В то утро она собиралась показать татуировку Виоле и другим девчонкам в женском туалете, а заодно рассказать, как они с Маттиа долго целовались. Не было нужды придумывать что-либо еще. А если вдруг спросят о подробностях, она повторит их собственные фантазии, слышанные не однажды.
Придя в класс, она положила рюкзак на свое место и направилась к парте Виолы, вокруг которой уже собрались все остальные.
— А, вот она, пришла, — долетели до нее слова Джулии Миранди.
Аличе радостно поприветствовала подруг:
— Чао, девочки!
Но ей никто не ответил.
Она наклонилась к Виоле, чтобы поцеловать в обе щеки, как та сама ее научила, но Виола даже не шелохнулась.
Аличе недоуменно выпрямилась и увидела четыре пары сверлящих ее глаз.
— Вчера нам всем было очень плохо, — заговорила Виола.
— Да что ты? — с искренним беспокойством произнесла Аличе. — А что случилось?
— Ужасно болел живот, у всех четверых, — с вызовом добавила Джада.
Аличе вспомнила, как Джаду вырвало на пол, и подумала: «Еще бы, после того, сколько вы пили…»
— А у меня ничего не болело, — призналась она.
— Конечно, — усмехнулась Виола, обращаясь к девочкам. — Никто и не сомневается.
Джада и Федерика рассмеялись, Джулия опустила глаза.
— Как это понимать? — растерялась Аличе.
— Ты прекрасно знаешь, как понимать, — ответила Виола, впиваясь в нее колючими глазами.
— Нет, не знаю, — возразила Аличе.
— Ты отравила нас! — с гневом заявила Джада.
— Да вы что? Как это — отравила?
— Да ладно, девочки, это же не так, — робко заметила Джулия.
— Нет, так! Она отравила нас, — повторила Джада. — Кто знает, какой гадостью она напичкала эти свои сладкие трубочки? Ты ведь хотела, чтобы мы все заболели, разве не так? — снова обратилась она к Аличе. — Молодец! Тебе это удалось.
До Аличе не сразу дошел смысл сказанного. Она посмотрела на Джулию и прочитала в ее взгляде: «Уж извини, но я ничего не могу поделать», потом обернулась к Виоле, но та ответила ей равнодушным взглядом, а Джада схватилась за живот, словно у нее начались колики.
— Но я… Сладкие трубочки мы готовили вместе с Соледад. Мы вместе покупали продукты в супермаркете.
Девчонки молчали, глядя по сторонам. На их лицах было написано: «Когда же эта убийца уйдет?»
— Дело вовсе не в сладостях Соледад. Я тоже их ела, но со мной ничего не случилось, — солгала Аличе.
— Это не так, — набросилась на нее Федерика Маццольди, которая до сих пор молчала. — Ни одной трубочки ты не съела. Все знают, что…
И вдруг замолчала.
— Да перестаньте же, — попросила Джулия. Казалось, она сейчас расплачется.
Аличе тронула свой плоский живот. Сердце выпрыгивало у нее из груди.
— Что знают? — спокойно спросила она. — Договаривай.
Виола Баи, делая знак Федерике, медленно покачала головой. Аличе смотрела на свою бывшую подругу, ожидая услышать слова, висевшие в воздухе, словно прозрачная дымка, но так и не прозвучавшие. Она не шелохнулась даже, когда прозвенел звонок. Преподавательнице физики Тубальдо пришлось дважды окликнуть ее, чтобы она наконец села за свою парту.
18
Денис не пришел в школу. В субботу, когда его отвозили домой, они с Маттиа ни разу не взглянули друг на друга. Денис односложно отвечал на вопросы отца Маттиа и, выйдя из машины, не произнес даже дежурного «чао».
Маттиа опустил руку на пустое сиденье рядом с собой. Он пытался вспомнить слова Дениса в той темной комнате, но они улетучивались слишком быстро, чтобы он мог осознать их смысл.
Потом он решил, что не так уж и нужно понимать сказанное, хотелось только, чтобы Денис был рядом и отделял его от всего, что находилось за пределами парты.
Накануне родители усадили его на диван в гостиной и сами уселись напротив. Отец попросил рассказать о вечеринке. Маттиа сомкнул кулаки, но потом разжал их и положил руки на колени, чтобы родители видели: он спокоен. Пожав плечами, он тихим голосом ответил, что рассказывать не о чем. Мать в раздражении поднялась и исчезла в кухне. Отец, напротив, подошел к нему и слегка похлопал по плечу. Он словно знал, что сын нуждается в утешении.
Маттиа вспомнил, как в детстве в жаркие дни отец дул в лицо ему и Микеле по очереди, чтобы охладить немного.
