Сердце у меня упало, когда я узнала привычный ландшафт. Я почти вообразила себя школьницей, приехавшей дождливым сентябрьским вечером на осенний семестр, и даже почувствовала антисептический запах недавно отдраенных раздевалок…
– Смотри, Элен Эгглтон и Мейвис Буш! – крикнула Дора, высовываясь в окно, пока поезд подходил к платформе.
Казалось, этим поездом приехали большинство выпускниц, поскольку на платформу разом выплеснулась волна дам всех возрастов. У меня перед глазами словно бы ожили напечатанные в журнале заметки… «Миссис Буш подвизается на ниве Нравственного воспомоществования в Пимлико… Э.Б. Эгглтон – старшая преподавательница домоводства в школе Святой Моники в Эрн-Хилле…» И вдруг они во плоти – почти такие же, какими ты их помнишь. Тут были и женщины старше нас, которые, возможно, уже обзавелись внуками, и моложе, чьи модные пальто и костюмы говорили о том, что школу они покинули совсем недавно. Учительницы, что утешительно, остались прежние. Мисс Латфут, мисс Грегг, мисс Дейвис… Они как будто совсем не постарели, но были и одна-две новенькие, моложе нас, почти девочки.
Перед церемонией освящения в холле подали чай, и представилась возможность поболтать или, точнее, обменяться новостями, поскольку трудно было назвать беседой нечто, состоящее из фраз: «А что теперь поделывает такая-то? Ты все еще преподаешь? Представляешь, старушка Херст выходит замуж!»
После чая мы торжественно направились в часовню, чтобы перед службой осмотреть новый витраж. Часовня была построена в 1925 году в сравнительно холодном современном стиле: белые стены, неудобные легкие дубовые стулья и много серо-голубого цвета в убранстве и занавесях. Тут мы с Дорой в возрасте пятнадцати лет проходили конфирмацию, тут мы немного опасливо преклонили колени, ожидая чего-то, что в полной мере так и не свершилось. О школьных службах ничего вдохновляющего в моей памяти не сохранилось – только глупые смешки над некоторыми строчками из гимнов и псалмов, а после бдительность – чтобы упрекнуть за те же смешки девочек помладше. Наверное, мы с Дорой (в те годы мы обе считались толстушками) теперь без дрожи или призрачной полуулыбки могли бы стоять бок о бок и петь: «Хрупкие дети праха»[17]. Довольно печально, если подумать.
Витраж, которой предстояло освятить, был работы современного художника и выполнен в общем духе часовни. На нем была изображена фигура святой с именем Олива Стерджес Риду, написанным готическим шрифтом, даты рождения и смерти и надпись на латыни. Мы стояли перед ним в благоговейном молчании, нарушаемом только редкими восхищенными замечаниями. Несколько минут спустя мы расселись в ожидании службы, провести которую предстояло школьному капеллану. В наши дни это был высокий представительный мужчина средних лет, канонник городского собора, и все мы были тайно или открыто в него влюблены. Тогда его прихода ждали с нетерпением, но сейчас – возможно, к лучшему – дела обстояли иначе, поскольку капелланом оказался суетливый человечек, лысый и в пенсне. Он отслужил неспешно и подобающе и произнес короткую речь, превознося добродетели мисс Риду – Стердж, как мы называли ее по второму имени. Внезапно я была тронута, и у меня защипало глаза. Стердж была хорошей женщиной и очень хорошо ко мне относилась, а еще у нее было острое чувство абсурдного, которого я не умела оценить, пока не повзрослела. Я вообразила себе, как она теперь улыбается нам с какой-то разновидности небес – возможно, чуточку сардонически.
