Тимоха подрулил к самому крыльцу Плешивки, Мотоцикл с треском отфыркивался после гонки. Плешивка, щурясь от солнца, смотрела на них через окно. Марина спрыгнула на землю в облаке черемухи, легко вспорхнула на крыльцо. Там лицо в черемуху окунула — надышаться. И оттуда Тимохе пальчиками сделала «пока».
У парня сердце выпрыгнуло и по крыльцу вслед за Мариной — прыг, прыг…
За танцоркой уже дверь закрылась, а он все таращился вслед с блаженной улыбкой.
С остатками улыбки он и домой пришел. Взял ведро с мешанкой, понес корове. И вернулся — выражение лица не изменилось. Физиономия сына весьма удивила Полину.
— Тим, да ты слышишь ли, что я говорю?
Тимоха с трудом вынырнул из своего блаженного состояния и уставился на мать.
— Вот список, говорю, тебе. Все дела твои расписаны на каждый день. Кого кормить, поить, когда доить.
— Ага.
— Деньги вот где лежат. Видел?
— Угу.
— Кур не забывай. Утром давай им лоток зерна и лоток подсолнечника. Загоняй их вечером.
— Ну.
— Тим, я ведь на две недели уезжаю. Справишься?
— А то!
— Если что, сразу к деду! Понял?
— Знаю. Ты утром уезжаешь?
— Завтра с утра. Генка Капустин повезет. Наши выступят — и сразу назад. А я останусь. Для руководителей семинар будет. Учеба. Мастер-классы будут показывать разные актеры, режиссеры. Из Москвы будет театральный критик. Драматурги всякие. Да ты меня слышишь?
— Угу.
— Я у тети Любы поживу. Тебе звонить буду. Да ты не заболел ли?
Полина привычным движением проверила у сына лоб. Все нормально.
— Да здоров я, мам. Поезжай и ни о чем не думай.
— Как не думай? Теленка не забывай поить. И сам вари себе, не ешь всухомятку.
На следующее утро завидовские артисты уезжали на фестиваль в район. Декорации разместили в самом конце автобуса, костюмы развесили по салону, предварительно упаковав в целлофан. Ехали шумно. Всех возбуждало предстоящее выступление в районе. Больше других было слышно, конечно, Ольгу. Она сидела впереди, громко хохотала, то и дело вертелась, пытаясь общаться сразу со всеми. Клавдия Семеновна попробовала завести русскую народную, но ее бесцеремонно заглушил включенный Генкой магнитофон. В общей шумихе не участвовали двое. Как-то так получилось, что Ирма сразу прошла назад, заняла боковое место. А Володька втащил туда декорацию. Поставил и сел рядом. Так они ехали на заднем сиденье, занавешенные костюмами. Притихшие, молчаливые. Впереди них сидела Полина. Умудрялась дремать в общем шуме. Какой-то отрезок пути пришлось ехать проселочной дорогой. Подбрасывало так, что костюмы сыпались с вешалок. На Володьку, сидевшего ближе к проходу, свалилась вешалка с платьями. Он положил ее себе на колени, сдвинувшись к Ирме. Теперь их колени волей-неволей оказались тесно прижатыми друг к другу. Ее левое — к его правому. Это обстоятельство сразу внесло в поездку этих двоих совершенно особенную ноту. Ирма перестала слышать автобус. Кто о чем говорил, кто над чем смеялся? Ее ощущения переместились в область левого колена — через ткань одежды к нему проникало горячее нервное поле сидевшего рядом мужчины. Это было волнующе приятно. Тело расслабилось. Из него совершенно исчезло напряжение. Оно всеми клеточками слушало свое левое колено и отзывалось незнакомыми новыми импульсами. Ирма попыталась эти импульсы расшифровать. Она чуть шевельнулась, устраиваясь поудобнее, Володька мгновенно отреагировал — шевельнулся в ответ, но колено не отодвинул. И она свое не убрала. Ей было приятно греться его теплом и так уютно чувствовать рядом его колено. Наверное, Володька ощущал нечто подобное. Он нашел ладонь Ирмы и накрыл своей. Она руки не убрала. Володька гладил тонкие пальцы, и они в ответ слабо вздрагивали. Ирма смотрела в окно, но все ее существо сейчас было обращено к нему. Она сама испугалась своих ощущений. Вся нежность, которую он накопил и не мог, не смел выразить, щедро лилась теперь через пальцы вверх по руке, к шее, к голове. Все становилось горячим, словно Ирма сидела у огня. Щеки ее пылали, вся она горела, внутри что-то томительно вздрагивало и подкатывало к горлу.
