Через болото и поле он бежал на скорость, а пробегая мимо дачи, приостановился. В верхнем окне по-прежнему был виден неяркий свет, и Мишке показалось, что он услышал, как постукивает незапертая рама. Мишка прислушался. Рама скрипнула и тихонько стукнула еще раз.
В это время сзади громко хрустнул снег, и чьи-то руки легли Мишке на плечи. Мишка резко присел, вырвался и рванул с места не оглядываясь. Он понесся затаив дыхание, да так и не вздохнул, пока – метров уже с пяти – его не окликнули. Остановился, оглянулся из-под локтя. Тяжело переваливаясь в снегу бурками, в длинном тулупе нараспашку поверх шинели шел к нему районный уполномоченный милиции Федор Степанович Криворотов, с которым отношения у Мишки были самые лучшие. Мишка начал дышать уже почти нормально. Федор Степаныч подошел, покашлял и обратился к Мишке нелепо громким в ночной тишине голосом:
– Чего поздно гуляешь, Михаил Батькович?
– На станцию бегал, к Володьке Ильичеву, уроки узнавать, – быстро, но удачно не совсем даже соврал Мишка. Может, Криворотов видел его с Володькой…
– Ага, – непонятно, но безразлично сказал Криворотов. И снова покашлял. – Вот такие дела, дорогой камарадо Михаил. Чего-нибудь новенького почитать не дашь?
– Дам, Федор Степаныч. Вы «Таинственный остров» Жюля Верна не читали?
– Не приходилось. А из какой жизни книга? Не из итальянской?
– Нет, что вы… Это приключения американцев на необитаемом острове. Это о торжестве человека над природой, – вспомнил Мишка из журнала «Вокруг света».
– Ага, – снова безразлично сказал Криворотое. – Американцев, значит… Ну зайду на неделе, дашь про торжество. – Он развернул Мишку лицом к деревне, легонько подтолкнул и довольно громко пробормотал, когда Мишка уже встал на лыжню: – Торжество… Приехал в гости, бахнул из маузера друга… Самого на правеж, а тут случай. Хоть и не на мне числится, а все одно – неприятности… Торжество…
Тогда Мишка снова обернулся. Милиционер смотрел на него в упор с интересом, даже рот открыл, как парнишка.
– Что скажешь, Михаил? – вопрос прозвучал резко, будто не было до этого никаких неопределенно-безразличных вздохов и пустых «ага».
– Думаю, что вы неверно представляете себе происшедшее на даче, – тоже резко ответил Мишка. – Думаю, что вы ошибаетесь, так же как и те, кто занимается этим делом.
Криворотов смотрел на Мишку все с тем же выражением откровенного интереса. Вдруг сказал:
– Ты на дачу не лазил.
Именно сказал. Не спросил у Мишки – мол, не лазил ли ты на дачу, Михаил Батькович, а просто уверенно сказал. Мишка промолчал, даже не сообразив кивнуть в ответ. Криворотов усмехнулся:
– «Те, кто занимается этим делом, ошибаются»… Ошибаются… – И строго повторил: – Не лазил ты, а другим малым лазить отсоветуй – добра от этого не будет, понял?
Теперь Мишка наконец кивнул. Оба постояли молча. Мишка решил, что уже можно идти, но не удержался – спросил, уже толкаясь палками:
– Федор Степаныч, а ведь для вас все это не имеет значения, правильно? – И, не дожидаясь ответа, помчался к дому. Уже издали, на ходу, оглянулся в последний раз. Криворотов стоял на том же месте, на бугре, неподалеку от дачи. На фоне снега четко вырисовывалась его огромная фигура в широченном тулупе. И Мишке показалось, что милиционер утвердительно кивнул – и на последний Мишкин вопрос, и будто одобряя все Мишкины действия и догадки.
Через десять минут Мишка уже спал, забравшись на кровать под ватное одеяло, заняв материно место. Первый день расследования Майк Кристи провел с толком. Влажный конверт и слегка растрепавшаяся книга лежали под подушкой. Поработать с конвертом Мишка собирался рано утром. С книгой же приходилось ждать, пока мать вернется с дежурства и отоспится. Расследование шло отлично, и можно было многого ожидать от книги и от конверта. Возможно, что уже завтра Майк Кристи поставит заключительную точку в этом сложном и чертовски интересном деле, господа.
