поглощенная мыслями о тяжелом состоянии одной из пациенток, выслушала ее немного бессвязный рассказ вполуха. Обеспокоилась она лишь неделю спустя, когда мать вернулась домой поздно вечером, промокшая до нитки. Она снова взбиралась на Масуэлл-хилл. Среди ночи ей стало плохо. Вызвали врача, который поставил диагноз: воспаление легких. “Скорая” увезла Мэри Саммер в больницу, где она скончалась на четвертый день, на последнем издыхании повторяя имя мужа.
Пришла очередь Маргарет обновить траурный наряд. Она вбила себе в голову, что первым делом должна поставить в известность о смерти матери Ральфа Маккаллена. И отправила в Министерство обороны письмо в конверте с траурной каймой. Вскоре ей пришел ответ, в письменной форме информировавший ее, что человек с такой фамилией никогда не служил в Королевских ВВС.
Любая другая девушка на ее месте этим бы и удовольствовалась, признав, что пала жертвой обмана простого солдата, которому хотелось произвести на нее впечатление. Но Маргарет была убеждена, что Ральф сказал ей правду. Просто эти неграмотные вояки неправильно записали его фамилию. Или он работал на разведку.
Агата не обращала на ее фантазии никакого внимания. После смерти матери ей все стало безразлично. Одежду покойной она отдала в благотворительную организацию, оставив себе только небольшую шкатулку черного дерева, в которой хранились фотография родителей, несколько украшений и перламутровые гребни. На следующий после похорон день к ней попыталась было подкатиться Эмили Бойдз, прозрачно намекая, что не прочь получить на память о приятельнице ее пальто с меховым воротником, но Агата ей отказала. Она винила Эмили в том, что мать так рано ушла из жизни.
Прошел месяц. Приходский священник, сочувствуя сестрам в их горе, предложил им принять участие в организации выставки живописи. Сын одного из его родственников согласился предоставить для этого мероприятия некоторые из своих картин.
Агата предложение отклонила – работа в родильном отделении почти не оставляла ей свободного времени, – но Маргарет с восторгом его приняла. Вернувшись из приходской галереи, она объявила сестре, что еще никогда не видела таких прекрасных полотен. И добавила, что их автор, молодой человек по имени Натан Клиффорд, очень симпатичный парень.
Агата познакомилась с ним в день открытия выставки. Сестра не ошиблась, оценивая его внешность. Темноволосый, с чувственными губами и большими карими глазами, занимавшими едва ли не половину его худощавого лица, Натан Клиффорд был очень красивым мужчиной. Роста он был не очень высокого, но хорошо сложен. Как ни странно, при атлетической фигуре у него оказались тонкие и длинные, как у пианиста, пальцы.
Натан Клиффорд, со своей стороны, не остался равнодушен к округлым прелестям Маргарет. И охотно принял приглашение прийти на следующий после открытия выставки день к сестрам на чай.
Они втроем провели очень приятный вечер. Натан жил в Лондоне, один, снимая так называемую комнату для прислуги, и зарабатывал на жизнь уроками рисования. Агата, взяв на себя роль дуэньи, разрешила ему показать Маргарет свою мастерскую, – пусть познакомятся поближе. После встречи с Натаном сестра перестала упоминать имя Ральфа Маккаллена и осыпать проклятиями военно-бюрократическую машину.
Но британская армия напомнила им о своем существовании три месяца спустя, когда между Маргарет и Натаном уже успело установиться нежное взаимопонимание. По воскресеньям Агата обычно возилась на кухне, пока парочка толковала об искусстве вообще и живописи в частности. Они охотно рассказывали друг другу о своем детстве. Натан даже подарил Маргарет свою фотографию, которую считал забавной, – голый младенец нескольких месяцев от роду, разлегшийся на медвежьей шкуре. Поздно вечером он с большим сожалением прощался с ними, торопясь на последнюю электричку и унося с собой сумку со съестным.
Когда Агата вскрывала письмо из Министерства обороны, ее кольнуло дурное предчувствие. В письме сообщалось, что справочной службе удалось напасть на след военнослужащего по имени Ральф Маккаллен. Самолетов он не пилотировал, но трудился на аэродроме, занимаясь их техническим обслуживанием. Он действительно был направлен во Францию, но через несколько дней секретная база, к которой он был прикреплен, подверглась немецкому воздушному налету. Тела его так и не нашли. Его фамилия значится в длинном списке пропавших без вести солдат.
Агата несколько раз перечитала письмо и в конце концов решила его выбросить. Маргарет со дня на день обрадует ее известием о помолв ке с Натаном. При этой мысли у Агаты слегка защемило сердце. Она тоже не осталась равнодушной к немного печальному обаянию их нового друга. Но счастье Маргарет важнее, строго сказала она себе и скомкала письмо из Министерства обороны. И не поленилась пойти выкинуть его в мусорный контейнер во дворе.