Дорога до райцентра оказалась слишком короткой. Там, на площади, уже выстроились автобусы их конкурентов — многочисленных сельских коллективов, прибывших на фестиваль. Суета сразу же поглотила их — регистрация участников, размещение, обед. После обеда Полина отправилась на жеребьевку и, к своей досаде, вытащила третий номер. Выступать третьими — значит, последними сегодня! Поздно вечером, когда ребята устанут, а ведь им предстоит еще обратная дорога! Она попыталась поменяться местами с Марьевкой или Студенцом, но никто из них не собирался ночевать в райцентре. Оба коллектива планировали вернуться домой засветло. Впрочем, завидовским артистам, похоже, было все нипочем.
В комнате, которую им отвели под гримерку, стоял дым коромыслом. Стол выдвинули на середину, нарезали привезенного с собой сала, бочковых огурцов с чесноком. Откуда-то появилась бутылка самогона. Полина за голову схватилась:
— Вы что творите, граждане? Мы выступаем последними! Последними! Вы до десяти часов должны огурчиками быть!
— Я трезвым на сцену не выйду! — твердо заявил Крошка. — Что хотите со мной делайте.
— Я прослежу, чтобы не больше стопарика на брата! — пообещал Ваня Модный.
Все в один голос его поддержали. Стали разливать. Слава Богу, минут через десять дали звонок на первый спектакль, и Полина приказала сесть всем в зал и смотреть. Гримерку с закуской закрыли на ключ. Непонятно каким образом, но к концу выступления второго коллектива Крошка уже был сильно навеселе и, похоже, совсем не волновался.
— Выведите его на крыльцо! Пусть подышит, — попросила Полина и побежала гримировать Кабаниху.
Прозвенел первый звонок — Крошки нет!
— Где Крошка?
— За сцену пошел, к вам…
— Ищите его!
Полина выбежала на крыльцо. Ей сразу бросилась в глаза перемена, произошедшая в природе за каких-то два часа. Над площадью небо застыло, словно кто натянул ровное серое полотно. Воздух уплотнился, потяжелел. «Только дождя не хватало!» — подумала Полина, представив размытую проселочную дорогу и застрявший колхозный автобус с артистами. Не надо бы сегодня дождя…
Как она и предполагала, Крошка в костюме Дикого (в рубахе с жилеткой и в картузе) торчал у дальнего киоска, покупал сигареты. Полина отчаянно замахала ему. Огромный Крошка невозмутимо и степенно пересек площадь.
— Начинаем уже! — только и сказала Полина, подталкивая его к дверям.
Районный Дом культуры только что пережил ремонт, и выступать здесь было приятно. В зале новые кресла, на сцене свежие, еще не успевшие запылиться кулисы. Возле сцены операторы с камерами толкутся — областное телевидение. Все как положено. Полина смотрела спектакль из зала. И чувствовала сразу все — и огромное единое дыхание зала, и каждый вздох, идущий со сцены, и каждую интонацию и жест. После сцены Кабанихи и Дикого поняла, что все пройдет как надо. Крошка наконец разозлился и сегодня играл именно то, чего она не могла добиться от него до сих пор. Играл самодовольного, зарвавшегося купца. Хорошо играл.