На обратном пути мы с Дорой, обе в элегическом настроении, ударились в воспоминания. Мы больше не принижали своих успешных сверстниц и не злорадствовали над неуспешными. В конце концов, сами-то мы каковы? Ни одна не сделала звездной карьеры, и самое главное, ни одна не вышла замуж. В том-то, по сути, все дело. На встречах выпускниц первым делом ищут кольцо на левой руке. Часто, да что там, почти всегда это ничем не примечательное кольцо, иногда всего лишь простой золотой ободок или с очень маленьким тусклым брильянтиком. Вероятно, и муж того же пошиба, но поскольку на встречи мужей с собой не берут, их можно только воображать, и почему-то мне думается, что чужие мужья, которых мы себе представляли, были еще более неинтересными, чем нам казалось.
– Подумать только, кто-то женился на старушке Херст! – сказала Дора, точно прочла мои мысли. – Что, скажите на милость, у нее может быть за муж?
– Нам никогда это не узнать. Недалекий и лысеющий, но очень заботливый и добродушный? Или пожилой пастор, возможно, вдовец? Или кто-то, отличившийся на своем поприще, и к тому же красивый? Он может быть каким угодно.
Повисло меланхоличное молчание. Уже стемнело, поезд шел медленно. Всякий раз, когда я смотрела в окно, мне казалось, что мы проезжаем церковный двор или кладбище.
«В ограде церковной бок о бок стоят, белеют рядками могилы»[18], – подумалось мне. Но однажды мы проехали большое кладбище: ничего утешительного не было в акрах могильных плит, лишь временами прерываемых какой-нибудь беломраморной фигурой, чьи простертые руки или крылья в сумерках выглядели почти угрожающе.
Листая страницы школьного журнала, я нашла кое-что созвучное моему настроению – некролог выпускницы, учившейся в школе с 1896 по 1901 год. Дороти Гертруда Пайбус, «для друзей Ди Джи или Пай», с ее оживленным личиком, любовью к розыгрышам, неустанными трудами в приходе святого Криспина, а ниже – стихотворение, смущающее своей неуклюжестью, нечто путаное про туманы и горные пики, пожалуй, в духе «Эксельсиора» Лонгфелло… Подробности и туманные отсылки на нечто глубоко личное настолько меня тронули, что я уже не знала, смеяться мне или плакать. Очевидно, мы с Дорой еще не достаточно стары, но, возможно, придет время, когда одна из нас напишет некролог другой, хотя я очень надеялась, что у нас хватит присутствия духа не сочинять стишков.
В одном купе с нами ехала молодая женщина, но мы даже не догадывались, что она тоже из школы, пока Дора случайно с ней не заговорила. Наша попутчица рассказала, что оставила школу в начале войны, а потом служила в женском вспомогательном.
– Мне ужасно повезло, и меня отправили в Италию, – щебетала она. – Поразительное везенье, я провела там больше года.
– А Рокингхема Нейпира вы там не встречали? – от нечего делать спросила я. – Он, кажется, был где-то на адмиральской вилле.
– Знала ли я Роки? Самого обаятельного адъютанта на всем Средиземноморье? Да его все знали!
Я посмотрела на нее с интересом. Казалось, она не из тех, кому довелось пережить какое-нибудь приключение, на ней никто не задержал бы взгляд, но теперь я легко представила ее себе на террасе адмиральской виллы.
– У вас была белая форма, – рискнула предположить я.
– О боже, да! И она всегда некрасиво висела, пока не садилась от стирки или ее не перешивали. Моя на мне поначалу мешком сидела. Через день после прибытия нас пригласили на коктейль на виллу адмирала, и Роки Нейпир был ужасно к нам добр. Понимаете, его обязанностью было обеспечивать адмиралу светскую жизнь и всех очаровывать.
– Уверена, он хорошо с ней справлялся, – пробормотала я.
