Другого ответа от продавца Субисаррета и не ожидал, жаль только, что парнишка расстроился.
– Вам нужен именно этот комикс? У нас есть и другие. Очень хорошие. Вы сами можете посмотреть…
– Про частных детективов? – спросил инспектор.
– Есть и про них. К примеру о Гэл-Мэлсе или «Живая мишень» – о Кристофере Чэнсе. Или о Джоне Блексэде. Супервещь от Каналеса и Гуардино…
Каналес и Гуардино! Кажется, именно эти имена упоминал знаток рисованных историй Микель. В их контексте прозвучало слово «стильный».
– Я могу на них взглянуть?
– На Каналеса и Гуардино?
– Да.
– Конечно. Второй стеллаж от входа, на нем целая полка, посвященная Джону Блексэду… Сейчас я покажу вам…
– Не надо, я сам разберусь.
Джон Блексэд, частный детектив, был представлен сразу тремя историями. Первая называлась «Где-то среди теней», вторая – «Арктическая нация», третья – «Отчаянная душа». Микель не соврал: вся трилогия выглядела чрезвычайно стильно уже на уровне обложек. Вот только он не успел или не захотел сказать Субисаррете, что Джон Блексэд не человек – кот.
Стилизованный прямоходящий черный кот в костюме и плаще, со вполне человеческой фигурой и черепом, тоже больше смахивающим на человеческий. Лишь физиономия у Блексэда была кошачья, с самыми заурядными, полагающимися породе острыми ушами и белым треугольником в районе пасти. Из белого треугольника торчали традиционные пучки усов, вступавшие в некоторое противоречие с руками Джона. Руками, а не лапами, в наличии имелись все десять пальцев; очевидно, для того, чтобы Джон не особенно парился, удерживая в них пистолет/кофейную чашку/сигарету/женщину.
Женщину-кошку.
Некоторые из женщин-кошек, окружающих частного детектива Джона Блексэда, были блондинками. Некоторые – брюнетками. Некоторые – мертвыми. Собственно, с мертвой кошачьей возлюбленной и начиналась одна из историй: «Неподалеку скрывался убийца, виновный минимум в двух преступлениях: он убил живого человека и мои воспоминания».
Шикарная фраза.
Жаль, что применить ее к Субисаррете невозможно: Субисаррета – не кот, и воспоминания о живом Альваро никуда не делись, они гнездятся где-то в скальных породах Икерова сердца, хлопают крыльями, высиживают птенцов. Их крылья украшены рисунками Альваро, их голоса – суть голос Альваро: гортанно срезонировавший в телефонной трубке во время его последнего разговора: «Мне пора, я позвоню из Брюгге. Может быть…».
Можетбыть, можетбыть — кричат птицы-воспоминания. Можетбыть, можетбыть, – вторит им желтая уточка, покачивающаяся где-то внизу, на волнах. И лишь Икер, парящий над ними в воздушных потоках настоящего, знает: ничего быть не может.
Для Альваро все кончено. Навсегда.
– Здорово, правда? – голос юного продавца, прозвучавший прямо над ухом, заставил инспектора вздрогнуть.
– Да. Лихо, ничего не скажешь. А этот Джон Блексэд… Он черный?
– В смысле?
– Чернокожий? Цветной?
– Я как-то не задумывался… – парнишка пожал плечами. – А это важно?
– Нет. Просто интересно.
Черный принц крови Исмаэль – вот кого напомнил частный детектив Джон Блексэд Субисаррете. Исмаэль, помноженный на любую из кошек, с которыми путешествует святое семейство. Микель похож на героя трилогии гораздо меньше, – даром что служит в полиции. Лишь однажды в его лице промелькнуло что-то кошачье.
Когда он сказал – пррр.
Там, на стоянке. Что означает это чертово «пррр»?
– Вы ведь дока по части комиксов? – спросил Икер у продавца.
– Можно сказать и так, – щеки продавца вспыхнули, как будто он услышал похвалу.
– Тогда объясните мне, что такое «пррр».
– Не уверен, что понял вас.
– Ну, в комиксах же описываются разные звуки…
Хрясь! Бульк! Щелк!
– Есть такое дело.
– Вот я и интересуюсь, что такое «пррр».
Бедняге продавцу очень хочется помочь единственному посетителю лавчонки. Установить с ним доверительные отношения: быть может, тогда он не уйдет отсюда без покупки. Но пррр-вопрос виснет на плечах юноши неподъемной ношей, ответа на него нет.