Вообще сегодня все были в ударе. И Ольга, и Клавдия Семеновна, и Ирма… Все Полинины «звезды». После финала их долго не отпускали. Зрители приветствовали сельских артистов стоя. А в завершение Полина увидела Любаву — та возникла из боковой двери с огромной корзиной цветов. Взобралась на сцену, бухнула эту корзину у ног артистов.
— Низкий поклон вам, товарищи!
Полина расползлась в улыбке. Ну Любава! Ну сестра! Она не сразу обратила внимание, что Любава-то мокрая — пиджак хоть выжимай! Артисты ушли переодеваться, а Любава сообщила:
— Там ливень, каких свет не видывал. Ехать вам теперь нельзя. Давай собирай своих — и ко мне. Переночуете. А не то застрянете в поле.
В гримерке Крошка вместе с Ваней Модным допивали самогон. Известие о незапланированной ночевке восприняли почти с энтузиазмом. Даже Клавдия Семеновна не стала возражать. За окном непроницаемой стеной стоял ливень. Нельзя было и представить, что под этот поток воды попадут декорации, костюмы. Их стащили в гримерку. Генка подогнал автобус, все попрыгали в него с криками и визгами. Из-за стены дождя ничего нельзя было разглядеть на расстоянии вытянутой руки.
Артисты быстро освоились в огромной двухэтажной квартире Любавы. Крошка сразу свалился на диван и засопел со свистом. Ваня Модный приставал к хозяйке с разговорами. Генку отправили топить баню, а женщины собрались на кухне. Было шумно, суматошно.
Любава послала сестру в сени за яйцами.
— Там в миске на буфете.
Полина вышла в сени и сразу остановилась. Хотя поток дождя и наделал шуму, она все-таки услышала, что на крыльце под навесом кто-то разговаривает. Сквозь стекло входной двери оно разглядела Ольгу. Полина не собиралась углубляться в суть отношений своих артистов. Нужно было найти яйца, но их-то и не было видно. Полина стала заглядывать во все емкости поочередно. Мед в бидоне, пшено в старой кастрюле. Ну нет никакой миски с яйцами!
— Там в миске на буфете.
Полина вышла в сени и сразу остановилась. Хотя поток дождя и наделал шуму, она все-таки услышала, что на крыльце под навесом кто-то разговаривает. Сквозь стекло входной двери оно разглядела Ольгу. Полина не собиралась углубляться в суть отношений своих артистов. Нужно было найти яйца, но их-то и не было видно. Полина стала заглядывать во все емкости поочередно. Мед в бидоне, пшено в старой кастрюле. Ну нет никакой миски с яйцами!
Между тем отчетливо слышно было, что на крыльце не сошлись во мнениях.
— Отстань от меня! Не смей показывать, будто между нами что-то есть! — громко кого-то отчитывала Ольга.
— А то нет…
— А то есть?!
— А то, что ты со мной всю зиму… кувыркаешься? Это как? Не считается?
Теперь Полина поняла, что на крыльце вместе с Ольгой торчит Генка Капустин. Она его не сразу узнала по голосу. Обычно балагур и шутник, сейчас он говорил зло и отрывисто. Полина даже не догадывалась, что Генка умеет так разговаривать.
Миска стояла на подоконнике. Полина взяла ее и двинулась прочь из сеней. Сквозь стекло входной двери увидела, как Генка попытался обнять Ольгу. Как та оттолкнула парня и он вылетел под дождь. Упал, что ли?
Полина поспешно ретировалась в кухню. И вдруг остановилась как вкопанная, оглядела собравшихся.
— А где у нас Ирма?
Все дружно ахнули. Главную героиню потеряли!
— Кто ее после спектакля видел? — стала допытываться Полина, едва не уронив миску с яйцами на пол.
— Да корреспондент ее увел. Я видела.
— Интервью она давала! И фотографировали ее.
— А потом?
— Потом мы декорации стали перетаскивать. Переодевались. Не до того было…
— Короче, потеряли артистку, — подытожила Любава.
— Боже мой, Боже мой… — заволновалась Полина. — Что же делать? Где Гена? Пусть срочно съездит за ней!