Мишка лежал под одеялом мокрый как мышь. Он заснул раньше, чем полностью высох пот.
Мать вернулась с дежурства, как обычно, в восемь утра. Мишкина мать выделялась в деревне не столько пообносившейся городской одеждой, сколько высоким ростом. Модные жакеты с меховой отделкой были давно большей частью проданы, оставшиеся как-то так налоснились от дров и коромысла, что сравнялись с ватниками и телогреями, ботинки и туфли изорвались, а подшитые валенки мать, как и Мишка, не снимала с ноября до апреля. Но рост – рост никуда не девался. Мать была выше не только всех баб, но и большинства мужиков. Соответственно и прозвище она получила мгновенно – Верста высланная. Под стать росту были у матери руки и ноги: обувь ее до сих пор была Мишке велика, а варежки и подавно. Вообще мать была крупна: в бедрах широка, темно-русые волосы – толстеннейшей косой, зубы – как у лошади и один в один – с голубым блеском. И если б не рост несуразный, не слишком большие, по здешним понятиям, водянисто-голубые глаза – пучеглазая, не слишком тонкие пальцы и запястья – гляди, переломятся, да, главное, не Мишка – вдовье приданое, то была б мать в деревне невеста не из последних, для вдовых конечно. И еще – если б не городская, грамотная до невероятия. Этого добра никому не надо.
Все это Мишке, с хозяйских слов, не раз пересказывал Колька, да и при Мишке бабы не однажды говорили. Мишка вспомнил, что и отец, в хорошем настроении, называл мать «ваше высоченное превосходительство» и почему-то «графиня Коломенская». А вернувшись из последней своей командировки, на все ее расспросы, кем он там был и что делал, спел: «Он был там какой-то советник, она – генеральская дочь». Встал на одно колено, скорчил жалобную рожу и Мишке подмигнул. Мать засмеялась и сказала: «Сам уже генерал или как там, а все тесть покоя не дает». Отец поднес к виску палец еще плохо двигающейся правой руки, сделал «пах! папах!» – и повалился на ковер. Мишка заверещал и полез сверху…
Мать разбудила Мишку, обычным своим холодноватым, невыразительным голосом поинтересовалась, как Мишкино горло. Дня три назад горло действительно болело, но уже давно прошло. Хозяйка дала стакан горячего молока с маслом, и одну ночь Мишка спал, завязанный материным теплым платком, – и все. Но идти сегодня в школу противоречило всем Мишкиным планам, поэтому пришлось сказать, что горло еще болит, хотя уже меньше. Мать спросила, почему же тогда лыжи стоят в сенях еще мокрые, да и валенки у печи сохнут, но пока Мишка придумывал вранье, уже отвлеклась, невразумительный Мишкин ответ выслушала невнимательно. Всегда она так – спросит что-нибудь, а ответ уже не слушает, по сторонам смотрит. Отец это называл «салонные манеры», злился. Мишке же это чаще всего бывало на руку – как и сейчас.
Мать быстро поела каши, которая с вечера стояла в печи, быстро сняла валенки и кофту, велела Мишке подвинуться, легла лицом в подушку и сразу заснула. Руками она сверху накрыла голову, будто плакала, но Мишка слышал, что она спит. Руки были красные, на концах пальцев белые пузыри – от кипятка. Навозилась за дежурство, намыла мисок.
Мишка повернулся на бок, отгородился от холодной стены одеялом, стараясь не стащить его с матери, сунул руку под подушку, нащупал конверт, вытащил его и стал изучать.
На конверте был московский адрес. Название улицы Мишке было знакомо, короткая улица эта была в самом центре, и Мишка там бывал – вместе с отцом у одного его знакомого. Мишка порадовался, будто известная эта улица сразу все разъяснила. Но одновременно и удивился – фамилия адресата показалась ему тоже известной! Он стал вспоминать, откуда мог знать эту нерусскую фамилию, но не вспомнил, хотя пытался довольно долго. Единственный вывод, к которому пришел, – слышал эту фамилию или от отца, или от отцовских друзей. В любом случае оставалось несомненным, что эта фамилия того самого комдива, что был на даче в гостях.