– О да! – весело подхватила она. – В него то и дело кто-нибудь влюблялся, правда, длилось это обычно месяц или два. Пока девушка не понимала, какой он на самом деле поверхностный человек. Он заводил роман на неделю-другую, а потом бросал бедняжку. Мы из вспомогательного обычно называли себя «игрушками»: иногда нас снимали с нашей полки, стряхивали пыль, осматривали, но потом всегда убирали назад. Конечно, у него была подружка-итальянка, так что понимаете…
– Да, конечно…
Подружка-итальянка? Да, этого следовало ожидать. Интересно, знала ли об этом Елена, обижалась ли она? Но потом я решила, что наивно смотреть на это таким образом.
– Мужчины – очень странные создания, – самодовольно произнесла Дора. – Никогда не знаешь, что они выкинут.
– Да уж, – согласилась я, поскольку это показалось мне самым безопасным определением.
– Разумеется, не все мужчины таковы, – сказала служащая из женского вспомогательного. – В армии есть и очень приятные офицеры.
– У которых нет подружек-итальянок?
– Вот-вот. Эти показывали фотографии жен и детей.
Я взглянула на нее с подозрением, но она, похоже, была совершенно серьезна.
Поезд подошел к вокзалу, мы приготовились сойти.
– Кстати, надеюсь, Роки Нейпир вам не близкий друг или родственник? Наверное, мне не следовало говорить такого…
– О нет, не друг, – отозвалась я. – Он с женой живет в одном со мной доме и всегда казался очень приятным.
В конце концов, какое имело значение, что думала о нем эта наводящая тоску женщина? Она видела его только в фальшивом светском окружении.
Поезд остановился, и мы расстались.
– Ну вот, пожалуйста, – удовлетворенно заявила Дора. – Так я и думала. Нисколечко не удивилась, такое про него услышав. Нам еще повезло от него спастись, если хочешь знать мое мнение.
В конце концов, какое имело значение, что думала о нем эта наводящая тоску женщина? Она видела его только в фальшивом светском окружении.
Поезд остановился, и мы расстались.
– Ну вот, пожалуйста, – удовлетворенно заявила Дора. – Так я и думала. Нисколечко не удивилась, такое про него услышав. Нам еще повезло от него спастись, если хочешь знать мое мнение.
«Повезло спастись?» – печально подумала я. Но стали бы мы, любая из нас, спасаться, представься нам шанс поступить иначе?
– Вероятно, лучше быть несчастной, чем вообще ничего не чувствовать, – сказала я вслух. – «Любовь, обиду все тебе чинят, твердя, что сладости твои горьки, горьки»[19].
Дора воззрилась на меня с изумлением.
– Пожалуй, мне надо в дамскую комнату, – сказала она, – перед тем, как сядем на автобус домой.
Я кротко пошла следом, хотя, в сущности, мне туда не было нужно. Просто само это место отрезвляло, и одного взгляда на отражение в пыльном, плохо освещенном зеркале хватило, чтобы прогнать любые романтические мысли.
Глава 13
Следующие несколько недель прошли без особых событий. Роки был, как всегда, очарователен, но я всякий раз, когда его видела, напоминала себе о «подружке-итальянке» и «довольно поверхностном человеке», чтобы перестать думать о нем слишком уж хорошо. Они с Еленой умудрилась обзавестись коттеджиком за городом и теперь много времени проводили там. Он сообщил, что снова начал рисовать, но наброски, которые он мне показывал, не вызывали особого восторга. С Иврардом Боуном я вообще не виделась и вскоре забыла и про него самого, и про попытки лучше относиться к нему. Дора со своим коричневым шерстяным платьем вернулась в школу, а я – к моим дамам по утрам и рутине дома и в церкви на остаток дня. Приход весны взбудоражил всех нас, но теперь, когда она окончательно наступила, жизнь вошла в привычную колею. Я больше не видела Джулиана Мэлори и Аллегру Грей державшимися за руки, но было очевидно, что она на очень короткой ноге и с Джулианом, и с Уинифред, а Уинифред по-прежнему отзывалась о ней с большим пылом.
