— Должен же кто-то заниматься антропологическими исследованиями, — пояснила она Суоми совсем недавно, перед самым уходом с корабля. — Если они действительно собираются там сражаться до смерти.
Их проводник, высокий юноша в белом одеянии, как раз перед этим рассказал им некоторые подробности, касающиеся турнира.
— Но вы не антрополог.
— Да, но здесь нет ни одного профессионала в этой области. А работу все равно следует выполнить.
Афина проделала заключительный штрих подготовки — прикрепила на пояс рядом с голографической камерой небольшую видеокамеру, фиксирующую заодно и звук.
— А Шонберг тоже прибыл сюда с целью проведения антропологических исследований?
— Спросите об этом у него. Карл, если вы настолько сильно ненавидите Оскара и не можете спокойно смотреть на жестокие стороны жизни, зачем вы вообще отправились в это путешествие? Почему вы подбили меня попросить Оскара пригласить вас?
Суоми глубоко вздохнул:
— Мы уже говорили на эту тему.
— Скажите мне об этом еще раз. Я действительно хочу разобраться, в чем тут дело.
— Ну ладно, пускай. Я отправился в это путешествие из-за вас. Вы — самая привлекательная женщина, которую я когда-либо встречал. Я имею в виду нечто большее, чем секс. Конечно, секс тоже входит в это понятие... но я хотел бы завладеть той частью вас, которая сейчас принадлежит Шонбергу.
— Я ему не принадлежу, как вы выразились. Я работаю на Оскара вот уже пять лет, и он вызывает у меня восхищение...
— Чем же он вас восхищает?
— Своей силой. В вас тоже есть своего рода сила, Карл, — я не могу этого не признать, — но она иная. Оскару принадлежит мое восхищение, и зачастую — мое общество, потому что мне приятно составлять ему компанию. Несколько раз мы с ним занимались сексом, и это тоже было приятно. Но я ему не принадлежу. Я никому не принадлежу. И никогда не буду принадлежать.
— Возможно, будете, если от всего сердца захотите подарить себя кому-нибудь.
— Никому и никогда.
Это был первый поединок сегодняшнего дня. И Брам и Чарльз сражались осторожно. Никто из них не пытался решить исход боя одним ударом. При одинаковом росте противников Чарльз Честный был куда более сухощав. Он держался неестественно прямо. Лицо его было красивым, но мрачноватым. Он был одет в свободного покроя куртку из хорошо выделанной кожи.
Афина подумала, что этот человек выказывает просто поразительное самообладание. Чарльз поднял свой длинный, острый даже на вид меч, устремил его в сторону противника и замер в ожидании.
«Нет, не может быть, чтобы речь здесь шла о жизни и смерти, — попыталась уверить себя Афина. — Ну и что, если они держатся с такой серьезностью? Это наверняка какая-то игра, и проигравший просто символически из нее выбывает...»
Правда, в глубине души Афина понимала, что на самом деле все обстоит не так.
— Ну, давай, — пробормотал Чарльз, словно понукая какое-то животное. — Давай. Пошел. Пошел же!
И безбородый Брам со всей своей юной и капризной силой двинулся вперед — один шаг, затем другой... Потом это превратилось в ужасающий натиск. Его меч взлетел и обрушился вниз. Отточенные клинки сшиблись. Двое мужчин заворчали, словно хищники. Среди зрителей послышались бессвязные взволнованные возгласы. Чарльз, отражая удар за ударом, отступал перед противником. Казалось, он на мгновение потерял равновесие, потом скользнул в сторону и контратаковал Брама. Этот удар заставил столпившихся вокруг воинов переглянуться с пониманием — и с уважением. Впрочем, Брам увернулся от удара. Он до сих пор был невредим, но его сокрушительная атака захлебнулась. Афина наконец-то начала понимать, что в здешних местах искусство боя имеет не меньшее значение, чем обыкновенная жестокость.
На миг Брам застыл, нахмурясь. Юноша был так удивлен, словно встретил неожиданное сопротивление со стороны какого-то неодушевленного предмета. Потом Брам внезапно возобновил наступление — еще более яростно, чем в первый раз, если такое только возможно представить. Длинные мечи превратились в размытые полосы и запели в унисон. Они разлетелись в стороны и снова сшиблись. Опять послышался звон металла. Теперь Афина уже начала замечать и понимать рисунок боя. Девушка позабыла обо всем на свете; ее зрение и рассудок были всецело поглощены представшим перед ней зрелищем. Потом как-то так оказалось, что меч Чарльза исчез у него из рук — хотя Афина следила за боем очень внимательно, она не заметила, как это произошло. Оказалось, что меч уже вонзился между ребер Брама, рукоять упирается юноше в грудину, а из широкой спины Брама торчит сантиметров пятьдесят окровавленного лезвия.