Вошла Ольга. Постояла, послушала.
— Уехал Генка.
— Куда уехал?!
— Да шут его знает. Окрысился чего-то, прыгнул в автобус и газанул…
— Оля… — только и выговорила Полина, опускаясь на табуретку.
Клавдия Семеновна головой покачала.
— А что — Оля? Что сразу — Оля? — взорвалась девушка. — Я виновата, что он псих? Мужики выпили, а ему нельзя, он за рулем, вот и недоволен. А вы сразу — Оля! Почему никто не спросит: где Никитин? А то: Ирма, ах, Ирма! С ума все посходили с этой Ирмой! Всех затмила! Королева!
Ольга швырнула полотенце и побежала наверх, с трудом сдерживая слезы.
— Что, еще кого-то потеряли? — поинтересовалась Любава.
Полина, озадаченная, уставилась на своих.
— Да брось ты колготиться! — остановила ее Клавдия Семеновна. — Они не дети. У Никитиных в районе родня живет. Он, я слышала, хотел зайти к своим до отъезда. Проведать. Успокойся, Полина, найдутся.
— Нет, надо в клуб позвонить, — не унималась Полина. — Как она там одна?
К телефону в клубе никто не подходил. Когда уже сели ужинать, свет мигнул и погас.
— Чудненько! — почти удовлетворенно прокомментировала Полина. — Только этого нам не хватало для завершения картины.
— Нет, не хватало обрыва телефонной линии, — возразила Любава.
Кто-то в темноте шутки ради поднял телефонную трубку. Вместо привычных гудков трубка хранила гробовое молчание.
* * *Ирма допила чай и поблагодарила сердобольного дедулю.
— А что, бывает. Отстала от своих. Главное — под крышей, — приговаривал дед, убирая в стол банки с травами и варенье. — Там в кабинете-то диванчик. Клуб большой, гулкий, но ты не боись. Привидениев у нас нету. Я тут уж десятый год сторожем, знаю…
— А я и не боюсь, — улыбнулась Ирма и поднялась. Дед протянул ей огарок свечи на блюдце.
Ирма пошла по длинному коридору, освещая себе путь зыбким крошечным пламенем. Клуб действительно был слишком большим по сравнению с их деревенским. Ирма с трудом нашла в темноте дверь гримерки, толкнула ее и вошла внутрь. У окна спиной к ней стоял человек. Это оказалось так неожиданно, что Ирма не удержалась и вскрикнула Свеча вздрогнула и погасла.
— Ирма?!
— Володя…
Они стояли в кромешной темноте — он у окна, она у двери — и не видели друг друга, но каждый мог бы с точностью определить, где находится другой.
— Почему ты здесь? — наконец выговорила Ирма. — Я думала, ты уехал со всеми…
— А я думал — ты уехала со всеми… Они все вместе ночуют у Полининой сестры. А я… я бы не смог ночевать с тобой под одной крышей. Знать, что ты рядом и к тебе нельзя прийти.
Голос Володьки шел от окна, находил Ирму, обволакивал ее, трогал.
— Поэтому ты остался здесь?
Володька кивнул в темноте. Она не видела, но точно знала — он кивнул.
— А я потерялась. Я не видела, когда все уехали. Интервью давала…
— Ты… это, — голос Володьки приблизился, — я сейчас уйду. Ты… тут вот диван. Тебе удобно будет. А у меня здесь родня живет… Я сейчас уйду.
Володька продвигался к выходу почти по стеночке, боясь в темноте задеть Ирму. Но она нашла его руками, обвила шею, прижалась лицом к его щеке.
— Нет, не уходи.
Володька стоял, боясь дышать. Ему казалось, что сердце слишком громко стучит. И дышит он слишком громко. И внутренне он готовился, что Ирма сейчас передумает, оттолкнет его. И тогда он не сможет оторваться от нее. Не сможет уйти от этих волос, запаха, от этого голоса. Боже…
Он заключил ее в кольцо своих рук и горячо прошептал в волосы:
— Ирма…
Но она уже подняла голову, уже целовала наугад его глаза, щеки, нос, губы… А он, потрясенный, подставлял свое лицо под эти торопливые поцелуи, как весенняя земля за окном подставляла себя под обжигающие струи дождя.