– Аллегра собирается мне помочь с летними платьями, – сказала она. – У нее такой хороший вкус. Как по-вашему, Милдред?
Я согласилась: мол, выглядит она всегда очень мило.
– Да она и Джулиана принаряжает! Неужели вы не заметили? Потом, наверное, возьмется за отца Грейторекса.
– Вы хорошо ладите? – спросила я. – Не заметили, что утратили часть независимости, когда она у вас поселилась?
– Совсем нет, скорее такое впечатление, что Аллегра и мы – одна семья. Мы то и дело друг к другу заходим.
Было утро субботы, и мы собрались в ризнице хора в ожидании, когда настанет время украшать церковь к Троице. Пришли все те же: Уинифред, сестра Блэтт, мисс Эндерс, мисс Стэтхем и еще одна-две дамы. Единственным мужчиной, помимо духовных лиц, был Джим Сторри, недалекий юноша, который помогал нам понемножку, иногда закрепляя на подоконниках проволочные каркасы для цветов или доливая воды в консервные банки.
Сама ризница была сумрачной захламленной комнатенкой, вмещавшей десяток стульев, рояль и шкаф, набитый подпорченными томиками «Гимнов старинных и современных» (мы, разумеется, пользовались «Английским гимновником»), а еще вазами, различными плошками и духовыми инструментами, нуждавшимися в чистке.
– Так-так, вот мы все тут и собрались, – сказал Джулиан тоном более клерикальным, чем обычно. – Очень любезно с вашей стороны прийти нам помочь, и я особенно благодарен тем, кто принес цветы. Леди Фармер, – он упомянул единственную титулованную особу, оставшуюся в нашей пастве, – была так добра, что прислала из загородного дома великолепные лилии.
Повисла пауза.
– Он собирается прочесть молитву, – шепнула мне сестра Блэтт.
Поскольку молчание никто не нарушил, я склонила голову и стала ждать. Но Джулиан произнес не молитву, а слова веселого приветствия Аллегре Грей, которая как раз переступила порог:
– Ага, вот и вы, теперь можно начинать.
– Ну надо же, неужто мы ее ждали? – пробормотала сестра Блэтт. – Мы давным-давно украшаем церковь… Задолго до появления какой-то там миссис Грей.
– Она в приходе недавно. Возможно, отец Мэлори счел, что будет невежливым ее не подождать. Рискну предположить, он будет ей помогать.
– Чтобы отец Мэлори помогал с украшениями? Эти мужчины вечно бездельничают. Полагаю, когда дойдет до дела, они потихоньку улизнут и будут попивать кофе.
Мы вошли в церковь и начали разбирать цветы, решая, что куда определить. Уинифред как сестра священника узурпировала привилегию супруги и всегда занималась алтарем, но, должна признать, его убранство не всегда было на высоте. Я со временем поднялась от очень скромного окошка, которого никто никогда не замечал, до помощи сестре Блэтт с алтарным экраном, и мы начали закреплять проволокой старые консервные банки, чтобы, налив воды, поставить потом в них цветы. Повсюду звучала болтовня, и мне вспомнились Лили Дейл и Грейс Кроули у Троллопа, которые настолько привыкли к церкви, что сделались «почти так же непочтительны, как пара младших священников». Какое-то время все шло мирно, каждая из нас была занята делом в отведенном ей уголке, а Джулиан и отец Грейторекс бродили вокруг, поощряя и подбадривая, но не оказывая конкретной помощи.
– Именно так! – произнес Джулиан, когда я поставила охапку мелких гвоздик в банку из-под тушенки. – Великолепно!
Я не нашла ничего особенно великолепного в своих гвоздиках, и мы с сестрой Блэтт обменялись улыбками, когда он отошел к мисс Стэтхем и мисс Эндерс у кафедры. Вот тут я услышала диалог Уинифред и миссис Грей, которые обе занимались алтарем, – и этот диалог очень напоминал перепалку.