Брам покачал головой. На лице его застыло горькое недоумение. Афина видела все это с величайшей четкостью, и в то же время ей казалось, что все это происходит чрезвычайно медленно. Брам еще раз взмахнул мечом, но похоже было, что ему не под силу определить, где находится его ныне безоружный противник, хотя Чарльз стоял прямо перед юношей. Неожиданно Брам неуклюже сел, выронил оружие, закрыл лицо рукой и разрыдался. Казалось, юношу поразила мысль о том, что его бороде так и не суждено вырасти. Потом рука безвольно упала, и Брам осел на землю. Его голова склонилась на грудь. Поза юноши со стороны выглядела страшно неудобной, но у Брама не вырвалось ни единой жалобы. И только когда на арену вышел раб в сером плаще, чтобы оттащить тело в сторону, Афина осознала, что этот человек — этот мальчик — только что умер у нее на глазах.
Чарльз Честный сильным движением выдернул меч из мертвого тела и отдал его другому рабу — почистить. Тем временем третий раб засыпал песком то место, где расстался с жизнью юный Брам. В отдалении кто-то копал яму. Мир безвозвратно изменился за несколько секунд — а может, изменилась сама Афина. Ей никогда уже не стать прежней.
— Кол Ренба и Фарлей из Эйкоска!
Человек, вышедший вперед, когда назвали имя Кола Ренбы, был крупным, смуглым и лохматым. Он остановился почти в центре арены, помахивая шипастым кистенем, и стал ожидать, пока приблизится Фарлей.
Оскар что-то говорил Афине, но ей сейчас было не до того, чтобы кого-то слушать или о чем-то думать. Она не могла даже слушать Оскара. Единственное, что сейчас имело значение, — смотреть.
Фарлей из Эйкоска был светловолосым, веснушчатым, высоким и хорошо сложенным, хоть и не очень красивым. Он был обут в кожаные сапоги и ступал мягко, словно кот. Одежда его была простого покроя, но из дорогой и прочной ткани. Воин краем глаза взглянул на солнце, сверкавшее на отполированных клинках его меча и кинжала. Действуя обеими руками, Фарлей предпринял пробную атаку, стараясь держаться вне предела досягаемости кистеня. Увидев, как быстро шипастый шар взлетел у него над головой, а потом вернулся обратно, Фарлей кивнул как бы с некоторым удовлетворением.
Теперь Фарлей начал кружить, пытаясь обойти Кола Ренбу то с одной, то с другой стороны. Кистень следовал за ним — быстрее, чем прежде, быстрее, чем могла уследить Афина, и девушка закричала, не осознавая того. Потом Афина вскрикнула снова — на этот раз с облегчением, когда увидела, что шипы не зацепили красивую светлую кожу Фарлея.
На мгновение противники застыли недвижно, потом снова началась стремительная пляска оружия, слишком быстрая, чтобы Афина могла в ней разобраться. Она подумала, что самое волнующее уже позади, но тут шипастый шар ударил Фарлея по руке, и кинжал, сверкнув в воздухе, улетел куда-то в сторону. Почти в то же самое мгновение длинный меч Фарлея нанес ответный удар, и теперь уже Кол Ренба попятился, продолжая вращать кистень левой рукой. Его левая рука скорчилась, словно пыталась избежать дальнейших повреждений, а рукав тем временем стремительно набухал кровью.
Теперь у обоих противников кровоточили левые руки, но, похоже, Фарлею пришлось хуже. Он явно не владел левой рукой, а с тыльной стороны предплечья белели осколки кости. Кинжал со сверкающим лезвием лежал, зарывшись в пыль.
Как только Кол Ренба оценил степень полученной травмы и понял, что может шевелить левой рукой, он тут же прекратил пятиться и снова перешел в наступление. Сама смерть носилась вокруг него по сглаженному эллипсу в облике шипастого шара. Как только Кол приблизился, Фарлей начал отступать, но только на мгновение. Когда шар кистеня просвистел мимо, Фарлей сделал глубокий выпад, и острие длинного меча нашло горло противника. Кол Ренба умер мгновенно. Кистень вырвался у него из руки, взмыл по дуге и упал где-то за пределами круга. Зрители с криками уворачивались от него.
Афина продолжала кричать даже после того, как вопли остальных зрителей уже смолкли. Она поняла это, замолчала и повернулась к Шонбергу, в чью руку, как оказалось, она судорожно вцепилась. Шонберг смотрел на Афину как-то странно — как, впрочем, и де ла Торре, который стоял чуть в стороне и обнимал откровенно скучающую Челесту.