Вскрыт конверт был неаккуратно – почти весь изорван. В конверте лежал небольшой лист бумаги, исписанный с одной стороны. Мишка прочел его, перечитал, спрятал в конверт, конверт под подушку, подремал немного. Вдруг проснулся толчком, снова вытащил письмо, перечитал еще раз. «Женечка! Я решил написать, так как уверен, что почту по утрам достаешь ты, когда Валентин уже уезжает на службу. Надеюсь, что письмо не попадет ему в руки, хотя… Какая тебе разница? Вот что я хочу тебе сказать…»
Тут Мишка прервал чтение – грустно стало ему и даже страшно. Он поджал под одеялом ноги и придвинулся к матери. Мать спала крепко, даже не пошевелилась. Второй раз за сутки захотелось Мишке заплакать, а ведь до этого уже почти год не плакал. Но Майк Кристи продолжил изучение письма.
«…хочу тебе сказать: я не сетую, что у нас все так получилось. То, что ты выбрала Валентина, оправдано не только любовью – не подумай дурного, я в вашу любовь вполне верю, – но и всей логикой жизни. Слишком долго я был в Детройте… Пишу не для того, чтобы сказать, что я на вас не обижен, я это уже говорил, да и доказал, по-моему. Теперь же хочу подвести некоторые итоги. Почему-то мне кажется, что мне следует это сделать не откладывая. И сердце в последнее время дает себя знать не по возрасту, ты же знаешь, как меня откачивали в августе, и вообще… Короче, пишу, чтобы предупредить: у меня есть сведения, что у Валентина в ближайшее время будут большие неприятности. Он окружил себя чуждыми людьми, неразборчив в дружбе, одни его беговые знакомые чего стоят. Да и в целом – среди военных оказалось много замаскировавшихся врагов. Боюсь, что вас ждут несчастья. Сегодня я постараюсь разыскать его, встретиться, кое-что объяснить. Возможно, он заночует у меня на даче, так что не волнуйся. К утру все будет ясно. Прощай. Я люблю тебя, как и всегда любил. И попрежнему уверен, что со мной ты была бы счастливей».
«…хочу тебе сказать: я не сетую, что у нас все так получилось. То, что ты выбрала Валентина, оправдано не только любовью – не подумай дурного, я в вашу любовь вполне верю, – но и всей логикой жизни. Слишком долго я был в Детройте… Пишу не для того, чтобы сказать, что я на вас не обижен, я это уже говорил, да и доказал, по-моему. Теперь же хочу подвести некоторые итоги. Почему-то мне кажется, что мне следует это сделать не откладывая. И сердце в последнее время дает себя знать не по возрасту, ты же знаешь, как меня откачивали в августе, и вообще… Короче, пишу, чтобы предупредить: у меня есть сведения, что у Валентина в ближайшее время будут большие неприятности. Он окружил себя чуждыми людьми, неразборчив в дружбе, одни его беговые знакомые чего стоят. Да и в целом – среди военных оказалось много замаскировавшихся врагов. Боюсь, что вас ждут несчастья. Сегодня я постараюсь разыскать его, встретиться, кое-что объяснить. Возможно, он заночует у меня на даче, так что не волнуйся. К утру все будет ясно. Прощай. Я люблю тебя, как и всегда любил. И попрежнему уверен, что со мной ты была бы счастливей».
Больше в письме не было ничего – даже подписи. Мишка закрыл глаза и стал заканчивать – переводить в точные слова те мысли, которые пришли после трех чтений письма. Он даже не столько думал, сколько вспоминал одно место из «Графа Монте-Кристо» – собственно, теперь он уже был уверен, что вся тайна этого дела в двух книгах – в «Графе Монте-Кристо» и в той, что он нашел в снегу. Ее содержание он уже тоже представлял себе более или менее ясно, но все же это была только догадка, а Мишке необходима была уверенность и, следовательно, помощь матери… Мишка думал, лежал с закрытыми глазами и постепенно заснул.