– Погодите. Сейчас я попробую объяснить графически…
Сказав это, Субисаррета достал свой блокнот и быстро написал на чистом листе: «Pprrr!». А потом, подумав секунду, добавил: «Hisss!» – в полном соответствии с граффити на стене в мотеле, приведшем его к ключу и пакету без адреса. После Икер и сам не мог объяснить себе, зачем сделал это. Наверное, потому, что не любил неясностей на указателях, пусть они и проржавели, стерлись и утратили первоначальную свежесть. Даже если истина скрыта туманом, путь к ней должен быть освещен как можно лучше.
– Так понятно?
– Так – да, – лицо продавца расцвело улыбкой.
– Каковы варианты?
– Вариант, собственно, один. Насколько я могу судить. Кошачье мурлыканье.
– Вы уверены?
– В «Джоне Блексэде» вы, конечно, этого не найдете, но в других комиксах… Детских… Если хотите, я могу поискать.
– Не нужно.
Снова кошки. Они преследуют Субисаррету, достают его не мытьем, так катаньем, реинкарнируются то в героя комикса, то в надписи на стене. Инспектора не покидает чувство, что это Альваро пытается поговорить с ним сквозь толщу небытия; повсюду оставляет знаки – в тайной надежде, что Икер расшифрует их. Если не один, то другой – обязательно.
– Так вы берете «Джона Блексэда»?
– Пожалуй.
– Какую-нибудь конкретную вещь? Я, например, больше всего люблю первую часть, «Где-то среди теней».
– Валяйте сразу всю трилогию.
Покупка такая же бесполезная, как и покупка белого пиджака несколько лет назад. Пиджак понадобился Субисаррете только сейчас, что же касается частного детектива Джона Блексэда… Он может не понадобиться вовсе.
Икеру есть чем заняться в самое ближайшее время, но вежливый и предупредительный мальчишка (полная противоположность цыганскому засранцу из Ируна) должен быть хоть чем-то вознагражден.
…Зажав пакет с комиксами под мышкой, Субисаррета прошел дальше по улице, к стеклянной двери, над которой висела вывеска «PAPAGAYOS». Обе половины двери украшала целая стая рисованных попугаев, инспектор увидел здесь и жако, и какаду, и птиц помельче – корелл, амазонов, лори. Каждый из попугаев был занят делом: держал в клюве веточку или цветок, зарывался головой себе под крыло, чистил перья; пытался ухватить лапой нечто, отдаленно напоминающее гусеницу. Панно, выдержанное в стиле наив, почему-то умилило Субисаррету.
Но умиление прошло, едва лишь он переступил порог. Первое, что бросилось ему в глаза, – огромная птичья клетка. Клетка стояла в нише, справа от барной стойки: настолько громоздкая, что потребовался отдельный стол, чтобы хоть как-то разместить ее. Икер мог поклясться, что хорошо знает клетку – все эти башенки из красного дерева, позолоченные качели внутри, красный бархат перекладины. Не хватало только флажков на башнях – со звездами, коронами, львами и геральдическими лилиями. Не хватало только их, а все остальное в наличии имелось. Икер вдруг подумал, что не знает, куда подевалась клетка из его детства. Когда после смерти стариков он ненадолго вернулся в Памплону, чтобы заняться домом и оставшимися в нем вещами (кое-что можно было продать, кое-что – просто отдать, кое-что – забрать с собой), – клетку он не обнаружил.
Старики отделались от нее еще раньше, что показалось Икеру не совсем логичным. Ведь клетка, по уверениям бабушки, представляла немалую ценность. Тогда Икер не придал значения пропаже, зато теперь башенки и качели вновь напомнили о себе.
И она снова была пустой, клетка, – как тогда, в детстве.
Вряд ли это она, – попытался убедить себя Икер, таких совпадений не бывает. А если бывает, то они должны послужить неким предостережением. Или напоминанием.
Знаком.
Как бы то ни было, при виде чертовой клетки Субисаррета опять почувствовал боль в затылке. Давно изгнанный детский страх вернулся. Он был мгновенным и почти безотчетным, но, чтобы справиться с ним, Икеру пришлось сесть за ближайший столик. Сделав пару глубоких вдохов, он принялся изучать интерьер «Папагайос». Ничего выдающегося в нем не было, если не считать орнитологических литографий на стенах, сплошные попугаи с мелкими вкраплениями пейзажей: сельва, джунгли, водопады. На барной стойке стояла еще одна клетка, – по размеру гораздо меньшая и совсем не пустая: в ней резвились два зеленых волнистых попугайчика. Во всем остальном это был совершенно обычный тапас-бар, к тому же не очень чистый. Под стойкой валялись смятые салфетки, коктейльные трубочки, пустые пакетики из-под сахара и даже пара чайных ложек.
