Чем больше меня интересовало все, что мне рассказывал Миль, тем больше я понимал. Традиция поклонения Великой Матери была знакома и мне. По всей Империи люди поклонялись Матери-земле и Матери всего сущего, хотя называли ее самыми разными именами. Точно так же поклонялись ее возлюбленному и сыну – умирающему и воскресающему богу, который рос, так же как растет все на земле, лишь затем, чтобы быть потом срезанным под корень, в то время как Мать оставалась жить вечно. Это был очень древний и красивый миф, объясняющий смену времен года. Однако традиции поклонения ему, соблюдаемые повсюду, едва ли можно было назвать красивыми.
Ибо Божественная Мать одновременно была и Смертью – землей, которая поглощает останки юного возлюбленного, так же как поглощает останки всех нас. И в соответствии с этим древним поверьем повсюду существовало множество кровавых ритуалов.
В Риме эта богиня носила имя Кибела, и мне приходилось видеть, как ее преданные жрецы и почитатели в порыве безумия и экстаза подвергали себя оскоплению. А упоминаемые в этом мифе боги принимали страшную смерть: Аттис в безумии оскопил себя, Дионис был растерзан, Осирис у древних египтян был расчленен, но потом вновь собран воедино Великой Матерью Исидой.
И вот теперь мне предстояло стать Великим Богом Всех Плодоносных Сил Земли – богом вина, посевов и деревьев. Я был уверен в том, что в любом случае мне предстоит нечто ужасное.
Мне не оставалось ничего, кроме как напиваться и бормотать песнопения и молитвы вместе с Милем, у которого при взгляде на меня на глаза наворачивались слезы.
– Выпусти меня отсюда, негодяй несчастный, – однажды в порыве крайнего раздражения воскликнул я. – Почему бы тебе самому, в конце концов, не стать этим богом деревьев? Почему именно меня решили удостоить этой чести?
– Я уже говорил тебе, что бог поведал мне о своих желаниях. Я не был им избран.
– А если бы ты оказался его избранником, ты сделал бы это?
Я устал слушать сказки о древних варварских обычаях и верованиях, о том, что если человеку угрожает несчастье или болезнь, то он, чтобы избежать угрозы, должен принести человеческую жертву богу.
– Мне было бы очень страшно, но я принял бы эту судьбу, – шепотом ответил он. – Известно ли тебе, в чем состоит весь ужас твоей участи? В том, что твоя душа окажется навеки заключенной в твоем теле. Она не сможет в момент плотской смерти переселиться в другое тело и в иное жизненное пространство. Нет, твоя душа навеки останется душой бога. Ты будешь навсегда лишен возможности умереть и возродиться заново.
Несмотря на мое абсолютное неверие в возможность реинкарнации и раздражение, вызванное полной убежденностью Миля в неизбежности подобных явлений, его слова заставили меня успокоиться и замолчать. Я ощутил всю силу его суеверного страха и охватившей его печали.
Мои волосы стали густыми и длинными. Жаркое лето уже сменила прохладная осень. Приближался день великого ежегодного праздника Самайна.
Однако у меня по-прежнему возникало множество вопросов.
– Скольких вы уже превратили в богов подобным же образом? Чем я привлек ваше внимание? Что нашли вы во мне такого, что заставило вас избрать именно меня? – спрашивал я у Миля.
– Я еще никогда не приводил сюда человека, чтобы превратить его в бога, – отвечал он. – Но бог уже стар, он утратил магическую силу. С ним произошло ужасное несчастье, однако я не вправе говорить об этом. Он избрал своего преемника.
Миль внезапно испуганно замолчал. Он сказал слишком много. В глубине души его что-то очень беспокоило и пугало.
– Но откуда тебе известно, что он захотел избрать именно меня? Или у тебя здесь в крепости припрятано еще человек шестьдесят кандидатов?
Он покачал головой и вдруг с не характерной для него болью в голосе произнес:
– Мариус, если ты откажешься выпить божественную кровь, если не станешь отцом нового племени богов, что же тогда будет со всеми нами?
– Друг мой, меня это совершенно не заботит… – начал было я.
– О, какое ужасное несчастье! – прошептал он.
За этим последовал длинный рассказ о возвышении Рима, о страшных завоеваниях Цезаря, об уничтожении и вырождении племен и народов, которые испокон веков жили среди этих гор и лесов, жалобы на то, что вместо величественных и славных твердынь могущественных племенных вождей выросли презренные города сначала греков, этрусков, а потом и римлян.
– Друг мой, цивилизации рождаются и умирают, старые боги уступают место новым.