А когда проснулся, то увидел, что и мать уже не спит, а искоса, от подушки, смотрит на него.
– Ну, рассказывай о лыжах, – сказала мать. Мишка вытащил из-под подушки и молча протянул ей книгу. Мать перевернулась, села, привычно подпихнув под спину лежащую на табуретке рядом с кроватью кофту, взглянула на обложку, быстро перелистала книгу и только после этого спросила:
– Где взял?
– Нашел. – Мишка ответил, глядя на мать прямо и серьезно, и она не стала сомневаться, что он действительно нашел английский детектив на улице подмосковной деревни. Несмотря на свою невнимательность, она прекрасно разбиралась, когда Мишка врет, а когда нет. Так же коротко она спросила:
– Где?
– Возле дачи, в снегу.
Мать дернулась, книга задрожала в ее руках, и Мишка испугался, но сообразил, что надо сказать:
– Никто не видел, ни один человек. Кроме Кольки. Он не скажет, не бойся. Я все понимаю, я же все понимаю, мам… А откуда ты уже знаешь про дачу?
– Федор Степаныч сказал. – Тут Мишка опять испугался, но мать уже почти успокоилась или взяла себя в руки, а Мишка понял, что мильтон слово сдержал – не произнесенное вслух свое обещание – и не сказал об их встрече даже матери. – Я встретила его на дороге, он сказал, что… дача освободилась, так он сказал… Ну, и что ты от меня хочешь?
– Я хочу, чтобы ты мне прочитала ее. Вслух.
– Немедленно? – мать пощекотала своей ногой Мишкину голую ступню под одеялом, Мишка визгнул, дернулся, одеяло поехало на пол. Мать встала, оделась, принялась готовить щи на обед. Она чистила картошку, ходила в сени за капустой из бочки и салом, Мишка принес воду – а книжка лежала на столе, и ее яркая обложка странно выглядела в утреннем свете, идущем через сильно замерзшее окно ровным потоком. Наконец мать сунула чугунок в растопленную Мишкой печь, снова скинула валенки и полезла под одеяло, захватив книгу. Мишка немедленно влез следом. Под одеялом было люто холодно сначала, но вдвоем они быстро нагрели это малое ледяное пространство.
Читала мать ровно, без выражения и почти без пауз – только иногда произносила слова сначала тихонько по-английски, а потом по-русски – в голос.
Когда жестяная кукушка высунулась из ходиков и, истерически закидываясь, проскрипела пять раз, мать начала читать последнюю страницу:
«… – Замысел сэра Джоффри был прост, – сказал сержант. Все, кто находился в гостиной, молчали. Лишь спицы, которые уронила старая мисс Боунти, коротко звякнули, нарушив на мгновение тишину. Сержант продолжал: – Дело в том, что сэр Джоффри был совсем не тем человеком, которого вы все знали, господа. Безумная любовь к леди Эстер и под стать ей безумная ревность к мужу этой прелестной дамы – вот две страсти, снедавшие его необузданную и мрачную душу. – Стиль, которым изъяснялся сержант, говорил о его увлечении викторианскими романами. – И он решил отомстить обоим, и вам, леди Эстер, которая в свое время… префэйрд… предпочла уважаемого мистера Браунуолла, и вам, мистер Браунуолл, который, по своему благородству, склонен считать благородными всех. Он написал слишком откровенное письмо леди, будучи уверенным, что мистер Браунуолл его перехватит. И он оказался прав. Леди Эстер стала свидетельницей небывалой вспышки ревности со стороны своего мужа, не так ли, мистер Браунуолл? Вы были несдержанны… В таком состоянии, обидев и обеспокоив леди Эстер, вы и уехали к пригласившему вас сэру Джоффри. А тут еще начался снегопад, прервавший телефонную связь и, таким образом, отрезавший дом сэра Джоффри от всего мира. И ваши худшие предчувствия оправдались, не правда ли, леди Эстер?
