Марья Ивановна глянула на пепелище, махнула рукой и — мимо.
— Ты думаешь, я не знаю, кто поджег? — спросила она Полину, едва переступили порог. — Знаю, Гуськовы это.
— Видели что-нибудь?
— Да и видеть мне не нужно! Они это. А кто же еще? Мужики мои отродясь возле сараев не курили. Только не докажешь теперь.
— Проводка, бывает, искрит… — не слишком уверенно предположила Полина.
— Говорила Володьке, — не слушая Полину, продолжала Марья Ивановна, — чтоб не пялился на замужнюю. Говорила, что хорошим не кончится. Не послушал…
— Любит он ее, — осторожно вставила Полина.
— Любит! А как теперь? Он ведь с ней сюда больше не приедет, дорожка заказана! Ни внучат не увижу, ни сына.
Марья Ивановна зашмыгала, полезла за платком. Мысль о несуществующих внучатах сильнее встревожила ее, чем потеря маслобойки.
— Бог с ней, с маслобойкой, — словно отвечая на Полинины мысли, запричитала она. — Жили мы без нее. А вот сына не увижу, это знаешь как?
— Ну уж сразу — не увидите. Увидите. Сами поедете к нему. Все у него будет хорошо. Что ж теперь? Бывает… Он ведь давно ее любит?
— Со школы, — кивнула Марья Ивановна и просеменила в комнату сына. Притащила коробку с фотографиями. Вместе посмотрели. Пришел Володькин отец, поговорила с ним.
Домой Полина вернулась, когда совсем рассвело. Выгнала Милку в стадо, легла отдохнуть. А в обед ее разбудили.
— Мам, там к тебе, — растерянно смотрел на нее Тимоха. Она выглянула в окно. У палисадника стоял видавший виды милицейский «уазик». Она и подумать ничего не успела, не проснулась до конца — па кухне появился молоденький милиционер.
— Полина Петровна Мороз?
— Да, это я.
— Здравствуйте. Старший лейтенант Петров. Вот вам повесточка.
Ничего не соображая, Полина заглянула в бумагу. Явиться к следователю для дачи показаний.
— К какому следователю? Зачем?
— Я на машине, могу вас подбросить, — дружелюбно предложил милиционер. — Следователь как раз на месте. А то в следующий раз приедете, ждать придется, то-сё…
Полина не стала возражать, собралась быстро. Пусть лучше на машине довезут, чем на перекладных потом добираться.
Приехали в районную милицию.
Милиционер привел ее к кабинету следователя и сказал: «Ждите». На двери табличка «Следователь Снежко А.Н.». Ждать пришлось долго. Полина сидела в коридоре и гадала: зачем ее сюда вызвали? Вариантов не было.
Через полчаса ее пригласили в кабинет. За столом сидела женщина немного моложе Полины. А может, и ровесница, только сильно ухоженная. Следователь Снежко, вероятно, ужасно гордилась своей должностью. Потому что сразу повела себя с посетительницей свысока.
Пока она спрашивала паспортные данные и заполняла бумажки, Полине ничего не оставалось, кроме как рассматривать ее. Моложавая, ухоженная. Ногти, прическа, костюмчик. Только вот эта некоторая надменность во взгляде, появляющаяся почти всегда у людей, облеченных властью, сразу насторожил Полину.
— По какому поводу меня пригласили? — наконец не выдержала она.
Следователь отвечать не торопилась, уткнулась в свои бумажки. Писала себе.
— Послушайте, у меня нет свободного времени тут сидеть без дела и смотреть, как вы пишете! — вскипела Полина после десятиминутного созерцания.
— Теперь у вас будет много времени, — неопределенно буркнула следователь, не поднимая головы.
Кончив писать, она наконец взглянула на Полину, как, вероятно, следователи в тридцатых годах смотрели на врагов народа.
— К нам поступило заявление, уважаемая Полина Петровна, от гражданина Гуськова Павла Федоровича, из которого нам стало ясно, что вы, не имея лицензии или какого-либо разрешения на частную врачебную практику, все же занимаетесь лечением граждан в своем селе.
Полина молчала. Ай да Павел! Два — ноль в его пользу. Сумел достать… А она клюнула!