С кожи легко испарялся пот, становилось легче…
Маттиа почувствовал мучительную тоску по той части мироздания, что утонула в реке вместе с Микелой.
Он подумал, что стало бы с его жизнью, если бы его одноклассники всё знали…
Если бы учителя всё знали…
Ему показалось, что беглые взгляды накрывают его, словно рыболовной сетью.
Он наугад открыл учебник истории и принялся заучивать длинный ряд дат, оказавшихся на странице. Этот перечень цифр, выстроенных без всякой логики, образовал в его сознании непрерывную полосу, следуя вдоль которой он постепенно удалился от мысли о Денисе, стоящем в полумраке мансарды, и о пустом месте рядом с собой.
19
На перемене Аличе крадучись вошла в медицинский кабинет на втором этаже — небольшая тесная комнатка, где стояла кушетка, а на стене висел зеркальный шкафчик со всем необходимым для первой помощи. Она была тут только однажды — в тот день, когда едва не потеряла сознание на уроке физкультуры (в предыдущие сорок часов она съела только два крекера и выпила низкокалорийный йогурт). Учитель физкультуры, одетый в зеленую спортивную форму, со свистком на шее, которым никогда не пользовался, сказал ей тогда:
— Подумай как следует о том, что делаешь и какими могут быть последствия.
Он ушел, оставив ее бездельничать в этой залитой неоновым светом комнатке, и она целый урок любовалась на белые стены.
Аличе достала из шкафчика крупный, со сливу, ватный шарик и флакончик со спиртом. Закрыв шкафчик, поискала глазами что-нибудь тяжелое. Увидела корзинку для мусора из твердого пластика неопределенного цвета — что-то между красным и коричневым. Помолилась Мадонне, чтобы никто не услышал шума, и днищем корзинки разбила зеркальце, которое вытащила из кармана. Потом, стараясь не порезаться, выбрала из осколков один — треугольной формы. В нем отразился ее правый глаз, и она на секунду преисполнилась гордости, что не заплакала, удержалась. Засунув осколок в большой карман своей просторной рубашки, она вернулась в класс.
Остаток утра она провела словно в каком-то дурмане. Ни разу не обернулась к Виоле и другим девочкам и ни единого слова не услышала из того, что учительница рассказывала на уроке про театр Эсхила.
После занятий, когда все выходили из класса, Джулия Миранди тронула ее за руку.
— Мне очень жаль, — шепнула она на ухо Аличе, поцеловала в щеку и поспешила догнать подруг в коридоре.
Аличе поджидала Маттиа в вестибюле у покрытой линолеумом лестницы, по которой школьники спешили к выходу. Она держалась за перила — холодный металл успокаивал.
Маттиа спускался вниз в окружении того полуметра свободного пространства, которое не смел занимать никто, кроме Дениса. На лоб и глаза крупными прядями свисали черные волосы. Он сосредоточенно смотрел себе под ноги и, казалось, мыслями находился далеко отсюда.
Аличе позвала его, но он не обернулся. Тогда она окликнула его громче, и Маттиа поднял голову.
— Чао, — в растерянности произнес он и хотел было двинуться дальше, но Аличе протиснулась сквозь толпу и нагнала его.
Когда она взяла Маттиа за руку, он вздрогнул.
— Ты должен пойти со мной, — потребовала она.
— Куда?
— Ты должен помочь мне в одном деле.
Маттиа с тревогой осмотрелся.
— Меня ждет отец, — сказал он.
— Отец подождет. Ты должен помочь мне, — заявила Аличе. — Сейчас.
Маттиа тяжело вздохнул, потом согласился, не понимая, правда, почему.
— Ну хорошо.
— Пойдем.
Как и на дне рождения у Виолы, Аличе тащила его за собой, но сейчас ладонь Маттиа легко соединилась с ее рукой.
Они быстро выбрались из толпы. Аличе шла так, словно убегала от кого-то. В пустом коридоре на втором этаже распахнутые двери пустых классов создавали ощущение заброшенности.
Аличе подвела его к женскому туалету. Маттиа в нерешительности помялся на пороге — хотел сказать, что не может тут находиться, — но все же последовал за ней.
Девочка завела его в кабинку и повернула замок. Они оказались так близко, что у Маттиа задрожали колени. Это был так называемый турецкий туалет: отверстие на уровне пола и две чуть приподнятые «подошвы» для ног. Сооружение отделялось от двери узенькой полоской плитки, на которой валялась туалетная бумага, липнувшая к подошвам.
В кабинке было так тесно, что Маттиа и Аличе едва умещались и стояли почти вплотную друг к другу.
«Сейчас она поцелует меня, — подумал Маттиа, — и тебе тоже придется ее поцеловать. Это просто, это все умеют».