Леди Эстер Браунуолл едва заметно кивнула. Сержант обратился к ее мужу:
– Что вы пили с сэром Джоффри, мистер Браунуолл?
– Бренди, немного бренди и шампанское, – едва слышно ответил молодой человек. Он ломал пальцы, не обращая внимания на врезавшиеся в запястья наручники.
– Не следует пить шампанское с человеком, который пишет такие письма вашей жене, сэр, в доме, из которого отпущены слуги, – назидательно сказал сержант. – Более того, сэр. Я бы не стал вообще принимать приглашения для беседы о каких-то финансовых делах, даже очень важных, от человека, который находился с вами и леди Эстер в таких сложных отношениях. – Леди Эстер спрятала лицо в ладонях, и ее плечи затряслись от рыданий. Сержант встал, вынул из кармана ключи и, снимая с еще более побледневшего Браунуолла наручники, закончил: – Этот вечер с шампанским в пустом доме дал возможность сэру Джоффри одним выстрелом в свой висок из револьвера задремавшего мистера Браунуолла свести счеты со всеми сразу. И со своей несчастной жизнью, и со счастливым соперником, и с возлюбленной… префэйрд… а, да, предпочевшей… предпочтившей… ну, которая предпочла другого.
Теперь тишину в гостиной не могло нарушить ничто. Сержант подошел к окну и, не оборачиваясь к присутствующим, заметил:
– А снег уже не идет, господа».
Мать закрыла книгу. Мишка немедленно протянул ей конверт. Мать вынула письмо, прочитала, взглянула на адрес. Помолчав, спросила:
– И что ты теперь думаешь делать, частный детектив мистер Глупс?
– Майк Кристи, с вашего позволения, миссис, – ответил Мишка.
Мать невесело улыбнулась:
– «Миссис» не говорят без имени… И теперь не до игры, Миша.
– Я понимаю, – сказал Мишка, – я не играю.
Он вылез из постели, взял тетрадь, на обложке которой было написано: «По физике ученика шестого класса Кристаповича Михаила», вырвал из нее двойной лист, достал из пенала ручку и отцову медную чернильницу с завинчивающейся крышкой. Через полчаса он показал матери, которая все так же сидела на постели, спрятав ноги под одеяло, короткое письмо.
«Уважаемая Женя! Простите, что не знаю вашего отчества. Я хочу вам сообщить, что ваш муж Валентин не виновен в убийстве своего друга, имени которого я не знаю, он ходил с палкой. Этот человек самоубился, пригласив вашего мужа Валентина к себе на дачу, чтобы подозрение пало на Валентина и чтобы отомстить вам обоим. Он был плохой человек и довольно хитрый. К сожалению, его планы сбылись с ошеломляющей и не предусмотренной даже им быстротой. Ваш муж не убивал его, вы жена жертвы, а не преступника».
Мать прочитала письмо, взяла ручку и исправила «самоубился» на «покончил с собой», а «вы» всюду написала с большой буквы. Потом она зачеркнула «Он был плохой человек», заметив:
– Он умер, Мишка, не надо так, – и снова усмехнулась: – Про ошеломляющую непредусмотренную быстроту и жертву где вычитал?
– Кажется, в «Союзе рыжих», – сказал Мишка.
Мать погладила его по голове и, улыбаясь не так, как обычно, сказала:
– Что ж, отправляй свое письмо, неведомый добрый гений. Только получит ли его адресат… А как же ты догадался?
Мишка улыбнулся сдержанной, но уверенной улыбкой Майка Кристи:
– Если зимой открывают окно, то вполне вероятно, чтобы выбросить что-нибудь. Если выбрасывают книгу, значит, она может иметь отношение ко всему случившемуся, особенно если книга – о преступлении. Если убитый спал на втором этаже, а предполагаемый убийца на первом и между ними была скрипучая лестница – значит, это не убийство, а самоубийство. Книга могла дать ключ и дала его. Но еще раньше, чем ты прочла мне ее, у меня вызвало подозрение письмо хозяина дачи жене комдива, которое я нашел в прихожей, – те его не заметили в углу…