– Ты не понимаешь, Мариус, – покачал головой он. – Наш бог не был повержен вашими идолами и теми, кто рассказывает все эти фривольные и похотливые истории. Наш бог был необыкновенно красив, словно сама луна создала его и озарила своим светом, он говорил с нами голосом чистым, как сам свет, и вел нас по жизни в единстве с окружающим миром. Но он был сокрушен великим несчастьем, и во всех северных землях другие боги погибли. Такова была месть ему со стороны бога солнца, но каким образом солнце могло проникнуть в отведенное для тьмы и сна время, ни ему, ни нам не известно. В тебе наше спасение, Мариус. Ты тот смертный, Который Знает, Который Способен учиться и Уже Научился Многому, Ты Тот, Кто Может Отправиться в Нижний Египет.
Я много думал обо всем этом. Я думал о древнем культе поклонения богу плодородия Осирису и Исиде, которую считали Матерью-землей, о том, что Тифона, убийцу Осириса, называли солнечным светом.
И вот теперь этот благочестивый посредник между богом и людьми говорил мне о том, что солнце нашло в ночи бога и тем самым вызвало страшные несчастья.
В конце концов мой разум отказался работать.
Слишком много дней провел я в одиночестве, предаваясь пьянству.
Лежа в темноте, я пел про себя гимны Великой Матери. Хотя она не была для меня богиней. Она не была ни Дианой Эфесской с наполненными молоком персями, ни ужасной Кибелой, ни даже нежной Деметрой, оплакивавшей перешедшую в царство мертвых Пересфону. Она была той плодородной и щедрой землей, запах которой доносился до меня сквозь зарешеченные окна дома, ветром, приносившим сырость и сладкие ароматы мрачного зеленого леса. Она была для меня луговыми цветами и пахучими травами, водой из горного источника, шум которой я иногда слышал. Она была для меня всем тем, что еще осталось в этой полупустой комнате, после того как у меня отобрали почти все. Как и все люди, я знал, что смена времен года, приход зимы или весны, рост на земле всех растений содержат в себе скрытую истину и ни в коей мере не зависят от мифов и легенд, на каких бы языках они ни звучали.
Сквозь решетки на окнах я взглянул на сияющие высоко над головой звезды и вдруг подумал, что мне суждено умереть совершенно глупо и бессмысленно – среди чужих людей, обычаи которых для меня совершенно неприемлемы. И все же торжественность и возвышенность происходящего оказывала на меня огромное воздействие, заставляя покориться своей участи. Я готов был сдаться и уже воображал себя в центре неведомых мне грядущих событий, обладавших тем не менее некой величественной красотой.
Однажды утром, проведя рукой по волосам, я обнаружил, что они густыми вьющимися волнами спускаются мне на плечи.
В последующие несколько дней в крепости царила необычная суета, слышались какие-то звуки, чувствовалось оживленное движение, внутри крепости раздавались шаги тысяч и тысяч ног. Люди все прибывали и прибывали.
Наконец ко мне пришли Миль и еще восемь друидов. Их чистейшие белоснежные одежды пахли родниковой водой, в которой были выстираны, и солнцем, которое высушило их. Волосы у всех были аккуратно расчесаны и блестели.
Они осторожно и тщательно побрили мне лицо, подстригли на руках ногти. Потом расчесали волосы и надели на меня такие же белоснежные одежды. Закрывая со всех сторон белыми покрывалами, они вывели меня из дома и проводили к белой крытой повозке.
Увидев, что множество одетых в длинные рубахи мужчин сдерживают огромную толпу, не позволяя никому приближаться ко мне, я впервые понял, что лишь нескольким избранным друидам позволено видеть меня.
Как только Миль и я оказались внутри повозки, полог ее опустили, скрыв нас от посторонних глаз. Мы уселись на грубо сколоченные скамейки, и повозка тронулась в путь. В полном молчании мы ехали несколько часов.
Сквозь матерчатое покрытие повозки проникали лучи солнца, а когда я приник к нему лицом, то увидел лес, через который мы проезжали. Он показался мне еще темнее и гуще, чем в первый раз. За нами следовал бесконечный караван других повозок. Некоторые из них представляли собой огромные клетки, внутри которых находились люди. Вцепившись руками в прутья, они умоляли отпустить их, и голоса их сливались в единый, исполненный ужаса вопль.
– Кто эти люди? Почему они так кричат? – не в силах больше вынести подобное напряжение, спросил я.
Миль вздрогнул и словно пробудился от сна.
Миль вздрогнул и словно пробудился от сна.
– Они преступники – воры и убийцы. Все они справедливо осуждены и будут принесены в священную жертву.
