К этому времени она нашла вкус в розовом вине, не отказывая себе в удовольствии начинать день с рюмки-другой этого нектара. Не ленилась спускаться для этого в кафе, первое время прекрасно одетая, в кольцах и браслетах. Со своей любимицей болонкой под мышкой. Держала, в общем, класс…
Некрасов её жалел.
Наверняка тосковала и вспоминала Сашу, жалела себя. Ездила с нами и Некрасовым на могилку, на Сен-Женевьев-де-Буа. Звонила пару раз поздним вечером, пугала Некрасова и нас. Однажды мы ей даже поверили.
Часов в девять вечера раздался звонок.
– Я ухожу из жизни! Прощайте!
– Нюша, подождите, что вы! Мы сейчас с Милой приедем! – заметался я.
С нами ударился в панику и Вика. Поспешаем к ней, доехали довольно быстро, пробок не было. Дверь приоткрыта.
– Я, к несчастью, передумала! – голос Нюши из её спальни.
Тявкает испуганная болонка. Некрасов матерится. Мы с трудом приходим в себя.
Ангелина Галич умерла лет через десять, но мы с ней, кажется, больше уже не встречались…Милый наш городок Ванв
Голые стены новой квартиры глубоко огорчили Некрасова. Тут же было решено украсить интерьер своими рисунками и собственноручно расписанными тарелками. А рисовал он действительно очень занятные вещицы.
Первым делом скопировал пером рисунок Рембрандта, подделал его подпись и представил, так сказать, на мой суд: ничего, а?
Ничего, похвалил я, только зачем слепо копировать гения? Надо бы вставить в рисунок свой штришок или, скажем, персонаж. Или дату изменить. В.П. согласился и пририсовал в облаках свой профиль.
– Вот сейчас получилось совсем удачно! – предложил Вика свою оценку творчества, и я не возражал.
Длинношеий Чехов под Модильяни или автопортрет в камуфляжных штанах и со стаканом «Московской» среди пикассовских авиньонских дев… Танец, как у Матисса, а красный Вика с оттопыренными ушами в центре хоровода, с батареей бутылочек рядышком и выглядит абсолютно свежим и трезвым… Автопортрет в стиле кубизма тоже получился интересно.
Но вершиной я считаю автопортрет под Юрия Анненкова. Все охают и ахают, мол, как здорово. И таки – да, здорово! Подписан рисунок «Ю.А. 1981». Редко кто обращает внимание на дату, Анненков ведь умер в год приезда В.П. в Париж, в семьдесят четвёртом. Благоговейно спрашивают, когда же Виктор Платонович, мол, позировал художнику. Я торжествую…
История переезда Некрасова в ближайший парижский пригород Ванв, как говорится, поучительна и проста.
В шестнадцатиэтажном доме на втором этаже жили наши новые друзья Юра и Наташа Филиппенко. Мы с Милой жили здесь же, на седьмом этаже. Внезапно Филиппенко переехали, а свою квартиру предложили снять Некрасову. Везение действительно сказочное – мы с родителями в одном доме!
Но в глазах квартирной хозяйки писатель, да ещё и русский, съёмщик несолидный. Я же был служащим с постоянной зарплатой и хозяйке подошёл. Вот мы и переселились с седьмого этажа на второй, а в нашу старую квартиру въехали наши старики – здесь хозяин был покладистее.
Приехав куда-нибудь, даже в гостиницу, Некрасов первым делом принимался фотографировать изоконные виды.
В Ванве всё бы хорошо, но очень огорчал вид из окна – какие-то брандмауэры, безрадостные дворы, пожарные лестницы. Вожделенных парижских крыш и близко нет. Но зато возвышается шпиль церкви тринадцатого века и видно небо над Парижем…
Теперь мы могли видеться хоть каждый день, утром и вечером! Ведь до этого приезжали к родителям лишь в выходные дни. Да и то когда выкраивали время.
Из Ванва на метро до самого центра Парижа – площади Согласия – было двадцать минут. Ещё меньше затрачивалось до любимого некрасовского кафе «Эскуриал».
