Гришин молча сверлил Лаврова ненавидящим взглядом.
– Так вот, Гриша… Я пока пришел к тебе сам. Чтобы, так сказать, пролить свет на происшествие. Пока сам… – сделал ударение Лавров. – Но мои коллеги…
– Бывшие! – бросил с ненавистью Гришин.
– Пусть так, – не стал спорить Саня, но подосадовал на себя, что поторопился с решением уйти из органов. Жэка бы жутко обрадовался, услышь он теперь его мысли. – Но вот коллеги мои, бывшие, буквально рвутся в бой! Просят меня написать заявление. Ну, как пострадавшего. Тем более что свидетель имеется.
– Я понял, – буркнул Гришин.
Глаза его метались из стороны в сторону, как хвост бешеной собаки. Он размышлял.
– Так что, Гриша? Что посоветуешь?
– Я тебе, начальник, не советчик! – ощерил золотые клыки Гришин. – Озвучь свои хотелки и проваливай!
– Короче, Гриша. – Лавров встал с неудобного стульчика, подошел к Гришину, легонько пнул носком ботинка его атласную туфлю. – Я хочу знать, с какого хрена ты послал своих людей отключить меня?
– Я… – Жирная шея едва заметно шевельнулась, голова качнулась. – Я ни при чем, начальник! Поверь! Может, кто из пацанов тайком тачку брал? Может, кто на тебя зуб имеет и…
– Гриша, не зли меня! Меня ведь зовут обратно, Гриша! И я могу восстановиться не сегодня завтра, и тогда тебе, Гриша, пиндец! Понял?
– Понял, начальник! – Оскал Гришина стал добрее, подобострастнее. – Чего не понять-то! Все понял! Узнаю… Расспрошу…
– Давай, давай, Гриша. Уж расспроси. – Лавров криво ухмыльнулся. – Три дня тебе даю на все про все. И жди в гости. Возможно, приду не один. С Жэкой Заломовым. Помнишь его? Вот и чудненько. Так три дня? Ага?
Гришин молча кивнул, смерив бывшего опера оценивающим взглядом.
Взвешивал, паскуда, как быть? Рассказать всей правды он, вероятно, не мог. Но и не рассказать хотя бы что-то, он не мог тоже. Бесился, конечно, что его парни так облажались. Надо же было засветить тачку! Идиоты! Правда, ему обещали, что никаких записей с камер наружного наблюдения никто никогда не найдет и что темно на парковке, а какой-то свидетель выискался, черт бы его побрал! Что делать? Что делать?
Приблизительно такие мысли метались в башке у Гришина, и Саня их отчетливо читал.
– Да, забыл тебе сказать, Гриша. – Он приостановился у дверей гостиной, тронул лоб, под шерстяной шапочкой он жутко чесался. – Надо же, столько лет прошло, а я только теперь вспомнил!
– Это ты о чем, начальник?
Гришин сразу насторожился, он все время ждал подвоха от этой мерзкой ищейки. Он хоть и уволился, но ментом быть не перестал, бляха муха.
– Помнишь тот день, когда твоего соратника брали?
– Это которого? – Толстая ряха Гришина пошла желтыми пятнами.
Конечно, он понял, на кого мент намекает! Не дурак! Его тогда таскали, будь здоров! О-о-очень хотелось этому симпатичному оперу переквалифицировать Гришина из разряда свидетелей в разряд подозреваемых. А не вышло! Ни хрена не вышло, Саня!
– Филиченкова… – Лавров глянул на Гришина исподлобья. – Ты не должен был его забыть, Гриша.
– И че? – Желтые пятна поползли на шею и мощную грудину Гришина, за которой бешеными толчками клокотали страх и ярость.
– А то! Было ведь два анонимных звонка в то утро. Первый оповестил о крупной сделке, и мы с Сухаревым поехали проверить. Второй о том, что в том районе, куда нас направили, идет перестрелка.
– И че?! – Жирные пальцы, унизанные перстнями, впились в парчовую обивку тахты.
– А то! Запись тех звонков до сих пор хранится в архиве. И нам с коллегами, пускай и бывшими, – ядовито улыбнулся Лавров, – ничего не стоит поднять то дело и заново внимательно послушать и идентифицировать голос.
– Чего же раньше не идентифицировали? Десять лет назад? – Золотые клыки Гришина хищно сверкнули.
– Раньше… А раньше тот, кого мы подозревали в тех звонках, согласился на сотрудничество со следствием. И стал свидетелем, а не обвиняемым. Мы и умолкли. Но… – Лавров нацелил палец в Гришина.
– Но что?!
– Но мне ведь теперь никто не помешает шепнуть кому-нибудь, что я знаю, кто сдал Филиченкова и парней, которые с ним были. А?
– Кому шепнуть?! – Гришину стало мерзко, страшно.
