Своими рассказами Виола Баи умела произвести впечатление. Она понимала, что секрет кроется в точности и яркости деталей, и умела так рассчитать время, что звонок раздавался именно в ту минуту, когда бармену не удавалось справиться с молнией на своих фирменных джинсах. Взволнованная публика медленно расходилась, раскрасневшись от зависти и возмущения, и, конечно, настаивала, чтобы Виола продолжила рассказ на следующей перемене. Но она была слишком умна, чтобы поддаваться на уговоры. Криво усмехнувшись своими красивыми губами, она оставляла историю неоконченной, как бы говоря, что случившееся — сущие пустяки. Просто еще одна подробность из ее необыкновенной жизни, а на самом деле она уже давно ушла от всего этого на миллион световых лет.
Секс она и в самом деле уже изведала и даже попробовала наркотики, названия которых с удовольствием перечисляла. Сексом, правда, занималась всего один раз. Это произошло у моря с приятелем ее сестры, которая в тот вечер слишком много курила и пила — где уж ей помнить о тринадцатилетней соплюшке, которой еще рано заниматься такими делами.
Он трахнул ее быстро, прямо на улице, за мусорным баком. Когда, понурив головы, они возвращались к компании, Виола взяла его за руку.
— Ты чего? — спросил он, высвобождая руку.
У нее пылали щеки, и все еще чувствовался жар в промежности. Она вдруг ощутила себя такой одинокой…
Потом этот парень ни разу даже не заговорил с ней, и Виола призналась во всем сестре. Но та лишь посмеялась над ее наивностью и сказала:
— Надо быть похитрее. А ты чего ожидала?
Публику, восхищавшуюся Виолой, составляли Джада Саварино, Федерика Маццольди и Джулия Миранди. Все вместе — крепкая и безжалостная команда — «сволочная четверка», как называли их некоторые ребята в школе. Виола сама подбирала подруг и от каждой требовала жертву, потому что ее дружбу еще надо было заслужить. Только она решала, кому войти в ее свиту, и решения эти часто оказывались жесткими, если не сказать жестокими.
Аличе тайком наблюдала за Виолой. Со своей парты, двумя рядами дальше, она жадно ловила обрывки фраз и отрывки ее рассказов. А вечером, оставшись у себя в комнате, с волнением припоминала их.
До той среды Виола никогда не заговаривала с ней, и вдруг…
Это оказалось чем-то вроде обряда посвящения, проведенного по всем правилам. Никто из девочек не знал точно, действовала ли Виола спонтанно или заранее продумала эту пытку. Но все дружно нашли ее совершенно гениальной.
Аличе терпеть не могла раздевалку. Ее одноклассницы, такие красавицы, старались подольше ходить здесь полуголыми — в трусах и лифчике — на зависть друг дружке. Они принимали разные позы, по большей части неестественные, втягивали живот и выставляли груди. Вертелись перед полуразбитым зеркалом во всю стену. Сравнивали ширину бедер и прочие параметры — все без исключения идеальных размеров и необыкновенно соблазнительные.
По средам, чтобы не переодеваться в раздевалке, Аличе приходила в школу в спортивных брюках, надетых под джинсы, — девчонки смотрели на нее с подозрением, пытаясь представить, какое под ними скрывается уродство. Майку она снимала отвернувшись, чтобы никто не видел ее живота.
Надев гимнастические тапочки, Аличе ровно поставила туфли у стены и аккуратно сложила джинсы. Она одна так поступала — одежда ее одноклассниц валялась как попало на деревянных скамейках, а обувь они раскидывали по всему полу.
— Аличе, ты любишь сладкое? — обратилась к ней Виола.
Аличе понадобилось несколько секунд, чтобы понять: Виола Баи обращается именно к ней. Она была убеждена, что первая красавица класса в упор ее не замечает.
Она только что затянула шнурки на тапочках, но узел почему-то развязался.
— Я? — переспросила Аличе, оглядываясь в растерянности.
— Здесь нет других Аличе, мне кажется, — ответила Виола.
Девчонки хихикнули.
— Да нет, я не сладкоежка…
Виола поднялась со скамейки и подошла ближе. Аличе увидела, как она смотрит на нее своими красивыми глазами, слегка прикрытыми челкой.
— Но карамельки ты ведь любишь, не так ли? — настаивала Виола.
— Ну… В общем… Не то чтобы очень…
Аличе закусила губу, пожалев, что ответила так глупо и неуверенно. Прижимаясь спиной к стене, она почувствовала, как здоровую ногу свела судорога, другая, как всегда, осталась деревянной.