А сам городок всем давно нравился – старинная церковь Сен-Реми и маленькая, как зеленый сквер, наша площадь Кеннеди. Тут же ухоженный английский парк, с громадной магнолией у входа.
Два кафе – «Централь» и «Всё к лучшему».
Булочная, гастрономчик, сапожник, три аптеки, три банка, шесть магазинчиков готового платья с увековеченной торговой точкой «Сапёрлипопет», торгующей модным женским бельём. Газетный киоск, цветочная лавка, автомастерская и магазин радиотоваров. Узенькие улочки вокруг и разнокалиберные дома.
Вот только наш дом выглядел совсем уж заурядно – современная коробка из бетона, с жалкими покушениями на модерн шестидесятых годов. Зато у подножья – живописный садик, газончик, родник питает озерцо у подъезда, кусты роз и чистота. И главное – келейная тишина! После дьявольского рёва мотоциклов на улице Лабрюйер у нас тишайшая гавань, слышно, как в парке покрякивают утки в пруду.
Очень быстро всей округе – спасибо нашему консьержу! – стало известно, что новый жилец – заметная персона, русский писатель, и по телевизору его показывали, и дважды приходили газетчики. В местной газете были опубликованы два подвала «Русские пришли!» с фотографией писателя, смотрящего на клумбу, якобы в раздумьи.
Но злой рок не дремал! Выяснилось, что не хватает мебели. Некрасов затосковал. Ходить, прицениваться, не знать, на чём остановиться… Это было выше его сил, и он нашёл-таки выход. Забрал нашу, когда-то наспех купленную по неопытности плюшевую мебель, а нам дал деньги на новый диван и кресла. Старомодный плюш явно вписался в интерьер, особенно когда над диваном были развешены итальянские акварели дедушки в рамках красного дерева…
Ритуал посещения кафе был выработан уже давно, но в Ванве он приобрел уютный, домашний характер. Покупалась газета «Фигаро», и писатель шествовал в кафе «Централь». Хозяин встречал его возгласом благоволения: «Привет, юноша!», ставил на столик кофе и круассаны. Ублажённый Виктор Платонович закуривал и принимался за чтение газетных заголовков, уделяя особое внимание мелким или скандальным заметкам.
Не спеша возвращался домой и принимался за более серьёзный завтрак – чай, свежий багет, масло и сыр. Или манная каша, если мама внимала его мольбам.
Я считал эти походы в кафе безнравственным расточительством и открыто осуждал, хотя потом смирился и даже иной раз составлял компанию.
В другое кафе, «Всё к лучшему», писатель заходил исключительно в моменты приступа алкофилии.
– Почему не пользуемся свободой передвижения?! – вскричал он однажды за чаем.
Для приличия погоревав об упущенном времени, решили съездить в Англию на зимние каникулы.
Живя в Союзе, мы считали, что здесь, на Западе, свободные люди свободно занимаются кто чем хочет, свободно думают, любят и тратят деньги. Казалось непреложным, что раз люди могут делать всё, что хотят, то это, бесспорно, люди высококультурные, правдолюбивые и искренние.
Приехав же сюда, мы увидели, что их довольно редко гнетут вселенские думы. Было странновато, что французы далеко не в первую голову ставят выставки поп-арта, покупку дорогущих, хотя и поддельных, литографий Сальвадора Дали, посещение фильмов Пазолини, Годара или Бергмана. Промысел контрамарок на спектакли в «Комеди Франсез» тоже не был их всенепременной заботой.
Постепенно выяснилось, что они ежедневно занимаются обычнейшими делами – работой, детьми, ремонтом, отпуском.
Поклоняясь свободе передвижения, Некрасов и не подозревал, что три четверти французов никогда не пересекали границу своей страны. Многим это было не по средствам – путешествие, отели, кафетерии, музеи. Другим жалко было транжирить деньги – зачем тащиться в какую-то Испанию, когда у шурина в деревне большущий дом с бассейном?