Аличе расстегнула молнию блестящей куртки и начала раздеваться, как накануне в комнате у Виолы: вытянула из джинсов майку и приспустила брюки. Она не смотрела на Маттиа, она действовала так, словно находилась тут одна.
Вместо белой марли на ее коже красовался татуированный цветок. Маттиа хотел было что-то сказать, но промолчал и отвел глаза. Потом он почувствовал, как шевельнулся пенис, и постарался отвлечься. Читать надписи на стене не имело смысла — он не понимал их. Отметил только, что ни одна не шла параллельно облицовочным плиткам. Почти все находились под примерно одинаковым углом к полу, и он прикинул, что величина угла, вероятно, равна тридцати — сорока пяти градусам.
— Держи, — сказала Аличе и вложила ему в руку кусок острого, как кинжал, стекла — зеркального с одной стороны и черного с другой.
Маттиа не понял.
Аличе подняла его голову за подбородок — совсем так, как ей хотелось сделать, когда впервые увидела Маттиа.
— Ты должен убрать это. Я сама не могу, — сказала она.
Маттиа посмотрел на осколок и на руку Аличе, указывающую на татуировку на животе.
Он хотел возразить, но она опередила его:
— Я знаю, ты сумеешь. Я не хочу больше видеть это, никогда. Прошу тебя, Маттиа, сделай это для меня.
Он повертел стекло в руке и слегка содрогнулся.
— Но… — произнес он.
— Сделай это для меня, — прервала его Аличе и на мгновение прикрыла его губы рукой.
«Сделай это для меня», — повторил про себя Маттиа. Эти слова вонзились в его сознание и заставили опуститься перед девочкой на колени.
Пятками он упирался в дверцу за своей спиной и не знал, как приспособиться.
Сначала он неуверенно провел рукой по коже возле татуировки, словно хотел разгладить ее…
Он еще никогда не оказывался в такой близости от девушки и невольно вдохнул глубже, чтобы понять, как пахнет ее тело…
Решившись, он поднес осколок зеркала к коже…
Рука не дрогнула, когда он сделал небольшой, не больше ногтя, надрез.
Аличе невольно вскрикнула.
Маттиа тотчас отстранился и спрятал стекло за спину, словно отрицая, что это сделал он.
— Я не могу, — сказал он и поднял на Аличе глаза.
Она тихо плакала, лицо ее некрасиво сморщилось от страдания.
— А я не хочу больше видеть этого, — сквозь слезы произнесла она.
Маттиа понял, что от ее решительности не осталось и следа, и почувствовал облегчение. Он поднялся и подумал, что надо бы поскорее уйти отсюда.
Аличе вытерла каплю крови, стекавшую по животу, застегнула джинсы. Все это время Маттиа думал, что бы такое сказать ей в утешение.
— Привыкнешь. В конце концов и замечать не будешь, — наконец выдавил он.
— Как? Это же останется навсегда, так и будет все время у меня на глазах.
— Вот именно, — подтвердил Маттиа. — Поэтому и перестанешь замечать.
Другая комната
(1995)
20
Маттиа был прав: время действовало на кожу как растворитель, стирая тончайший слой пигмента с татуировки, а заодно и их с Аличе воспоминания. Контуры, как и обстоятельства, все еще оставались темные, четко очерченные, но краски смешались и поблекли, превратившись в бесцветное пятно, не имеющее ни смысла, ни значения.
Годы учебы в лицее оставались открытой раной, которая им обоим казалась такой глубокой, что и представить невозможно. Они прожили это время, как бы постоянно сдерживая дыхание, он — отвергая мир, она — чувствуя, как мир отвергает ее, и обнаружили, что особой разницы тут и нет. У них родилась странная, какая-то несимметричная дружба: иногда они подолгу не виделись, не напоминали о себе, но при желании, особенно когда школьные стены стискивали до удушья, могли вернуться к своим свободным и чистым отношениям, чтобы прийти в себя и набраться сил.
Потом, со временем, отроческая рана затянулась. Края ее сближались благодаря еле заметному, но непрестанному движению. При каждой новой царапине короста отпадала, а свежая была темнее и толще. Но под ней зарождался гладкий и эластичный слой кожи, заменявший содранную. Из красного шрам делался белым и в конце концов сливался со всеми остальными.
Сейчас они лежали валетом на постели Аличе, неудобно поджав ноги, чтобы не касаться друг друга. Аличе подумала, что, повернувшись, могла бы упереться пальцем в спину Маттиа и притвориться, будто не замечает этого. Она не сомневалась, что он тотчас отодвинется, и решила избавить себя от маленького огорчения.