— Как это «не то чтобы очень»? Карамельки все любят. Верно, девочки? — обратилась Виола к подругам, не оборачиваясь.
— Все-е… — эхом отозвались они.
Краем глаза Аличе уловила странное волнение во взгляде Федерики Маццольди, смотревшей на нее с другого конца раздевалки.
— Да, в самом деле люблю, — поправилась она.
Ей почему-то стало страшно.
В первом классе эта «сволочная четверка» схватила Алессандру Мирано, ту, которая потом провалилась на экзаменах и пошла учиться на косметичку, и затащила ее в мальчишескую раздевалку. Девочку заперли там, и перед ней разделись двое ребят. Аличе слышала в коридоре, как они подкалывали ее и как до упаду хохотали палачи.
— Конечно. Я и не сомневалась. А сейчас хочешь конфетку? — спросила Виола.
Аличе задумалась.
«Отвечу „да“, кто знает, что заставят есть. Отвечу „нет“, Виола разозлится, и меня тоже затолкают в раздевалку к мальчишкам…»
Она молчала, как дурочка.
— Ну что же ты? Не такой уж трудный вопрос, — рассмеялась Виола и достала из кармана горсть фруктовой карамели.
— Эй вы там, какие хотите? — спросила она девочек.
К Виоле подошла Джулия Миранди и заглянула ей в руку. Сама Виола продолжала пристально смотреть на Аличе, и под ее взглядом та почувствовала, как ее всю корежит, словно газетный лист, пылающий в камине.
— Тут апельсиновые, малиновые, черничные, клубничные и персиковые, — сказала Джулия и мельком — так, чтобы не заметила Виола, — взглянула на Аличе. В ее взгляде читался испуг.
— Мне малиновую, — сказала Федерика.
— А мне персиковую, — попросила Джада.
Джулия кинула им конфеты и развернула свою, апельсиновую. Положив ее в рот, она отступила, как бы предоставляя сцену Виоле.
— Остались черничная и клубничная. Ну так что, хочешь или нет?
«Может, просто даст конфету, и все, — подумала Аличе. — Хочет, наверное, только посмотреть, съем ли. В конце концов, это всего лишь карамелька…»
— Клубничную, — тихо произнесла она.
— Надо же, я тоже люблю клубничную, — ответила Виола с притворным огорчением. — Но я охотно отдам ее тебе.
Она развернула карамельку и уронила обертку. Аличе потянулась — хотела было поднять.
— Подожди минутку, — остановила Виола, — не спеши.
Она наклонилась и, держа липкую конфету двумя пальцами, потерла ею грязный пол раздевалки. Потом, как мелком, прочертила линию вдоль стены до угла, где скопилось много мусора, пыли и волос.
Джада и Федерика захохотали.
Джулия нервно покусывала губу.
Все остальные девочки, почувствовав, что дело принимает скверный оборот, поспешили покинуть раздевалку.
Виола подошла к умывальнику, где после занятий гимнастикой девочки мыли лицо и подмышки, и собрала конфетой серую слизь со стенок раковины.
— Вот, — сказало она, сунув конфету Аличе под нос. — Клубничная, какую хотела.
При этом она не смеялась. У нее было серьезное и решительное лицо человека, который совершает что-то неприятное, но необходимое.
Аличе покачала головой, как бы говоря «нет», и еще сильнее вжалась в стену.
— То есть как? Ты расхотела? — удивилась Виола.
— Нет уж, — вмешалась Федерика, — просила, вот и ешь теперь.
Аличе сглотнула слюну.
— А если не съем? — отважилась она спросить.
— Не съешь, будут последствия, — загадочно ответила Виола.
— Какие последствия?
— Последствия тебе знать не дано. Никогда не узнаешь.
«Отведут к мальчишкам, — подумала Аличе. — Или разденут, отнимут одежду и не отдадут…»
Еле заметно дрожа всем телом, она протянула руку.
Виола уронила грязную конфету ей на ладонь.
Аличе медленно поднесла конфету ко рту.
Девочки притихли, гадая, станет она есть или нет.
Виола оставалась невозмутимой.
Аличе положила липкую карамель на язык и ощутила языком налипшие на нее волосы. На зубах что-то скрипнуло.
«Нужно сдержать рвоту, — подумала она. — Сдержать рвоту!»