Как же так, оробело посматривал на нас Некрасов. Вместо наслаждения прекрасной, свободной жизнью они здесь толкуют не умолкая о дороговизне, налогах, распродажах и возмутительном росте цен на бензин. И только пожив на Западе с десяток лет, мы уловили, что свобода-то здесь есть у каждого, но далеко-далеко не все согласны с нами, как надо ею пользоваться. Особенно в повседневной жизни.
Да и по праздникам тоже…Итак, Англия.
В Лондоне нас встретил профессор философии Александр Пятигорский. Был он косоглаз и учтив. Красота Милы его чрезвычайно впечатлила, в такси он то и дело проникновенно пожимал ей руку. Очень интересно рассказывал о Лондоне и порекомендовал сегодня же пойти в лондонский паб, это действительно заслуживает посещения.
– Мы бы рады, – с абсолютно серьёзным сожалением сказал Вика. – Но нам нельзя – Мила у нас запойная, мы её оберегаем.
Моя жена истерично захохотала – это глупость, Александр, не верьте им, это у них шутки такие, неумная выдумка! Пятигорский, съёжившись и вымученно улыбаясь, быстро-быстро кивал головой, конечно, он понимает, это юмор такой…
Всю оставшуюся дорогу мы с В.П. хихикали, Мила не переставала ужасаться, а профессор прекратил давать рукам волю. Вежливо раскланялись, он, вероятно, о нас забыл, но мы случай этот запомнили и часто рассказывали.
В Англии наша экспедиция вела себя как все – мы бродили по улицам, спотыкаясь от усталости, ели дорогущие и безвкусные бутерброды, толпились в очередях за входными билетами и активно покупали открытки, которые дома не знали куда девать. Мы были одеты как туристы, озабочены поиском достопримечательностей и необычных, как нам казалось, ракурсов. И даже пахли как туристы, несвеже. И тем не менее надменно отказывались считать себя туристами, вульгарными и суетливыми. Считали себя любознательными, приветливыми и просвещёнными гостями страны, выигрышно выделяющимися из этой толпы своим осмысленным видом.
В Англии наша экспедиция вела себя как все – мы бродили по улицам, спотыкаясь от усталости, ели дорогущие и безвкусные бутерброды, толпились в очередях за входными билетами и активно покупали открытки, которые дома не знали куда девать. Мы были одеты как туристы, озабочены поиском достопримечательностей и необычных, как нам казалось, ракурсов. И даже пахли как туристы, несвеже. И тем не менее надменно отказывались считать себя туристами, вульгарными и суетливыми. Считали себя любознательными, приветливыми и просвещёнными гостями страны, выигрышно выделяющимися из этой толпы своим осмысленным видом.
– Смотрите, Виктор Платонович, на эту толпу япошек!
– Спасу от них нет, как от термитов! Туристы, что возьмёшь…
Были в Кембрижде, в гостях у некрасовской приятельницы Маши Слоним, она водила нас любоваться фламинго.
«Что может быть прекраснее английского парка?» – вопрошал как-то Некрасов в письме из Англии. Разве можно сравнить этот зеленый простор, говорил он, эти крохотные рощицы, чудесные кусты и пригорки с припомаженным французским парком, с его шпалерами деревьев, неуместными лабиринтами и монументальными фонтанами!
Но японский сад всё-таки вне конкурса, утверждал Вика потом, после Японии.Вояж в Испанию
Поездка в Испанию летом 1978 года готовилась так же тщательно и суматошно, как путешествие к центру земли у Жюля Верна.
Идея поездки была выпестована мною. Год назад я съездил туда, в Севилью, по работе. И неимоверно влюбился в эту страну.
Невиданный и чарующий, хотя и начисто пустынный испанский пейзаж. Красного цвета поля, каменные холмики на межах, оливковые рощи, из марева над асфальтом внезапно возникающие встречные машины. Чёрные фанерные быки вдоль дороги – реклама малаги. Жарища почище, чем в Израиле.