Народу в баре оказалось совсем немного: пожилая испанская пара, компания вездесущих китайцев и девушка с мотоциклетным шлемом. Девушка о чем-то болтала по телефону, постукивая пальцами по шлему, лежащему на коленях. Китайцы о чем-то болтали друг с другом, и лишь старики (отдаленно похожие на деда и бабку Икера) пили свой кофе молча. Еще через полминуты Икер нашел то, что искал. Ради чего пришел сюда:
Народу в баре оказалось совсем немного: пожилая испанская пара, компания вездесущих китайцев и девушка с мотоциклетным шлемом. Девушка о чем-то болтала по телефону, постукивая пальцами по шлему, лежащему на коленях. Китайцы о чем-то болтали друг с другом, и лишь старики (отдаленно похожие на деда и бабку Икера) пили свой кофе молча. Еще через полминуты Икер нашел то, что искал. Ради чего пришел сюда:
пробковая доска.
С того места, где он сидел, доску нельзя было разглядеть в подробностях, но было ясно, что заполнена она не целиком: несколько стикеров пастельных тонов, пара открыток, один конверт, бумажная фигурка-оригами и какой-то цветок, тоже бумажный. Икер втайне надеялся, что камбоджийская купюра все еще висит на доске, хотя и понимал, что надежда эта призрачна. Слишком много времени прошло с того момента, как горничная Лаура (в качестве посла по особым поручениям) получила свои двадцать евро – целых три дня! Тот, кому было адресовано это послание, мог появиться здесь в любой из этих трех дней, с утра или ближе к вечеру. Чтобы снять купюру с доски, и минуты не понадобится, для подобных манипуляций не нужно даже заказывать кофе или тинто де верану в качестве отвлекающего маневра: зашел-снял-вышел.
Официантки здесь не особенно расторопны.
Вот уже и компания китайцев организованно покинула помещение, и девушка-мотоциклистка закончила телефонную беседу совершенно феерическим «maldito seas!»[21], а к Икеру никто так и не подошел. Что ж, придется самому выдвигаться к стойке.
Прежде чем приблизиться к ней, Субисаррета сделал небольшой крюк и некоторое время постоял возле пробковой доски: фигурка-оригами оказалась лягушкой, цветок – довольно условным тюльпаном, на стикерах присутствовали всякие романтические глупости, сдобренные сердечками, смайлами и улыбающимися рожицами. Одна открытка (с парусником) беззастенчиво рекламировала бренди «TERRY Centenario», а другая… «Джаззальдию». Черный силуэт саксофониста на темно-голубом, украшенном одинокими серебряными звездами фоне; саксофонист – не менее условен, чем тюльпан, но в его абрисе Субисаррете чудится что-то знакомое. Наверное, именно так выглядел бы Исмаэль Слуцки в момент джазовой импровизации, – чтобы картинка соответствовала черному принцу полностью, не хватает лишь треугольных кошачьих ушей. Именно такие уши Исмаэль пририсовал себе на автографе, который дал вчера вечером Субисаррете. Странно, что Икер не вспомнил о них, когда разглядывал частного детектива Джона Блексэда.
Открытки, оригами, стикеры, бумажный тюльпан, – и никакой купюры. Чудес не бывает. Судьба никогда особенно не подыгрывала инспектору, не подыграла она и сейчас.
Угнездившись на высоком и не очень удобном стуле, Субисаррета несколько секунд наблюдал, как хмурый, заросший щетиной бармен протирает стойку, не особенно обращая на него внимание. После чего сказал:
– Кофе с молоком, пожалуйста.
Только теперь бармен соизволил поднять глаза на посетителя. Ни тени обычной сан-себастьянской (Доностия приветствует вас!) улыбки, вяжущая скука на лице.
Унылое дерьмище.
– Закрываемся на сиесту, – нехотя разжало губы унылое дерьмище. – Приходите после пяти.
– Но кофе-то я успею выпить?
– Боюсь, что нет.
С чего бы такая непочтительность? – да еще в историческом центре, где полно туристов; да еще в самый разгар высокого сезона… Из таких мелочей, как хорошее обслуживание, и складывается общее представление о городе. А ведь это не какая-нибудь малонаселенная дыра в галисийской или андалузской глубинке, это – Сан-Себастьян. Или унылому дерьмищу малосимпатичен именно он, Субисаррета?
– Каброн![22] – чирикнул один из попугайчиков в клетке.
– Куло![23] – подпел ему второй.
Если кто здесь козел и задница, то это, несомненно, бармен.
– Забавные у вас птички, – сказал Субисаррета.
– Приходите посмотреть на них после пяти.
– А та пустая клетка… Она не продается?
– Нет.
– Жаль, мне как раз нужна такая.
– Клетка не продается.
– Ну, раз вы не хотите угостить меня кофе… Тогда придется ответить на парочку вопросов.
– С чего бы?