— На днях вы, не дождавшись бригады «скорой помощи», сделали гражданке Гуськовой, семидесяти двух лет, укол, после которого она почувствовала себя плохо. Настолько плохо, что попала в реанимацию.
— В реанимацию? Когда? — поразилась Полина. — Я только что… несколько часов назад видела братьев Гуськовых. Они мне ни слова… — Полина осеклась. Она не была готова к такому. Это было совершенно неожиданно и обескураживало.
— Так вы не отрицаете, что занимаетесь врачебной практикой? — даже с некоторым участием спросила следователь. Она наклонилась к Полине, словно стремясь проявить понимание.
— Ничем я не занимаюсь! — возмутилась Полина, поняв, куда клонит следователь. — Помогаю, конечно, советом… А вы бы не помогли? В деревне нет даже захудалого медпункта! Кому давление смерить, кому горло посмотреть… Никто еще в реанимацию не попадал.
Следователь быстро писала за Полиной, а на последнюю фразу заметила:
— Сколько веревочке ни виться…
— Что?
— У вас какой диплом? — поинтересовалась Снежко.
— Мединститут.
— Но врачом не работали?
— Должности врачебной не было. Была ставка фельдшера, я согласилась. А когда ставку сократили, осталась без работы.
— «Осталась без работы, — повторила следователь, не переставая записывать, и, как бы подсказывая Полине, продол-Жила: — И стала практиковать на дому». Так? Жить-то чем-то надо…
— Ничего я не стала! — возмутилась Полина. — Устроилась в Дом культуры. А сельчанам помогаю, только если уж невмоготу.
— Да вы зря кипятитесь, — снова вкрадчиво сказала следователь. — Я ведь понимаю вас… как женщина женщину. Остались одна, с ребенком на руках… Почему и не подработать, если деньги сами в руки идут?
— Вы что? Какие деньги? — задохнулась Полина. — Вы что мне тут шьете? — Она даже вспотела от возмущения. — Вам это Гуськов наплел? Так он зуб на меня имеет, личные счеты у нас…
— Какой зуб? За что? — живо заинтересовалась следователь.
— От него жена сбежала. А он думает, что это я ей побег организовала.
— От него жена сбежала? — У следовательницы в глазах мелькнул живой интерес. — Надо же! Да это просто приключенческий фильм какой-то… И что? С любовником?
Полина вдруг увидела эту бабу с новой стороны. Злобная бабенка, без личной жизни, поэтому чужая вызывает такой нездоровый интерес. Чем-то ее собственная не устраивает, и она теперь кипит, злобствует. От сделанного открытия Полине стало как-то тоскливо.
— Это к делу не относится! — отрезала Полина.
— Ну почему же? — с плохо скрываемым тайным злорадством заговорила Снежко. — К вашему делу теперь многое может отнестись. Если вы на самом деле так активны, как об этом говорят, то много у себя в селе могли… натворить. Есть сведения, что в ваше дежурство на дискотеке в клубе кто-то чуть не умер…
— Ну, это уже перебор, знаете! — возмутилась Полина. — Думаете, я не знаю, как это дело затеяно? Только вчера Гуськовой плохо стало, а сегодня за мной приехали. Это противозаконно, любому понятно.
— А что же — ждать, когда вы еще полдеревни уморите? Знахарка…
— А вы не оскорбляйте меня! — возмутилась Полина. — Гуськовы вам заплатили? Ну и отрабатывайте свое! А оскорблять меня не надо!
Полина понимала, что так говорить не следует, но внутри у нее отключились тормоза. Она терпеть не могла таких вот, как эта Снежко. Она устала с ней общаться.
— Да как вы смеете? — Дама за столом покраснела до корней волос, тяжело задышала. — Во взяточничестве меня обвиняете? Да это… Да за такое… Да из-за таких, как вы, люди и умирают! Тоже мне — врач! Ее от работы отстранили, а она лезет! Ну ничего! Мы тебе пыл-то охладим!
Полина молча наблюдала за следовательницей. Как та распалилась, вспыхнула на ровном месте. Значит, в точку она, Полина, попала. Наступила на больную мозоль.
— Не называйте меня на ты, будьте любезны, — отчеканила Полина. — Уже хотя бы потому, что я старше вас.