– Представляете, Виктор Платонович, – взахлёб живописал я впечатления, – красная земля и синейшее небо! Матисс, и всё тут! Вы умрёте, увидев это! Давайте вместе в Испанию!
Вика был сразу же покорён.
– Над всей Испанией безоблачное небо! – вскричал он. – Что ты меня уговариваешь, я согласен! Едем, как получишь права и купишь машину!
Я сдал на водительские права с первого раза! Достойно кисти Цицерона, как говорил комендант нашего общежития.
Морковного цвета «ауди» поразила меня в самое сердце и даже глубже. В меру подержанная, надраенная, большая. Всем хороша, но с крупным изъяном – дорогая! Четырнадцать тысяч франков! Каравай не по рылу, в тоске слонялись мы с Милой вокруг этого шикарного ландолета, слишком дорого!
Деньги на покупку дал Виктор Платонович. Позвав в кабинет, торжественно вручил мне чек – на десять тысяч франков!
Через месяц начинался мой отпуск.
После подсчёта общих финансов выяснилась необходимость в неумолимой экономии. Решили в дороге жить артельно. Был закуплен дешёвый провиант, взята напрокат палатка, проложен маршрут. Мама с Джулькой ехать отказались, убоявшись аскетизма предстоявшей бродячей жизни. Впервые отправлявшаяся в заграничный вояж Мила взяла с собой все купленные за год носильные вещи, включая шарфы и шали, на всякий случай, если непогода, пояснила она. Получилось два огромных, как сундук с приданым, чемодана.
В багажник влезла треть из приготовленного снаряжения. Вике пришлось употребить бессердечный авторитет, приказав загружать лишь то, что поместится в машину после палатки и пакетов с консервами. Поместилось на удивление много. В общем, тронулись, держа на коленях большие коробки с испечёнными Милой на дорогу пирожками и сжимая ногами термосы с кофе.
Из экономии, избегая платных автострад, ехали по маленьким шоссейкам. В дороге у Некрасова раскрылся и пышно зацвёл талант штурмана. Держа на коленях дорожную карту, он безупречно довёл нашу экспедицию до Андорры.
Пикниковали и перекусывали на каких-то замызганных придорожных полянках. Виктор Платонович взбунтовался и настоял на покупке складного стола и стульев. Теперь на каждом привале мы раскладывали нашу мебель, комфортабельно садились у дороги, неторопливо подкреплялись и любовались ревущими грузовиками, проносившимися в двух метрах от нас. Вика победно поглядывал и помахивал ручкой сигналившим шофёрам, очень ему нравилось это дорожное братание.
После Андорры Виктор Платонович начал неистово мечтать о предстоящей встрече с несравненным архитектором Антонио Гауди и до самой Барселоны упивался предчувствием этого свидания. Мы тоже не скучали, дивились испанской жизни.
Боже, что случилось с Викой, когда он увидел собор Саграда Фамилия!
Арки-параболы, падающие опоры, зализанные своды – вся эта фантастическая, будто вылепленная в пластилине конструкция привела его в оцепенение. Он задрал голову и так оставался несколько минут, топчась и поворачиваясь на одном месте. Потом понёсся перебежками внутрь собора, фотографируя на ходу. Посмотрите на бетон, чуть ли не кричал В.П., сто лет назад никто ещё и не слышал о бетоне, в таком монолите он здесь применён впервые!
Перед стендом с подлинными листами проекта с ремарками и поправками рукой самого архитектора Вика начал просвещать нас насчёт истории строительства и судьбы самого Гауди. Вначале я был польщён его вниманием, но потом понял, что В.П. как бы забыл о нас и просто вещает, заливаясь восторгом. Говорил о поразительных архитектурных новшествах, тыча пальцем в план, а потом находя эти детали в натуре. И снова щёлкал фотоаппаратом, мечась по закоулкам, чтобы и фотографии были под стать собору – необычные и завораживающие. Впечатление было настолько всепоглощающим, что последующая наша экскурсия по парку Гуэль прошла, я бы сказал, без особого интереса. Полюбовались видом Барселоны с огромного криволинейного балкона, тоже придуманного Гауди, погладили рукой округлые формы с премножеством вмазанных в бетон осколков фаянсовых тарелок и пошли в порт, смотреть на памятник Колумба.