– Братве, Гриша… Братве… Никто же не знает! Даже не догадывается, кто сдал Игната. Так, шепот один. Догадки.
Саня взялся за позолоченную дверную ручку, медленно открыл дверь, занес ногу над порогом, когда его догнал вопрос Гришина, произнесенный неуверенным слабым голосом:
– Что ты хочешь, опер?!
Он высунул из-за двери три пальца и крикнул:
– Три дня, Гриша! У тебя ровно три дня, чтобы сообщить мне во всех подробностях: кто, зачем и для кого! Ты должен мне сдать заказчика, Гриша, – раз. Ты должен рассказать мне: зачем это ему – два. И ты непременно должен узнать, Гриша, для кого этот заказчик так старается. У меня все…
Глава 10
Маша сидела в своем крохотном уголке, отгороженном стеклянной перегородкой от остального отдела, и пыталась сосредоточиться на работе. Но ничего не выходило! Все отвлекало. И мелкий снег за окном, принявшийся с вечера щедро посыпать улицу. Сразу стало так красиво, нарядно, бело. И непонятно откуда являющиеся ссылки в Интернете про наряды невесты, свадебные букеты и банкетные залы. Сердце сладко замирало, щемило, взгляд сам собой находил среди пяти столов отдела тот, за которым сейчас трудился Володя.
Он сосредоточенно листал бумаги, просматривал договоры, делал пометки, лепил на странички желтые и розовые стикеры. Иногда он отвлекался на мгновение, смотрел в сторону стеклянной перегородки, за которой сидела она – его начальница. Смотрел и улыбался, тихо, нежно.
Маша еле сдерживалась, чтобы тут же не вскочить с места, не подбежать к нему и не начать целовать.
Он был славным, милым, заботливым и немного грустным. Его что-то угнетало, он часто вздыхал, взгляд его замирал, устремленный мимо нее. Это оттого, что все никак не мог решиться рассказать ей о своем отце, сразу поняла она. Он все пытался, несколько раз начинал, но тут же им непременно что-то мешало. Как вот сегодня утром.
– Машенька, родная, мне надо серьезно поговорить с тобой. – Володя, севший за руль ее машины, нежно погладил тыльной стороной ладони ее щеку.
– О чем? – Она поймала его ладонь, прижала к губам.
– Это очень важно и… и неважно одновременно. Это такое дело… – Он принялся кусать губы, снова устремляя замерший взгляд сквозь машинное стекло на улицу. – В общем, если ты вдруг что-то узнаешь… Это не имеет никакого значения! Я очень, очень сильно тебя люблю! Мне на все наплевать, понимаешь?!
– Нет. – Она беспечно улыбнулась, прекрасно понимая, что он имеет в виду.
Он имел в виду свое родство с Филиченковым Игнатом Владимировичем – торговцем оружием, убийцей полицейских, бессовестным жестоким человеком, осужденным на пожизненное заключение. Ему, конечно, было стыдно за такое родство. Как Маша отреагирует, узнав об этом?
И она, что печально, не могла ему признаться в том, что знает обо всем. Это бы его насторожило, породило массу вопросов. И ей – не умеющей лгать – пришлось бы рассказать о том, что она ходила к Сане Лаврову и говорила с ним об этом. О том, что просила его подстраховать ее на отдыхе за городом. Ему, правда, это не удалось. Он сам схлопотал, нарвавшись на пьяных хулиганов. Но факт остается фактом! Она вела нечестную игру за Володиной спиной. Поэтому станет ждать его признания, умолчав о своих разговорах с Саней.
– Мне ничего не понятно, Володечка. Говоришь какими-то загадками. – Маша улыбнулась избраннику. – Надо ехать, милый. Мы опоздаем на работу.
Он тронул машину со стоянки. И до самого банка не проронил ни слова. Хмурился, мрачнел с каждой минутой, с каждым километром и молчал. Она решила ему ничего не говорить, ни о чем не расспрашивать. Он умный взрослый человек, он найдет способ и решение. Инициатива наказуема, вспомнилось ей. Поэтому она ее проявлять и не станет.
Маша улыбнулась Володе, поймав его взгляд. Послала ему воздушный поцелуй. Незаметно, как ей казалось, от остальных. Он тоже улыбнулся и тут же уткнулся в бумаги.
Ладно, пусть работает. Ей тоже не мешало бы сосредоточиться на документах. В последнее время управляющий что-то слишком предвзято относится к ней, без конца вызывает к себе, требует ежедневного отчета и откровенно цепляется.
– Если он и дальше станет ко мне цепляться, уйду, – кипятилась она вчера вечером за ужином с Володей. – Что я, работу не найду, что ли? Ха-ха!
– С чего ты решила, что он к тебе цепляется?
Он помрачнел мгновенно. Он в последнее время постоянно мрачнел. Стоило ей ему пожаловаться.