Афина продолжала кричать даже после того, как вопли остальных зрителей уже смолкли. Она поняла это, замолчала и повернулась к Шонбергу, в чью руку, как оказалось, она судорожно вцепилась. Шонберг смотрел на Афину как-то странно — как, впрочем, и де ла Торре, который стоял чуть в стороне и обнимал откровенно скучающую Челесту.
Но Афина тут же забыла о них.
— Джайлз Вероломный и Хэл Копперсмит!
На ринг вышла новая пара бойцов.
Из этой пары Копперсмит был более худым и более высоким. Он явно предпочитал начинать с обороны и держал свой длинный меч словно антенну какого-то гигантского насекомого. У русоволосого Джайлза Вероломного на лице читалось серьезное упрямство. Впрочем, было там еще нечто, заставляющее заподозрить, что доверять этому человеку небезопасно. (Афина подумала, что такое выражение должно быть свойственно всем преуспевающим предателям.) Он был не слишком рослым и не казался особенно сильным, но орудовал своим длинным клинком с расчетливой скупостью движений. Только что его меч был вверху — и вот уже оказался внизу, а Афина даже не заметила, когда он начал двигаться. Похоже, Хэл Копперсмит испытывал трудности. Сперва у него появилась рана выше локтя, потом — поперек колена, а потом клинок Джайлза практически насквозь рассек татуированный бицепс противника. То, что происходило дальше, было обычной мясницкой работой. Когда Джайлз отступил назад, на лице его было написано лишь явственное отвращение. Вперед пробрался раб, взмахнул свинцовой колотушкой и прекратил безмолвную агонию Хэла.
— Джад Исаксон и Лe-Ho из Горной Страны!
Ле-Но бросился в атаку едва ли не до того, как прозвучал сигнал к началу боя, неся свое искаженное яростью и покрытое шрамами лицо, словно щит. В каждой руке у него было по широкому клинку, и эти клинки сейчас мелькали в воздухе, словно ступицы колеса. Маленький Исаксон радостно взвыл, словно для него было огромным удовольствием встретиться со столь агрессивным противником, ринулся вперед и сшибся с Ле-Но почти в центре вытоптанного круга. Круглый металлический щит, который Джад держал в левой руке, звенел под фадом ударов противника, словно наковальня какого-то безумного кузнеца. Ле-Но к защитным движениям не прибегал вовсе — казалось, он даже не знает, что это такое. Он попросту осыпал противника столь неистовыми ударами, что у того не оставалось ни секунды для контратаки.
Бой, ведущийся в таком темпе, не мог быть долгим. Он им и не стал. Воздетая для очередного замаха правая рука Ле-Но вдруг застыла в воздухе, пронзенная, словно иглой, тонким клинком Исаксона. Левая рука, вооруженная кинжалом, продолжила начатое движение, но щит Джада — все еще яркий, хоть и покрытый множеством зарубок, — выдержал удар. Потом Джад выдернул меч из искалеченной руки Ле-Но и принялся наносить новые удары, все быстрее и быстрее, яростнее своего противника, так что бедный Ле-Но, прежде чем умереть, оказался изрубленным на куски.
— Что случилось?
Афина поняла, что чей-то настойчивый голос вот уже несколько раз повторяет этот вопрос. Шонберг крепко держал ее обеими руками и даже, кажется, слегка встряхивал, заглядывая девушке в лицо. Когда взгляд Афины сфокусировался на Оскаре, беспокойство на его лице сменилось странной смесью изумления и презрения.
— Ничего не случилось. Что вы имеете в виду? Со мной все в порядке. — Афина продолжала высматривать, не начался ли следующий бой. Потом она поняла, что жрец-распорядитель, Лерос, или как там его, видимо, только что объявил перерыв. Постепенно к Афине пришло осознание того факта, что она в возбуждении от боя на время почти потеряла контроль над своим поведением, словно под воздействием наркотиков или от занятий сексом. Но нет, все было в порядке. Да, она была близка к этому, и все же тем не менее по-прежнему держала себя в руках.
Шонберг, продолжая смотреть на Афину с некоторым беспокойством, сказал:
— Нужно бы дать Карлосу и Барбаре посмотреть пару боев.
— Карлосу? — Афина расхохоталась, резко и презрительно. — Это зрелище не для него. Спасибо, Оскар, что привезли меня сюда,
— И все же я думаю, что с тебя на сегодня довольно.
Из-за спины Оскара выглянул де ла Торре:
— С меня, пожалуй, тоже пока что хватит. Афина, может, пойдем обратно на корабль?
— Я остаюсь здесь.
Она произнесла это таким тоном, что мужчины сразу же прекратили спорить. Челеста тем временем придвинулась к Шон-бергу; она уделяла Оскару куда больше внимания, чем событиям, происходящим на ринге.