Подавив выплеснувшийся изнутри кислый желудочный сок, она проглотила карамель…
Почувствовала, как та камнем спускается по пищеводу…
Неоновая лампа на потолке слегка гудела…
Со спортплощадки доносился гомон — голоса мальчишек, возгласы, смех…
В раздевалке воздуха всегда не хватает — окна здесь, в полуподвале, небольшие, и потому так трудно дышать…
Почувствовала, как та камнем спускается по пищеводу…
Неоновая лампа на потолке слегка гудела…
Со спортплощадки доносился гомон — голоса мальчишек, возгласы, смех…
В раздевалке воздуха всегда не хватает — окна здесь, в полуподвале, небольшие, и потому так трудно дышать…
Виола серьезно посмотрела на Аличе и кивнула, как бы говоря: ну вот теперь можно разойтись. Она повернулась и первая вышла из раздевалки, не удостоив взглядом притихших подруг.
6
Было нечто важное, что следовало знать о Денисе. По правде говоря, он и сам думал, что на самом деле только это и нужно знать, и потому никогда никому ничего не говорил. Его секрет носил ужасное название, которое трепыхалось, словно нейлоновое полотнище, над всеми его мыслями, стесняя дыхание. Прочно засев в голове, оно давило на сознание, как проклятие, с которым рано или поздно придется считаться.
Ему исполнилось десять лет, когда преподаватель музыки провел его руку по всей гамме до мажор, положив на нее свою горячую ладонь, — и у Дениса перехватило дыхание. Он слегка наклонился вперед, стараясь прикрыть неожиданно поднявшийся в брюках пенис. Всю свою жизнь потом он будет вспоминать об этой минуте, как о мгновении настоящей любви, на ощупь выискивая в каждом тайнике своего существа цепкий жар того прикосновения.
Всякий раз, когда подобные картины захватывали его настолько, что шея и руки покрывались потом, он запирался в туалете и отчаянно мастурбировал, сидя на унитазе. Наслаждение, кругами исходившее от пениса, длилось всего мгновение. Чувство вины, напротив, обрушивалось на него, словно ушат грязной воды. Оно проникало под кожу, оседало где-то внутри, и тогда все в нем начинало медленно гнить — так протечки постепенно подтачивают стены старых домов.
На уроке биологии, в лаборатории, находившейся в полуподвале, Денис смотрел, как Маттиа режет кусок мяса, собираясь отделить белые прожилки от красных. Ему хотелось ласково коснуться его рук. Хотелось понять, не растает ли, подобно сливочному маслу, захватившее все его существо желание от одного только прикосновения к товарищу, в которого влюблен.
Они сидели рядом, опираясь локтями о стол. Шеренга конических колб, реторт и прозрачных пробирок отделяла их от остальной части класса. Преломляя свет, она искажала все, что находилось по ту сторону.
Маттиа сосредоточился на работе и вот уже четверть часа не отрывался от нее. Он не любил биологию, но выполнял задание с тем же усердием, с каким занимался всеми другими дисциплинами. Органическая материя, столь легко разрушаемая и такая несовершенная, представлялась ему непостижимой. Животный запах, исходивший от куска сырого мяса, не вызывал у него ничего, кроме легкого раздражения. С помощью пинцета он извлек из него тонкую белую прожилку и положил на предметное стекло микроскопа; посмотрев в окуляр, поправил фокус; записал в тетрадь наблюдения и зарисовал увеличенную картинку — его действия были уверенными и точными.
Денис глубоко вздохнул, потом, словно перед прыжком в воду, собрался с духом и заговорил.
— Матти, у тебя есть какой-нибудь секрет? — спросил он.
Маттиа, казалось, не слышал Дениса, только нож, которым он резал другой кусок мяса, выпал у него из рук и тихо звякнул на металлической столешнице. Он не спеша подобрал его.
Денис подождал. Маттиа сидел недвижно и держал нож над самым куском.
— Мне ты можешь доверить свой секрет, — продолжал Денис. Теперь, когда первый шаг был уже сделан, он не намерен был отступать. Лицо его пылало от волнения. — Знаешь, у меня тоже есть секрет, — добавил он.
Маттиа точным ударом рассек мясо пополам, словно хотел расправиться с чем-то уже мертвым.
— У меня нет никаких секретов, — тихо произнес он.
— Если расскажешь о своем, открою тебе мой, — настаивал Денис.
Он придвинулся вместе со стулом к Маттиа, и тот явно напрягся, хотя лицо его ничего не выражало, он по-прежнему смотрел на кусок мяса.
— Нужно заканчивать опыт, — сказал Маттиа ровным голосом. — Иначе не заполним таблицу.
— Мне наплевать на таблицу, — возразил Денис. — Скажи, что ты сделал со своим руками?
Маттиа сосчитал до трех. В воздухе витал запах этилового спирта, мельчайшие молекулы его попадали в ноздри. Маттиа чувствовал, как приятно они щекочут слизистую, проникая даже в глаза.