— Хамка! — взвизгнула Снежко и повисла над столом. — Петров!
Вошел молоденький милиционер. Поскольку Полина сидела абсолютно невозмутимая, он удивленно вытаращился на следователя.
— Уведи эту хамку в изолятор! Пусть посидит немного, поостынет! Много о себе воображает!
— Но… — замялся Петров.
— Ты слышал, что я сказала? Повторить?
На Снежко А.Н. было жалко смотреть. Всю ее как-то перекособочило, бедную. Полина молча поднялась и пошла за милиционером.
«Ну вот, — думала она, — ив КПЗ доведется посидеть…» Больше никаких мыслей у нее не возникло, пока она шла за лейтенантом Петровым по длинному коридору, пока он открывал и закрывал решетки. Был конец рабочего дня, народу в отделе почти не было, и все происходило как-то буднично, совсем прозаично. Открылась дверь камеры, Полина вошла, дверь закрылась. Она услышала поворот ключа. Вот и все. Теперь у нее появилось время о многом подумать основательно.
* * *В жизни Любавы Кольчугиной ничего особо не изменилось с того времени, как ее в последний раз посетил Семен. И все же, уходя, она стала оставлять ключ на прежнем месте. Будто из суеверия. В сарае за дверью, на гвоздике.
Возвратившись однажды вечером с работы, она увидела синий грузовик, который спокойно стоял посреди двора, как и раньше. Дверь дома была открыта. Войдя, она увидела рабочие ботинки Семена. Прошла на кухню. Потрогала чайник — горячий. Села, посидела. Дома было тихо. Любава подумала, что Семен, наверное, в дочкиной комнате, за компьютером. Играет. У самой у нее никогда даже мысли такой не возникало — поиграть в эти стрелялки-догонялки. Но за свою жизнь она сделала вывод: мужчины как дети. Во всем как дети, с этим надо считаться. Она возилась внизу, не поднимаясь в дочкину комнату. Решила вопросов Семену не задавать. Вести себя как ни в чем не бывало.
Но все же не удержалась. Ужин погрела, он не спускается. Сериал посмотрела, как обычно. Наверху — молчок. Поднялась наверх — точно, сидит перед экраном, в самолетики играет.
— Ты насовсем или в гости? Поиграть? — спросила Любава.
Семен дернул плечом:
— Як себе домой пришел.
— Вижу. Поэтому и интересуюсь: надолго? Или временно?
— Как получится, — буркнул Семен и сразу же перешел в наступление. — Или мое место уже занято?
Любава пожала плечами неопределенно, села на дочкину кровать.
— Не думал же ты, Сема, что я одна тут останусь век вековать? Я себе цену знаю. И желающие найдутся.
— Еще бы! — не без яда подхватил Семен. — Желающие… Фиг ли не найтись на все готовое! Домина-то вон какой, гараж, постройки… Все новое…
— Так тебе постройки, что ли, стало жалко, — усмехнулась она, — что ты вернулся?
— Что ты начинаешь? — сощурился Семен. — К слову прицепилась! Постройки! Сама-то как грузовик отвоевывала, забыла? Постройки… Сам строил, можно понять.
— Ничего не прицепилась, — спокойно промолвила Любава. — Если есть за что цепляться, почему же не цепляться-то? Я это очень даже понимаю. Нажитое жалко бросать, я знаю. И не к тому этот разговор завела, чтобы упрекнуть тебя. А к тому, Сема, что сразу хочу все по местам расставить: вернулся жить — живи. А если думаешь все же бегать к ней потихоньку, то сразу уходи. Я лучше твою долю от квартиры выплачу, чем терпеть это. Мне такого счастья не надо, я обдумала это.
Семен слушал ее молча, опустив голову в пол. Не покорность выражала эта поза, а какую-то свою упрямую думку, Любава знала. Когда замолчала, выдержав небольшую паузу, заговорил Семен:
— Условия, значит, мне выставляешь… Ну что ж, понимаю. Справедливо. Но тогда и я тебе, Любовь Петровна, свои условия выдвину, встречные.
Говорил Семен складно. Видимо, речь эту выстрадал, это Любаве понравилось. Она заинтересовалась:
— Какие же?