– Я же чувствую! Какие-то мелочные придирки, нелепые указания! А однажды сказал, что руководителям отделов, возможно, придется взять огромные кредиты.
– Я же чувствую! Какие-то мелочные придирки, нелепые указания! А однажды сказал, что руководителям отделов, возможно, придется взять огромные кредиты.
– Зачем?! – ужаснулся тогда Володя.
– Кто знает! Раньше это частенько практиковалось, – вспомнила Маша рассказы сотрудников, проработавших не один десяток лет в банке. – Латали всяческие дыры. Но меня это не коснулось. Это было давно, еще в девяностых. И вот вам, здрасте, сюрприз! Нет, если станет прессинговать, точно уйду…
– А если не отпустит? – вдруг спросил Володя, посмотрев на нее странно, со значением.
– Что значит, не отпустит! Плюну и уйду! – рассмеялась она вчера и тут же перевела разговор на другое.
Конечно, она могла себе позволить и не работать. Родители здорово ей помогали. Звали к себе, обещали блестящую карьеру. Но Маше хотелось все же держать между ними дистанцию. Рядом с ними у нее не получалось чувствовать себя самостоятельной, взрослой, даже в свои тридцать лет. У родителей отлично получалось превращать ее в ребенка.
Но все же в трудную минуту она, конечно, не раздумывая, пригрелась бы в их гнездышке.
Володя – другое дело. Ему рассчитывать ни на кого не приходилось. Мать – слабая женщина, замуж вот собралась. У сестры тоже своя жизнь, обособленная. Отец вообще отдельная история, в которую он ее боится посвятить.
Его в этот банк едва взяли. Только благодаря каким-то знакомым его матери. И за место он, конечно же, держался. Она – нет. Работа вообще мало ее занимала. Все ее мысли сейчас были заняты предстоящим знакомством с родственниками Володи. И подготовкой к свадьбе.
Белоснежное платье – непременно! И букет невесты! И красивые машины! И банкетный зал!
Да, да, да, этого всего ей очень, очень хотелось! И много, много нарядных веселых гостей! И…
– Мария Сергеевна, вам курьерская доставка, – позвонили вдруг с первого этажа банка, с охраны. – Велено передать лично в руки, но я не пустил. Может, спуститесь?
– Да, сейчас! – обрадовалась Маша возможности выскользнуть из тесной стеклянной конуры, в которой она чувствовала себя как в аквариуме.
Она вышла, защелкнула дверь на замок, прошла по кабинету, незаметно, как ей казалось, подмигнув Володе. Он вдруг нахмурился и вопросительно вскинул брови.
– Курьерская доставка, – прошептала она ему одними губами. – Сказали, лично в руки.
И он вдруг переполошился и побледнел так сильно, что Маше это передалось. И она уже не думала, спускаясь на первый этаж по лестнице, что это устроенный Володей сюрприз. Букет, к примеру. Или какая-нибудь милая безделушка, способная поднять ей настроение. Это было что-то другое! И он, возможно, догадывался, что именно. С чего тогда ему так бледнеть?! Даже губы посинели, честное слово!
– Вот, Мария Сергеевна, пожалуйста, – охранник подал ей полиэтиленовый черный пакет, в котором лежало что-то твердое, напоминающее очертаниями тонкую брошюру. – Рвался все к вам подняться. Говорю, не положено! Нет, говорит, лично в руки велено! Что за народ!..
– Спасибо.
Маша стиснула пакет двумя руками, тепло улыбнулась охраннику – пожилому дядьке, военному в отставке. И пошла вверх по лестнице. Неожиданно на лестничной клетке между вторым и третьим этажами она остановилась. Глянула на лестничные пролеты, ведущие вверх и вниз, вроде никого, и надорвала пакет.
Фотографии! Там была целая стопка мерзких фотографий! На которых она…
– Господи! Господи, что это? – Успев просмотреть лишь несколько штук, она тут же запихнула фотографии обратно в пакет и принялась лихорадочно озираться, не видел ли кто.
Никого не было. Никто не поднимался по лестнице, никто не спускался. Она была одна на лестничной площадке. Одна с мерзким пакетом, который прижимала к себе. И она совершенно не знала, что ей делать!
Первой мыслью было позвонить Лаврову. Он умный, он надежный, он сумеет ей помочь. Но, вспомнив, что на снимках, она эту мысль отогнала прочь. Как? Как она объяснит ему всю эту мерзость?! Что скажет?! Он же уважал ее всегда, а теперь станет презирать, брезговать. К тому же у него теперь живет дочка Жэки Заломова. Непонятно почему, но живет. Может, их что-то связывает? Какие-то отношения? Лаврову нельзя звонить.
А Володя? Что теперь будет с их отношениями?!
Господи! Но где?! Когда это случилось?!