— Ты в самом деле хочешь знать, что я сделал с руками? — спросил он, поворачиваясь к Денису, но глядя не на него, а на баночки с формалином за его спиной — на десятки баночек с зародышами и конечностями разных животных.
Денис кивнул, задрожав от волнения.
— Тогда смотри, — ответил Маттиа.
Он зажал нож в кулаке и всадил его между указательным и средним пальцами, а потом прорезал всю ладонь до самого запястья.
7
В четверг Виола поджидала Аличе у школы. Когда та, опустив голову, уже собиралась пройти во двор, она окликнула ее.
Аличе вздрогнула, сразу же вспомнив о карамели. От приступа тошноты закружилась голова. Если эта четверка бралась за кого-то, то уж точно не оставляла больше в покое.
— Математичка собирается меня сегодня спросить, — сказала Виола. — А я ничего не знаю и не хочу идти в школу.
Аличе смотрела на нее, не понимая. Виола вроде бы не проявляла никакой враждебности, но девочка все же опасалась ее и хотела поскорее уйти.
— Пойдем прогуляемся, — предложила Виола. — Вдвоем. Ну да — мы с тобой.
Аличе в испуге оглянулась.
— Идем, скорее, — поторопила Виола. — Нельзя, чтобы нас видели здесь, у школы.
— Но… — хотела возразить Аличе.
Виола потянула ее за рукав, и Аличе, прихрамывая, поспешила за ней к автобусной остановке.
Они сели рядом, Аличе прижалось к окну, желая оставить Виоле побольше места. Ее не покидало ощущение, что вот-вот произойдет что-то ужасное.
Виола, напротив, сияла. Она извлекла из сумочки помаду и накрасила губы. Потом спросила:
— Хочешь?
Аличе покачала головой. Школа исчезала у них за спиной.
— Отец убьет меня, — прошептала она. У нее дрожали ноги.
Виола вздохнула:
— Да брось! Покажи дневник.
Рассмотрев подпись отца Аличе, она сказала:
— Простая… могу расписаться за него. — Открыв свой дневник, она показала подписи, которые подделывала всякий раз, когда пропускала школу. — Тем более завтра на первом уроке у нас Фоллини, а она слепая, ничего не заметит.
Виола заговорила о школе, о том, что ей нет никакого дела до математики, потому что дальше она будет изучать право. Аличе с трудом слушала ее. Она думала о том, что произошло накануне в раздевалке, и не могла понять, чем вызвана такая неожиданная откровенность.
Они вышли на площади и отправились гулять под портиками. Виола затащила ее в магазин готовой одежды со сверкающими витринами, куда Аличе никогда и ногой не ступала. Она держалась с ней, как с закадычной подругой. Настояв на примерке платьев, сама выбирала их для Аличе. Спросила, какой у нее размер, и Аличе со стыдом призналась — тридцать восьмой[2].
Продавщицы с подозрением посматривали на них, но Виола не обращала внимания. Они вместе примеряли одежду в одной кабинке, и Аличе незаметно сравнивала фигуры — свою и Виолы.
Разумеется, они ничего не купили.
Потом девочки зашли в бар, и Виола заказала два кофе, даже не спросив Аличе, что она хочет.
Ошеломленная, Аличе плохо понимала, что происходит. Постепенно она забыла и про отца, и про школу, испытав вдруг какое-то новое для нее ощущение счастья. Еще бы — сидеть в баре с самой Виолой Баи, и все это время, похоже, принадлежит только им двоим!
Виола выкурила две сигареты и настояла, чтобы попробовала и Аличе. Она смеялась, показывая свои идеальные зубы, всякий раз, когда новая подруга по неопытности начинала кашлять после затяжки. А потом устроила ей небольшой допрос о парнях, которых у Аличе сроду не было, и о поцелуях, которыми ее никто не награждал. Аличе отвечала, опустив глаза.
— И ты хочешь, чтобы я поверила, будто у тебя никогда не было парня? Никогда, никогда, никогда?
Аличе кивнула.
— Быть не может. Вот трагедия! — преувеличила Виола. — Непременно нужно что-то сделать. Не хочешь же ты умереть девственницей!
На другой день во время большой перемены они отправились по школе искать для Аличе парня. От Джады и других девочек Виола отделалась просто:
— У нас дела.
Те оторопели, увидев, как она выходит из класса, ведя за руку свою новую подругу.
Виола уже все продумала. Это произойдет на ее дне рождения, в субботу. Нужно только найти подходящего парня. Прохаживаясь по коридору, она указывала Аличе то на одного, то на другого и отпускала комментарии:
— Взгляни-ка на его задницу. Впечатляет? Уж он-то точно знает свое дело!