Глава 13
Давненько сестрам не доводилось ночевать вместе, как сегодня. Словно заблудившееся детство вернулось. Разобрали диван в большой комнате, легли вместе, как когда-то давно, в родительском доме. Бывало и болтали до петухов. Пока мать не стукнет в стену: «Уймитесь вы, сороки!»
Полина еще с вечера приметила: что-то изменилось в облике сестры. Что-то появилось за последний месяц новое. Исчезла поселившаяся было в глазах безысходность. Вернулась присущая Любаве настырность. Хотя горечь, появившаяся этой зимой, не ушла, затаилась в уголках губ.
Сестры улеглись. Молча слушали некоторое время, как шпарит дождь по свежим листьям сирени, крупно и часто стучит по крыше, шумит в водосточной трубе.
— У тебя рассады помидорной много? — нарушила молчание Любава. — Я в этом году не сажала.
— Есть немного. Хватит на твою долю. Если что, у отца возьмем. У него все окна в рассаде. Вот-вот цвести начнет.
— Сначала думала — и огород весной сажать не буду, — призналась Любава. — Так было хреново…
— Отошла?
— Отошла…
— Я знала, что ты выстоишь, Люб. Ты у нас сильная.
— Сильная! — усмехнулась сестра. — Я знаешь, как струхнула, когда Пухов оборудование отказался выдать? Все до кучи. И Семен, и этот гад… Но теперь все позади. Клиентов я сохранила, помещение новое приспособила. Все тип-топ. Новая пекарня работает как часы!
— Молоток, сестричка! Когда у нас в Завидове свой ларек поставишь?
— Надо подумать. А что, продавцом ко мне захотела?
— Да ну тебя! Нет, правда. Продавца я тебе уже подобрала. Нужно помочь хорошему человечку…
— Я одной уже помогла! — угрюмо отозвалась Любава.
— Это ты о Сизовой? Нет, та — другая. Да ты, наверное, знаешь — Ирма Гуськова. Катерина моя.
— Ирма? Павла Гуськова жена? Которую вы в клубе потеряли?
— Она.
— Что же, плохо ей дома-то сидеть, за Павлом? Зачем ей в ларек?
— Хоть людей увидит. Он ее дома как в клетке держит. Зверь он у нее.
— В каком смысле?
— В прямом. Бьет ее. Вся в синяках.
— Что же она терпит?
— Уйти ей некуда. Никого здесь родных нет, все в Германии. Да ты же помнишь, как их провожали?
— Знаешь, Полина, ты к ним не лезь, — помолчав, сказала Любава. — Милые бранятся, только тешатся. Не хочет муж, чтобы она работала, пусть дома сидит. А ты не встревай.
— Как это не встревай? Да он у нас в клубе недавно погром устроил, Ирму искал. Если бы я не вмешалась, прибил бы кого-нибудь точно!
— Ты полезла…
Я не полезла. Не знаю как, но я успокоила его. Психи, они такие. Он на Генке Капустине зло выместил, а на Ирму у него уже пыла не хватило — у меня на глазах, как шарик проколотый, сдулся.
— Хорошо, с рук сошло. А в другой раз не лезь. Это я тебе как старшая сестра советую. Я знаю, что говорю. И Ирму твою я в ларек не возьму.
Сказала как отрезала. Сестры помолчали. Дождь за окном не унимался. Он хлестал и хлестал бедные ветки, барабанил по жестяному карнизу. Напитывал землю.
— Для картошки хорошо, — сказала Любава, отвечая каким-то своим мыслям. — Ей сейчас как раз такого дождика не хватало. Сажали-то, считай, в сухую землю… Помню, мы с Семеном прошлый год картошку посадили — и ливень! Сразу. Только последний ряд закрыть успели… — Любава замолчала.