Прижимая пакет к себе, Маша поднялась на четвертый этаж, зашла в женский туалет, заперлась в одной из кабинок, опустила крышку унитаза, села и снова полезла за фотографиями.
Их было двадцать. Двадцать мерзких снимков ее голого тела и извращений, которые творило ее голое тело. Партнера не было, она была одна. Но от этого отвратительное порно не перестало быть таковым.
Но она ничего, ничего не помнила! Она этого не делала, точно! Как же так…
Маша задыхалась, кусала губы, чтобы не заорать в полный голос от ужаса и отвращения. Она вытирала слезы и снова и снова рассматривала то, что ей доставили курьерской почтой. Узнала лишь через несколько минут. Узнала тот самый уютный кабинет, в котором они с Володей праздновали свою помолвку. Его там не было. Он ушел. Его вызвали.
Почему? Зачем? Для того, чтобы сотворить с ней это?! С какой целью? Кому, что от нее нужно?
Все нашлось в записке, которую она нашарила на самом дне пакета.
«Завтра подашь заявку на кредит в сорок пять миллионов. Тебе его дадут. Куда передать деньги, сообщу. Не вздумай шутить или обращаться в полицию, снимки пущу в Сеть. Жди инструкций».
Все! Это приговор! Он не подлежит обжалованию, он не дает надежды на помилование! Она под ногтем у какого-то мерзавца, которому срочно нужны деньги.
Управляющий! Это точно он!
Он без конца твердил ей о кредитах, которые должны брать начальники отделов, чтобы спасти банк! Это он, он за этим стоит! А как иначе ей дадут такой громадный кредит?! При ее-то зарплате! Она возьмет этот кредит и станет всю оставшуюся жизнь выплачивать его. А управляющий…
Он будет жить прекрасно с ее деньгами. Кажется, он строит дом? И станет без конца шантажировать ее. То есть будет заставлять ее делать все, что ему вздумается. Она от Сани Лаврова знала, что жертвы шантажа люди приговоренные. У них нет надежды на то, чтобы выпутаться. В ее случае надежды нет абсолютно никакой. Снимки хранятся в памяти фотоаппарата, на флеш-карте, на диске, да черт знает где еще! Может, они уже гуляют по Интернету! Может…
Маша методично, снимок за снимком, порвала все на мелкие кусочки, вместе с запиской порвала. Встала, открыла крышку унитаза, стряхнула все с юбки вниз, смыла. Клочки, хранившие свидетельство ее позора, закрутились в водяном водовороте. Часть осталась плавать на поверхности. Она смывала снова и снова, снова и снова, пока не исчезло все. Потом скомкала черный пластиковый пакет, бросила его в мусорку. Осторожно выглянула из кабинки. Никого!
Она не случайно выбрала именно эту дамскую комнату. На четвертом этаже работали почти одни мужчины. И сюда мало наведывалось женщин. Но она все же заперла общую дверь туалета на замок. Подошла к окну, повернула ручку, рванула створку на себя. В лицо ударило морозной волной. Высотки напротив здания банка равнодушно таращились на нее серыми глазницами окон. Высокий кирпичный забор, окружающий территорию банка.
Маша посмотрела вниз. Ровная, не занятая ничем площадка за зданием была покрыта белым снегом, как саваном. Улица ей больше не казалась шлейфом белоснежного платья невесты. Саван… Точно саван…
Она подтянула юбку, влезла на подоконник, одернула юбку, поправила блузку и шагнула вперед…
Володя отложил бумаги. Опустил руку, прижал ладонью дергающееся колено. Он нервничал. Очень сильно нервничал. Когда он нервничал, у него всегда дергалось колено.
Машу кто-то из охранников вызвал на первый этаж. Какая-то курьерская доставка лично в руки. Это она прошептала ему, когда выходила. Прошло уже десять минут, а Маша все не возвращается. Что так долго?!
Может, ее перехватил управляющий? Может, отвлек кто-то из клиентов? Или вызвали срочно в какой-нибудь другой отдел, поймав на лестнице? Скорее всего, так и есть, разгонял он мрачные предчувствия, цеплялся за спасательные предположения. Через пятнадцать минут он не выдержал, позвонил в отдел, куда могли вызвать Машу.
– Мария Сергеевна? Нет, не была… – ответили ему там.
– Маша? Нет, не вызывал ее никто, – сказала секретарша. – Управляющего нет на месте. Он уехал еще час назад. Ой, Владимир, поищите ее на четвертом этаже. Я видела, как она туда поднималась. Видимо, там задержалась.
На четвертом? Там ей точно делать нечего! Ей, начальнику кредитного отдела, делать на четвертом нечего! Единственное, куда она там могла зайти по необходимости, это женский туалет, но почему?
Но почему туда?! У них на этаже свой имеется, через две двери и…