– Но у нас всегда были на алтаре лилии, – донесся до меня голос Уинифред.
– Ах, Уинифред, но почему вы всегда такая консервативная! – довольно резко отозвалась миссис Грей. – Если на алтаре всегда были лилии, это еще не значит, что ничего другого поставить нельзя. Я вот думаю, что пионы и дельфиниумы будут смотреться гораздо эффектнее. А лилии можно поставить в большую вазу на полу, вот тут сбоку. Как по-вашему, разве не великолепно?
Ответа Уинифред я не услышала, но не сомневалась, что цветы будут стоять так, как предложила миссис Грей.
– Конечно, она была женой священника, – сказала сестра Блэтт, – поэтому, наверное, привыкла всеми командовать и по-своему украшать церковь.
– Вопрос скорее в том, должна ли сестра священника иметь первенство перед вдовой священника, – отозвалась я. – Трудно себе представить, чтобы в книгах по этикету говорилось о таких тонкостях. Но я и не была уверена, что муж миссис Грей был священником, я думала, он был лишь младшим помощником, а потом армейским капелланом.
– Ну да, до того как стать капелланом, он имел приход. Говорят, он к тому же был очень хорошим проповедником, современным и умел вворачивать всякие новомодные словечки. Но я слышала… – Сестра Блэтт понизила голос, точно собиралась поделиться чем-то скандальным: – У него были склонности…
– Склонности? – эхом откликнулась я.
– Да, к Оксфордскому движению[20]. У него в этом направлении, полагаю, были склонности.
– О боже, тогда, возможно…
– Вы хотите сказать: даже к лучшему, что Бог прибрал бедолагу? – спросила сестра Блэтт, заканчивая за меня мою фразу.
– Думаете, миссис Грей снова выйдет замуж? – спросила я, подумав, вдруг сестра Блэтт слышала или видела что-нибудь.
– Ну… суть-то в том, за кого? Она, полагаю, женщина видная, но подходящих кандидатов у нас ведь немного, а?
– А священники?
– Вы про отца Грейторекса? – изумилась сестра Блэтт.
– Он же подарил ей горшочек джема.
– Вот это для меня поистине новость.
– А отец Мэлори – каминный коврик, – продолжала я, не в силах остановиться.
– Ту проеденную молью тряпку из своего кабинета? По мне, так это ничего не значит. А кроме того, отец Мэлори никогда не женится, – уверенно заявила сестра Блэтт.
– Не знаю… У нас нет причин думать, что не женится. И вообще, вдовы почти всегда снова выходят замуж.
– Они знают, как заарканить мужчину. Проделав такое раз, нетрудно и повторить. Наверное, тут нет ничего мудреного, если знать как.
– Как перегоревшую пробку поменять, – предположила я, хотя никогда не рассматривала поиски спутника жизни под таким углом.
Даже к лучшему, что тут нас прервала мисс Стэтхем, спросившая, не найдется ли у нас лишней зелени, поскольку такой разговор совсем не подходил для церкви и, по правде говоря, мне было чуточку стыдно.
Когда мы закончили, церковь выглядела настолько красиво, насколько позволял викторианский интерьер. Алтарь смотрелся поразительно и необычно, и лилии хорошо выделялись, так что даже леди Фармер, посети она нас (чего она не сделала), не сочла бы, что их обошли вниманием.
На следующее утро мы все пели «Славься, праздничный день», пока процессия огибала церковь и запах ладана и цветов приятно сочетался с солнечным светом и пеньем птиц снаружи. Нейпиры уехали за город, я чувствовала себя в мире с собой, как было до их вторжения в мою жизнь. Когда я выходила из церкви, ко мне подошла миссис Грей. Обе мы по случаю Троицы были в новых шляпках, но мне казалось, что ее, украшенная плодами, была необычнее и элегантнее моей – с традиционной россыпью цветов.