— Ну, тогда я пошел, — заявил де ла Торре и двинулся прочь.
Суоми передал ружье де ла Торре вместе с обязанностями часового, а сам спустился по крутому склону скалы, придерживаясь за веревку. Ее закрепили на вершине, чтобы сделать спуск и подъем менее опасными, а при отсутствии непосредственной необходимости веревку втягивали наверх. Эта сторона, где спустился Суоми, была единственной, которую можно было назвать более-менее пологой; здесь наличествовали даже несколько пятачков с наносной почвы, на которых выросла пара-тройка кустов. После нескольких спусков и подъемов на склоне появилось некое подобие тропы, но идти по ней было довольно утомительно.
Добравшись до леса, Суоми тут же двинулся в ту сторону, где должен был проводиться турнир. Афина была там, и не просто заглянула на минутку, полюбопытствовать, — нет, она пожелала остаться и увидеть все. Чисто научный интерес? Антропология? До нынешнего дня она никогда не пылала интересом к подобным вопросам — во всяком случае, при Суоми. В конце концов, возможно, турнир вовсе не такое уж смертоносное мероприятие, как полагал Суоми. Ни он сам, ни Барбара не следили за ходом турнира. Де ла Торре, вернувшись, ничего не рассказал, а Суоми не стал спрашивать. Но, возможно, он действительно настолько кровав, как говорил о том жрец-проводник. И тем не менее Афина все еще оставалась там. Если ей нравятся подобные зрелища, ему, Суоми, лучше знать об этом.
Когда Суоми выбрался из леса и подошел поближе, на ринге не происходило ничего ужасного. Люди просто стояли вокруг, ожидая, пока мужчина в белой одежде проведет какой-то обряд перед невзрачного вида алтарем. Суоми присоединился к зрителям. Шонберг кивнул, приветствуя его. Афина бросила на Суоми рассеянный взгляд. Он подумал, что девушка чем-то расстроена. Но Афина никоим образом не дала понять, что предпочла бы оказаться в каком-либо другом месте. Вскоре дальнейшее развитие событий отвлекло внимание Суоми от Афины.
— Омир Келсумба и Местлес из Ветреной Долины!
Массивный, словно вековое дерево, Келсумба двинулся вперед упругим шагом. Его черная кожа блестела. Великан прижимал топор к груди, баюкая его, словно младенца. Местлес — худощавый, начинающий седеть мужчина задумчивого вида, ссутулившийся от возраста наподобие старой косы, которой он собирался драться, — какое-то время держался на почтительном расстоянии от Келсумбы, уклоняясь скупыми, рассчитанными движениями и изучая технику своего врага. Когда топор противника устремился к Местлесу с такой скоростью и силой, что, казалось, никакой человек не сумеет отвести этот удар, тот не совершил ни одной ошибки. Он безукоризненно точно парировал удар, но сила столкновения просто отшвырнула его. Потом на его косу обрушился еще один удар и еще... После четвертого или пятого парирования лезвие косы переломилось. Среди зрителей прошелестел приглушенный выдох — предвкушение крови. Суоми услышал, что точно такой же звук издала и Афина. Она наблюдала за боем, и лицо ее лучилось восторгом. Сейчас Афина явно забыла и о Суоми, и о всех прочих.
Местлес все же сумел сохранить спокойствие. Он по-прежнему твердо держал свое необычное оружие, а сломанное лезвие все еще оставалось опасным. Воин выказал куда большее проворство, чем можно было предположить, исходя из его внешности. Еще некоторое время Местлес успешно сопротивлялся и не позволял прижать себя к краю ринга. Казалось, что для него, как и для любого другого бойца, мысль перешагнуть через эту начерченную на земле линию была даже более нелепой, чем идея спрыгнуть с крепостной стены.
Затем топор Келсумбы завертелся, превратившись в размазанную полосу. Казалось, он увлекает хозяина за собой. И наконец топор добрался до Местлеса. Местлес извернулся в попытке избежать удара, но топор вонзился в него почти по обух. Упавшее тело Местлеса и на земле продолжало корчиться, извиваться, биться в агонии. Вперед выпрыгнул раб с колотушкой и нанес завершающий удар.
Внезапно внутренности Суоми взбунтовались и отказались нормально работать. Остатки завтрака пожелали снова вернуться на белый свет. «Мне нужно взять себя в руки», — промелькнула мысль у Суоми. Но было поздно. Карлос отвернулся от ринга, но не успел что-либо предпринять, как его стошнило. Ну что ж, если они посчитают, что он осквернил священную землю, то могут и убить святотатца. Но когда Суоми выпрямился, похоже было, что на него просто никто не обратил внимания. Было ли это деликатностью или полным отсутствием интереса? Суоми затруднялся ответить на этот вопрос.