– Ужасно, – пробормотал я.
Хотя имел ли я право говорить так? Разве сами мы не приговаривали преступников к смерти на кресте, к сожжению у позорного столба, к разного рода пыткам и страданиям? Неужели то, что мы не называли это священной жертвой, делало нас более цивилизованными? Возможно, кельты поступали гораздо более мудро, не позволяя им умирать зря.
Чепуха какая-то. Голова у меня кружилась. Повозка продолжала катиться вперед. Я слышал голоса тех, кто сопровождал нас, – некоторые шли пешком, другие ехали верхом на лошадях. Все эти люди направлялись на праздник Самайн. Мне предстояло вскоре умереть. Я очень боялся, что меня сожгут. Миль выглядел испуганным и был очень бледен. Вопли и вой осужденных на смерть сводили меня с ума.
О чем я буду думать, когда они разожгут костер? Какие мысли придут мне в голову в тот момент, когда я почувствую, что горю? Я больше не в силах был выносить все это.
– Что ждет меня? – неожиданно даже для самого себя спросил я, испытывая отчаянное желание придушить Миля.
Он поднял на меня взгляд и чуть сдвинул брови.
– А вдруг бог уже мертв?.. – прошептал он.
– Тогда мы вместе с тобой отправимся в Рим и будем пить там прекрасное италийское вино, – шепнул я в ответ.
Когда повозка наконец остановилась, давно уже перевалило за полдень. Гул голосов вокруг становился все громче и громче.
Я встал, чтобы выглянуть из повозки, и Миль не остановил меня. Я увидел, что мы находимся на огромной лесной поляне, окруженной со всех сторон гигантскими дубами. Все повозки, в том числе и наша, были расставлены под деревьями, а посреди поляны сотни людей возводили какое-то сооружение из бесчисленного количества вязанок хвороста, тысяч метров веревок и сотен свежесрубленных толстых стволов деревьев.
Самые длинные бревна – таких мне никогда не приходилось видеть – были поставлены вертикально в виде двух огромных букв «X».
Лес буквально кишел людьми, наблюдающими за всем, что происходило на поляне, на которой разместиться всем было просто невозможно. Все новые и новые повозки пробирались сквозь это невероятное скопление в поисках свободного места возле края леса.
Я снова сел, делая вид, что не понимаю, что происходит, пытаясь убедить в этом даже самого себя. Однако я, конечно же, все прекрасно понимал. Ближе к закату крики и вопли осужденных стали еще громче и отчаяннее.
Солнце почти село, когда Миль приподнял полог, и я в ужасе уставился на две гигантские, сплетенные из прутьев фигуры. Должно быть, они изображали мужчину и женщину. Одежда и волосы их были сделаны из виноградных лоз, все остальное – из шестов и ивовых прутьев. Сверху донизу к ним веревками были привязаны осужденные на смерть, вопли которых разносились далеко вокруг.
При виде этих ужасных великанов я буквально лишился дара речи. Я не мог сосчитать, сколько извивающихся тел было на поверхности статуй – на их торсах, руках, даже на ладонях, в пустом пространстве полых ног и похожих на клетки, лишенных лиц, огромных голов, украшенных венками из ивовых прутьев и цветов. Гирлянды из цветов украшали платье женщины, а за свитый из плюща пояс мужчины были заткнуты снопы пшеницы. Фигуры раскачивались и дрожали, словно готовые вот-вот упасть, однако я знал, что этого не произойдет, так как их удерживали невероятной длины бревна, позволявшие им возвышаться над лесом. Вокруг странных статуй были уложены вязанки хвороста и пропитанные смолой поленья, которые вскоре запылают, и тогда пламя поглотит гигантские фигуры.
– И ты хочешь, чтобы я поверил, будто все эти несчастные, которые привязаны там веревками и обречены на смерть, виновны в преступлениях? – спросил я Миля.
Он молча кивнул с обычным торжественным и серьезным выражением лица. Его это мало волновало.
– Они ждали месяцы, а иногда и годы того момента, когда будут принесены в жертву, – ответил он наконец, и голос его прозвучал равнодушно. – Их привезли сюда со всех уголков нашей земли. И точно так же, как и мы, они не в силах изменить свою судьбу. Им суждено умереть вместе с изображениями Великой Матери и ее Возлюбленного.
Меня все больше и больше охватывало отчаяние. Нужно было что-то предпринять, чтобы спастись. Но двенадцать друидов окружали со всех сторон повозку, а за ними располагался целый легион воинов. Все остальные заполняли лес на много метров вглубь, и конца им не было видно.