Эмили Бойдз, не имевшая иных источников дохода, кроме пенсии за погибшего мужа, жила скудно. По вечерам, когда на улице темнело, она взяла за правило рыться в мусорных баках. Улов она сдавала сборщикам металлолома, благодаря чему немного скрашивала свое существование. Увидев в помойке конверт с грифом Министерства обороны, она удивилась и заинтересовалась, а потому вытащила письмо и прочла его.
На следующий день, встретив Маргарет, она сказала ей, что если ее жених числится пропавшим без вести, то можно попытаться выколотить из государства хотя бы небольшую субсидию. Маргарет смотрела на нее непонимающим взором, и тогда Эмили показала ей письмо. Маргарет побледнела и побежала к себе в мастерскую, где и заперлась.
Отныне о помолвке больше не могло идти и речи. Маргарет боялась связывать себя какими бы то ни было обязательствами. Агата предупредила ее: Натану может надоесть слишком долгое ожидание. “Да как же я могу выходить замуж, – воскликнула в ответ сестра, – а вдруг Ральф все еще жив?”
Примерно месяц спустя, в один ветреный четверг, под вечер, к Агате пришел за советом Натан. Она была дома одна. Натан по-прежнему чувствовал привязанность к Маргарет, но отказывался ее понимать. Агата открыла бутылку вина. Натан говорил больше часа. Агата слегка захмелела. Ей все труднее было уследить за собственными мыслями.
В какой-то момент обоим захотелось подлить себе вина, и их руки, одновременно протянутые к бутылке, соединились. И, словно существуя отдельно от своих владельцев, не пожелали расцепляться. Тем более что их губы уже опасно сблизились.
Проводив торопливо одевшегося Натана, который, выйдя из дома, брел по темной стороне улицы, едва не прижимаясь к стенам домов, – боялся столкнуться с Маргарет, – Агата заперлась в ванной и долго пыталась смыть с себя нежный, но стойкий запах его тела. Она намылилась с ног до головы, все еще ошеломленная силой только что пережитых ощущений. Лишь сейчас она поняла, что оба ее мужа, при всей их заботливости и внимании, были никудышными любовниками.
Не сговариваясь, оба решили делать вид, что между ними ничего не было. В следующее воскресенье Натан снова пришел к ним в гости. Отныне он старался не оставаться с Агатой наедине.
А еще через пару месяцев тайное стало явным. Агата убедилась, что у нее присутствуют те же клинические признаки, что у ее пациенток в начале беременности. Когда скрывать свое положение стало невозможно, она открылась Маргарет: ее якобы соблазнил один интерн, а потом бросил, влюбившись в другую медсестру. Маргарет проявила горячее сочувствие и даже предложила пойти устроить негодяю шумный скандал – Агата еле ее отговорила. Тогда Маргарет сказала, что распишет для малыша мисочку, чашку и набор тарелок.
Джейн Мэри родилась весной 1947 года. Метрику ей выписали на фамилию Саммер, в графе “Отец” поставили – “неизвестен”. По просьбе Агаты Натан согласился не разоблачать версию, предложенную сестре. Она пообещала ему, что позволит видеться с ребенком столько, сколько он сам захочет. Между тем Маргарет, растроганная видом новорожденной племянницы, снова задумалась о возможном браке с Натаном. Ей тоже захотелось иметь детей. И у крошки Джейн Мэри появятся кузены или кузины – ей будет с кем играть.
Когда девочке исполнилось два месяца, Маргарет решила написать ее портрет. Не просто картинку на чайнике, а настоящую картину. Вглядываясь острым взором в черты малютки, она не смогла не заметить их очевидного сходства с Натаном. Фотография, на которой он был изображен младенцем, стояла у нее на ночном столике.
Несмотря ни на что, она закончила портрет. В следующее воскресенье, дождавшись, пока Агата и Натан покончат с трайфлом[7], Маргарет показала им свою работу. Они выразили дружный восторг – ну как настоящая, восхитилась Агата. Ни слова не говоря, Маргарет положила рядом с картиной фотографию Натана в младенчестве. Потом вышла из комнаты и заперлась у себя в мастерской. Выслушивать объяснения Агаты она отказалась наотрез, а Натана не пустила даже на порог.
И недели не прошло, а она уже собралась в дорогу. Продала бо́льшую часть своих нарядов и доставшиеся в наследство от матери украшения и на вырученные деньги купила билет третьего класса на пароход до Кале. Покидала в один чемодан кое-какую одежду, а во второй – кисти и краски.
Сентябрьским вечером 1947 года, вернувшись с работы, Агата обнаружила на обеденном столе записку следующего содержания: “Уезжаю искать Ральфа. Он единственный, кто никогда мне не изменял”. И подпись: “Маргарет”.
Минуло двадцать пять лет, прежде чем сестрам суждено было увидеться снова.
4
Понедельник, 10 сентября 2001 года
С Беверли Кэрролл Саманта познакомилась восемь лет назад. Беверли не имела никакого отношения к Льюису Кэрроллу, настоящее имя которого было Чарльз Лютвидж Доджсон, однако, если ее спрашивали, не потомок ли она знаменитого писателя, она этого не отрицала. Ценой хитроумных интриг она добилась места главного редактора журнала “You and I” и рассудила, что иметь в предках такую звезду никак не повредит ее карьере.