Полицейское удостоверение, выложенное Икером на стол, слегка подкорректировало физиономию бармена: хотя она и не перестала быть хмурой, но почтения в ней все же поприбавилось. А в голосе унылого дерьмища зазвучали даже заискивающие нотки.
– Не понимаю, что здесь понадобилось полиции… Тем более криминальной. Если вы относительно той майской потасовки… Это был единичный случай. Обычно у нас все тихо.
– Потасовка меня не интересует.
– Что тогда?
Пока Субисаррета размышлял, как бы половчее подвести бармена к воспоминаниям о камбоджийской купюре с доски, перед ним появилась чашка кофе и крошечная плитка горького шоколада, – не иначе как комплимент от недружелюбного заведения.
– Народу у вас, как я посмотрю, не очень много, – начал издалека инспектор.
– По-всякому. Может быть, выберете себе пару закусок?
Только теперь Икер вспомнил, что толком не позавтракал, а сейчас время обеда. Но снимать показания с набитым ртом – себе дороже. Да и сам ассортимент, выставленный на подносах, был не менее уныл, чем король стойки: обветрившиеся крошки-чоризо на кусках багета, поникшие хвосты маринованных перчиков и креветок. Овечий сыр, закамуфлированный яблочным конфитюром, не слишком свеж, хамон – не в меру слезлив, оливки – скукожены, почему Кристиан Платт выбрал именно этот бар, никакой другой?
Кристиан Платт – тот еще сноб, костюмы в гостиничном шкафу это подтверждают, – так почему он остановился на «Папагайос»? Чтобы задобрить идиотскую красную пижаму?..
– …Спасибо. Пока ограничусь кофе. Меня интересует доска, которая висит у вас в баре. На ней оставляют послания только посетители?
– Я не особенно слежу за ней, но, в принципе, да.
– А человек с улицы может что-нибудь туда повесить?
– Это как?
– Зайти, прикрепить сообщение и выйти.
– Такие вещи никому не возбраняются, – пожевав губами, произнес бармен.
– Вы как-то их контролируете? Сообщения, я имею в виду.
– А… каким образом их можно контролировать?
– Что, если в один прекрасный день там появится порнографическое фото?
– Это вряд ли, – наконец-то бармен позволил себе улыбку, но улыбка вышла косоватой. – У нас приличное заведение, а не какой-нибудь вертеп.
– …Или прокламация, подрывающая основы конституционного строя? – не унимался Субисаррета.
– Господь с вами…
– Записка, координирующая действия террористов…
– А вот это совсем из области фантастики. У нас совершенно невинная доска. Любовная дребедень и все такое. Фигурки, цветы, вы же сами видели.
По большому счету и мотоциклетное «maldito seas!» тоже проходит по ведомству любовной дребедени, ну да.
– Меня интересует, что видели вы.
– Например?
– Купюра.
– Не понял?
– Меня интересует купюра, которая была оставлена на доске около трех дней назад.
– Купюра? – по лицу бармена пробежала тень.
– Вещь заметная, не так ли? Купюра одной из азиатских стран.
– Э-э… Это имеет отношение к террористам?
– Так вы ее видели?
– Что-то не припомню.
Каброн! Куло! – синхронно заорали попугаи в клетке. Конечно же, сукин сын бармен видел камбоджийскую бумажку, не мог не видеть. Это ясно по его блудливой перекошенной роже. Но он не знает, как поступить: рассказать о купюре и о том, кому она была предназначена, или засунуть язык поглубже в задницу.
– Значит, не припомните?
– Нет.
Легко перегнувшись через стойку, Субисаррета ухватил бармена за рубашку, после чего придвинул его к себе и нараспев, почти интимно, прошептал:
– Для начала я прикрою твою забегаловку. Особого труда мне это не составит, поверь. Хотя нет… Для начала мы проедемся в одно место, где тебе живо освежат память. А уже потом я вплотную займусь этим милым местом. Все понятно? Минута на размышление, пока я допиваю чертову бурду. Которая по недоразумению именуется здесь кофе.
На то, чтобы выбрать линию поведения, унылому дерьмищу понадобилось гораздо меньше минуты.
– Уж не знаю, что противозаконного в этой купюре… Но, кажется, я ее вспомнил. Она камбоджийская.
– Верно.
– В подробности я не всматривался, но того, кто водрузил ее на доску, – помню. Женщина средних лет, не самой приятной наружности. Она поступила так, как вы и говорили. Вошла, прицепила купюру и тут же ретировалась.
Что ж, горничная Лаура не соврала, хотя как раз от нее можно ждать любого подвоха.
– И вы хорошо ее запомнили?
– Просто я находился рядом. Поправлял картинки на стене. Их часто задевают все кому ни попадя. Не скажу, что мог бы сразу узнать эту женщину… Таких тысячи…