Никто из них не подумал включить музыку. Им вообще ничего не хотелось, кроме желания лежать тут, пережидая, пока сам собой не закончится этот длинный выходной день и пора будет заняться необходимыми делами — ужинать, спать и начинать новую неделю.
Из открытого окна лился желтый сентябрьский свет, нескончаемый уличный шум был настолько привычным, что они его не замечали.
Аличе поднялась и встала на кровати, отчего матрас у изголовья Маттиа едва колыхнулся. Уперев руки в бока, она взглянула на него с высоты. Свисавшие волосы скрывали строгое выражение ее лица.
— Не двигайся, — приказала она. — Не шевелись.
Спрыгнув с кровати на здоровую ногу, она протащила другую, словно какую-то ненужную вещь, которая случайно прицепилась к ней.
Маттиа прижал подбородок к груди, чтобы посмотреть, как Аличе ходит по комнате. Краем глаза он видел, что она открыла квадратную коробку на письменном столе, которую он прежде не замечал.
Аличе обернулась к нему: один глаз прищурен, другой спрятан за объективом какого-то старого фотоаппарата.
Маттиа хотел приподняться.
— Лежи! — приказала она. — Я же велела тебе не двигаться. — И щелкнула затвором.
Поляроид высунул белый тонкий язык, и Аличе помахала им, чтобы быстрее проявилось изображение.
— Где ты нашла эту штуку? — спросил Маттиа.
— В подвале. Это моего отца. Он купил его бог знает когда, но так никогда и не пользовался.
Маттиа сел в постели. Аличе уронила первый снимок на ковер и сделала еще один.
— Ладно, перестань, — попросил он. — Я всегда глупым выгляжу на фотографиях.
— Ты всегда выглядишь глупым. — И она опять нажала на кнопку. — А знаешь, я хочу стать фотографом. Решила вот.
— Фотографом? А университет?
Аличе пожала плечами.
— Это нужно только моему отцу, — ответила она, — пусть сам и учится.
— Хочешь бросить?
— Наверное.
— Но ведь ты не можешь, проснувшись однажды утром и решив вдруг заняться фотографией, перечеркнуть целый год учебы. Это никуда не годится, — заключил Маттиа.
— О, я и забыла, что ты точно такой же, как он, — с иронией заметила Аличе. — Вы оба всегда знаете, что нужно делать, а что нет. Ты уже в пять лет знал, что будешь заниматься математикой. Скучные вы. Старые и скучные.
Аличе повернулась к окну и, не выбирая ракурса, щелкнула затвором. Новый снимок полетел на ковер к другим. Она принялась топтать их, словно отжимая виноград в чане.
Маттиа хотел ответить ей, но ничего не придумал. Наклонившись, он умудрился вытянуть из-под ног Аличе первый снимок. Но белом фоне проявились контуры его запрокинутых за голову рук. Он задумался, что за реакция происходит на этой блестящей поверхности, и решил по возвращении домой непременно заглянуть в энциклопедию.
— Знаешь, а я хочу показать тебе кое-что другое, — сказала Аличе.
Она бросила поляроид на постель, как ребенок, которому надоела игрушка, потому что появилась другая, более привлекательная, и вышла из комнаты. Ее не было минут десять. Маттиа принялся перечитывать названия на корешках книг, стоявших на полке над письменным столом. Потом соединил первые буквы всех названий, но никакого осмысленного слова не получилось. Хорошо бы отыскать какой-нибудь логический порядок в этом ряду… Например, расположить книги согласно цветам радуги — от красного к фиолетовому — или выстроить по нисходящей высоте.
От размышлений его отвлек голос Аличе — она пропела несколько тактов из «Свадебного марша» Мендельсона.
Маттиа повернулся и увидел ее на пороге в свадебном платье. Раскинув руки, она держалась за наличники, будто опасаясь упасть. Время не пощадило наряд, которому полагалось быть ослепительно белым, — платье пожелтело по краям, словно снедаемое какой-то болезнью. Годы, проведенные в коробке, не прошли даром. На несуществующей груди Аличе мятой тряпкой висел лиф. Декольте, хоть и неглубокое, все же сползло на плечи, отчего ее ключицы казались еще более острыми. Между ними обозначилась небольшая впадинка, похожая на дно высохшего озера. Маттиа представил, как можно было бы, закрыв глаза, провести кончиками пальцем по этим линиям. Поспешно отбросив эту мысль, он продолжил разглядывать подругу. Кружево на рукавах обтрепалось. Длинный шлейф тянулся по коридору, но Маттиа не видел его. На ногах у Аличе были ее красные шлепанцы, которые, выглядывая из-под широкой юбки, создавали неожиданный контраст.