Быстро темнело, и повсюду были зажжены факелы.
До меня доносился рев возбужденных голосов. Крики обреченных становились все более пронзительными и жалобными.
Я сидел неподвижно, стараясь не поддаваться панике. Уж если мне не суждено избегнуть страшной участи, я должен пройти через странный обряд, хотя бы внешне демонстрируя спокойствие. А когда всем станет ясно, какой это обман и мошенничество, я твердо и с достоинством выскажу все, что думаю по этому поводу, – так, чтобы меня могли услышать все. Это и будет моим последним поступком – деянием бога, а потому я должен совершить его, демонстрируя сознание своей власти и авторитета. В противном случае мой акт не будет иметь никакого смысла.
Повозка снова двинулась куда-то. Крики и шум усилились, и Миль взял меня за руку, словно стараясь придать мне мужества. Он поднял полог только тогда, когда повозка остановилась в глубине леса, за много ярдов от поляны. Оглянувшись, я увидел огромных зловещих истуканов, внутри которых в отблесках факела виднелись отчаянно извивающиеся фигурки людей. Казалось, кошмарные создания оживают и вот-вот встанут и двинутся на нас, круша все на своем пути. Игра света и теней внутри их голов создавала впечатление отвратительно гримасничающих лиц.
Я не мог заставить себя отвернуться от них и от собравшейся вокруг огромной толпы, но Миль крепче сжал мою руку и сказал, что теперь мне предстоит вместе с избранными жрецами войти в святилище бога.
Со всех сторон, явно стараясь скрыть меня от посторонних глаз, нас тесным кольцом окружили другие жрецы. Я догадался, что толпе неизвестно, что происходит здесь в этот момент. Судя по всему, они знали лишь, что вскоре должна начаться церемония жертвоприношения и что друиды провозгласят появление некоего воплощения бога.
Только у одного из тех, кто сопровождал меня, в руках был факел. Мы все дальше углублялись в лес.
Было очень тихо. И очень сыро. Стоящие вокруг деревья достигали головокружительной высоты и устремлялись прямо в далекое, едва просвечивающее между кронами темное небо. Мне казалось, что лесные гиганты продолжают расти прямо у меня на глазах.
Я думал о том, что мог бы сейчас убежать. Но я не успею и оглянуться, как все племя бросится за мной в погоню.
Тем временем мы вошли в священную рощу, и в полумраке я увидел вырезанные на стволах деревьев изображения ужасных лиц. Отовсюду на меня смотрели пустые глазницы насаженных на колья и ухмыляющихся черепов, а в дуплах деревьев черепа были уложены рядами в несколько ярусов. В целом роща походила на огромный склеп, много веков служивший местом захоронения. Казалось, что в окружавшем нас безмолвии страшные черепа вот-вот оживут и заговорят с нами.
Я постарался избавиться от этой иллюзии, от ощущения того, что они наблюдают за нами.
На самом деле нет никого, кто наблюдал бы за нами, и никакого вечного знания не существует вообще.
Мы остановились перед дубом с узловатым искривленным стволом и толстыми суками. Он был таким огромным, что я глазам своим не поверил. Я не мог себе представить, сколько же могло понадобиться времени, чтобы выросло такое поистине невероятной толщины дерево. Подняв голову, я увидел, что ветви все еще живы и покрыты зелеными листьями. Со всех сторон дерево украшали вьющиеся плети омелы.
Друиды отступили в стороны. Возле меня остался только Миль. Я стоял лицом к дереву и тут заметил, что у его подножия сложено большое количество букетов цветов. В сумерках трудно было разглядеть, что это были за цветы, даже окраску лепестков определить было невозможно.
Миль закрыл глаза и склонил голову. Все остальные пребывали в таком же состоянии и дрожали с головы до ног. Я почувствовал, как по траве пробежал прохладный ветерок. Его подхватили листья деревьев, и я услышал звук, похожий на глубокий вздох, который, однако, быстро затих в глубине леса.
И вдруг я совершенно отчетливо услышал произнесенные в полной тишине слова, хотя вокруг по-прежнему не раздавалось ни звука.
Безмолвные речи, несомненно, доносились изнутри дуба, и смысл их состоял в том, что кто-то спрашивал, отвечает ли всем поставленным условиям тот, кому предстоит этой ночью выпить божественную кровь.
На мгновение мне показалось, что я схожу с ума. Меня, наверное, чем-то опоили! Однако с самого утра у меня во рту не было ни капли. Голова моя оставалась до боли ясной, и я вновь ощутил исходящие от неведомого существа импульсы. Таинственный незнакомец продолжал задавать вопросы.