Но Саманту восхищала в ней отнюдь не нахально присвоенная литературная родовитость. Беверли потрясала ее воображение дерзостью и самоуверенностью. К ее чувству примешивалась и благодарность: именно Беверли устроила ее в редакцию “You and I”.
– Беверли Кэрролл у аппарата!
Трубку она сняла после первого же звонка. Саманта звонила ей по прямой линии. Мисс Кэрролл мало кому из внешних сотрудниц давала этот номер. Саманта входила в число счастливых избранниц.
– Дорогая! Как поживаешь? – своим пронзительным голосом заверещала Беверли. – Ужас, как я по тебе соскучилась! Сколько мы не виделись? Недели три? Знаешь, с этой работой… Я, как всегда, в диком замоте. Да еще Уилл подхватил грипп, причем вместе с нянькой. Я голову себе сломала, с кем его оставить. На его папашу, конечно, никаких надежд – когда он нужен, его сроду не дозовешься. У него, видите ли, семинар! Презентация новой компьютерной программы! На Мальте, на минуточку! Так бы сразу и сказал, что устроил себе каникулы на пару со своей Дороти. Ты не поверишь, он называет ее Додо! Вот пошлятина, скажи! Кстати, мне очень понравилась твоя статья. Как там было? “Как сохранить дзен-буддийское спокойствие в отношениях с мачехой ваших детей”…
Беверли сыпала словами со скоростью пулеметной очереди. Саманта всегда терялась в догадках: как ей удается протараторить столько фраз, ни разу не переведя дыхание. Она терпеливо дождалась, пока иссякнет поток словесной диареи, и спросила, не могут ли они где-нибудь вместе пообедать. Ей нужен совет.
– О чем разговор, дорогая! Да когда угодно!
Саманта слышала, как она листает ежедневник.
– Так, до пятницы у меня все забито, – сообщила Беверли. – Может, на будущей неделе?
– Вообще-то это довольно срочно, – пробормотала Саманта. Она терпеть не могла ничего выпрашивать.
– А по телефону это обсудить нельзя? Можно прямо сейчас. У меня есть пара минут…
До Саманты снова донесся шелест перелистываемых страниц.
– Даже целых пять минут, – расщедрилась Беверли. – А потом лечу на совещание.
– Ладно, ничего страшного. Извини, что отрываю тебя от дел. Как-нибудь сама разберусь…
– Ты что, спятила? В кои-то веки не мне, а тебе понадобилась помощь! Нет уж, я не собираюсь лишать себя такого удовольствия! – И Беверли весело рассмеялась.
Саманта тоже улыбнулась. Ей вспомнилась Беверли восемь лет назад, когда та переживала нелегкие времена. Познакомила их лучшая по друга Саманты Дебби, вокруг которой собралась небольшая компания тридцатилетних женщин. Раз в месяц они встречались в пабе “Черный лебедь”, славившемся своим разливным пивом. Здесь они надирались высшего качества биттером крепостью аж пять градусов, нахально пялясь на посетителей-мужчин, которые под их взглядами втягивали животы и начинали говорить громче обычного. Впрочем, никому из них не удавалось перекричать Беверли, потчевавшую приятельниц свежими сплетнями, почерпнутыми в редакции “You and I”.
Покорно взгромоздившись на табурет, Саманта слушала их болтовню и тоже потягивала биттер – правда, трех с половиной градусов крепости, – но допить свой бокал до дна не сумела ни разу. Она приходила сюда только ради того, чтобы доставить удовольствие Дебби, упрекавшей ее в затворничестве. Действительно, Саманта с гораздо большей охотой провела бы вечер дома, перед своим фальшивым камином, за книжкой и ромашковым чаем.
В одну из таких встреч Беверли, не успев появиться, скрылась в направлении туалета. Заметив, что ее что-то очень долго нет, Саманта отправилась на поиски. Ей понадобилось некоторое время, чтобы определить, в какой кабинке заперлась Беверли, – она слышала всхлипы, но не сразу сообразила, откуда они исходят.
Наконец Беверли соизволила открыть дверцу кабинки, и Саманта с трудом узнала приятельницу. Беверли относилась к типу женщин, мимо которых не так просто пройти, не обратив на них внимания. Высокая и стройная до худобы, она носила яркие фирменные шмотки от “Joseph”, “Chloe” или “Marc Jacobs”, выгодно подчеркивавшие преимущества ее фигуры. У нее были тонкие черты лица, чуть заостренный нос и такой же подбородок. Огромный лоб обрамляли черные волосы, которые она стригла очень коротко. Пухлые губы и выразительные темные глаза она красила, не жалея косметики. Но в тот вечер рыдающая женщина, сидевшая на сиденье унитаза чуть раздвинув колени, ничем не напоминала блистательную главную редакторшу журнала “You and I”.