Поглазев по дороге на Гаудиев фонтан в виде трёх граций, мы прошвырнулись по бульвару Лас-Рамблас, заполненному толпой уличных музыкантов, артистов и фокусников. Под платанами вдоль бульвара стояли ресторанные столики, маня недоступной роскошью – тенью и прохладительными напитками. Мы чудно вписались в вереницу затурканных туристов, ошарашенно останавливавшихся перед сложенными в копны ворохами кожаных сумок, поясов, портсигаров, тапочек и шляп. Бронзовый Христофор Колумб брезгливо стоял посреди захламлённой портовой площади и старался не смотреть на сомнительной репутации кабачки, таверны и ночлежки.
Надо было думать, где остановиться на ночь. Несколько халуп-гостиниц, подходящих по цене, но без постельного белья и с уборными без дверей, Вика начисто отверг. Выбор остановили на заведении с виду почище и, пожалуй, классом повыше, о чём свидетельствовали три девочки, приветливо стоящие у входа.
Утром наша экспедиция двинулась на юг Испании, вдоль побережья, ежедневно проезжая пару сотен километров.
Целую неделю решили посвятить общению с природой, то есть просто-напросто купанию в море. Природа предстала в виде череды пустынных или диких пляжей, а общение вылилось в ночёвки в палатке, книжное чтение под зонтом и приготовление еды на газовой плитке. На обжитых пляжах палатку ставить не разрешалось, поэтому стойбища разбивались на отшибе, часто рядом со свалками. Это абсолютно не нарушало благостного настроения, близкого, по словам Некрасова, к безмолвному счастью.
От палатки Вика отказался в первый же день – втроём было тесно. Он опускал в машине спинки сидений и устраивал себе с виду уютное ложе.
Вика радовался покою и солнцу.
– Пойду погружусь в пучину и поборюсь со стихией! – посмеивался он, забредая в мягонькое и тишайшее море. Тело его было покрыто шрамами – военные ранения в руку и бедро и раскромсанный живот от недавней операции.
Достигнув южного города Альмерии, мы повернули на север – на Мадрид. И на следующий день узнали, что такое адская жара.
Гранада, Севилья, Кордова, Толедо… Дворцы с патио, крепости, оливковые рощи, кипарисы, памятники, музеи и галереи. Восхитительная тень королевских покоев и дурманящий зной площадей и смотровых площадок на крепостных стенах…
Столовались в придорожных харчевнях и на обочинах, спали в маленьких отельчиках, подешевле, а значит, и пообшарпаннее. Завернувшись от жары во влажные простыни, глухо засыпали с кошмарными сновидениями. Однако на жизнь не жаловались, было страшно хорошо.
В Толедо Некрасов почему-то особенно стремился. Город вообще-то известен трансформацией своих храмов – на протяжении веков соборы превращались в мечети, те – в синагоги и наоборот. Временами храмы использовались как склады, казармы или постоялые дворы.
Обегав все мечети и соборы, мы присели в чахлом холодке передохнуть.
И вдруг Виктор Платонович засуетился – а ну, пошли, троглодитов ещё не видели! Так назывались обычные жилые помещения в виде пещер, выкопанных в мощном пласте глины, – довольно распространённый тип жилья на юге Испании. Я нецензурно отказался, Мила просто сказала: «Никаких троглодитов!» Вика посмотрел недоумённо, потом презрительно и несколько загадочно сказал: «Пусть вам будет стыдно!» И бойко побежал смотреть троглодитов, сам! Любопытство всё пересилило! Мы, не испытывая ни малейшего стыда, сели на корточки в тень от одинокой колонны и начали изнывать от абсолютно разнузданной жары. Ну и неугомонный, удивлялась Мила, да и меня он добил своими троглодитами.