— Не знаю, конечно, как ты тут жила без меня, дело твое. Может, был у тебя кто… Я не осуждаю.
— Не осуждает он! — не удержалась Любава, хлопнула себя по коленкам.
— Я же сказал: не осуждаю! — строго оборвал Семен. — Но впредь… При мне чтобы… эти спонсоры… Короче: появится — морду набью. Чтобы не появлялся, короче.
Теперь Любава смотрела в пол, чтобы спрятать улыбку.
— Чё лыбишься? — не понял Семен. — Или ты думала, что я стану жить на втором этаже, а на первом у тебя — твои эксперты? Чтобы ноги не было.
— Вот этого я тебе, Сема, пообещать не смогу.
— Как так?
Семен даже покраснел от эмоций. Любава не успела ответить. Внизу пронзительно длинной трелью зазвонил телефон. Звонил Тимоха:
— Мама не у вас?
— Нет. Молчание.
— Мамку в милицию вчера увезли и с концами! — сказал он, и у Любавы внутри похолодело.
— В какую милицию? Зачем?
— Не знаю. Машина старая, наверное, в районную. — Голос Тимохи звенел от напряжения. — Теть Люб, позвоните Борис Сергеичу. У нас сети нет…
— А? — Любава ничего не успела ответить, трубку взял отец.
— Люба! Люба! Беда у нас! — закричал он. — Пропала Полина. Говорят, из-за Гуськовой…
Любава опустилась на табуретку. Ноги подкосились. Накаркала…
— Что? Пап, плохо слышно. При чем здесь Гуськовы? Объясни толком!
— Макаровне давеча заплохело! — орал он. — Ну и вот! Приехали они за Полиной. Лидия ихняя и Игорек этот беспутный…
Отец рассказывал обстоятельно, с ненужными подробностями, сто раз отступая в сторону. Но Любава не перебивала, она лихорадочно соображала, что нужно делать. Тимоха правильно сказал — первым делом разыскать Доброва. Против Гуськовых больше никто не потянет. Потом уже все остальное. В районный ОВД, в больницу…
— Семен! Выгоняй машину, у Полины беда стряслась.
Глава 20
В райотделе с ними разговаривать не стали. Дело у начальника, начальник в области на совещании. И весь разговор. Нагрубив дежурному, супруги Кольчугины отправились в райбольницу, где лежала Макаровна.
Главврач, женщина со стажем, выслушала их и развела руками:
— Не представляю, чем могу помочь. Да, действительно, Гуськова Екатерина Макаровна, семидесяти двух лет, поступила к нам вчера с приступом. Была срочно прооперирована. Удалили желчный. Представляете, что значит такая операция для женщины ее возраста? Сейчас находится в реанимации. Состояние критическое…
— Я это понимаю, — перебила Любава, не переставая нервничать. — Но моя-то сестра при чем? Ну, у Гуськовой приступ, ну, прибежали за Полиной. Дальше что? Не операцию же она сделала в полевых условиях?
— Нет, не операцию, — сдержанно ответила врачиха. — Но Полина Петровна Мороз сделала больной инъекцию анальгина, сняв тем самым боль.
— И что?
— Приехала «скорая», больная не смогла объяснить, где болит. У нее уже нигде не болело. Сняли давление и уехали. А ночью приступ повторился, да так, что еле успели довезти. Вот из-за таких горе-лекарей и страдает авторитет официальной медицины…
— Авторитет у вас страдает? — встрял Семен. — А люди не страдают оттого, что в деревне захудалого медпункта нет? Полина не страдает, что к ней день и ночь идут, плачут? А «скорая» ваша — одно название! Пока она до деревни доплюхает, сто раз помереть можно!
— Ну, фельдшерские пункты по селам не я закрывала, — обиделась врачиха. — Мы сами страдаем от недостатка машин и персонала. Что ж, время такое…
— Время? А женщину ни за что за решетку упечь, это что — время? — распалился Семен, а Любава добавила:
— Сколько раз я ей говорила: «Да плюнь ты на них на всех, ты не обязана!» Так ведь она добрая. Понимаете, ей жалко людей, она отказать не может.
— Да я понимаю, — подняла брови главврач. — От нас ничего не зависит. Заявление в милицию написали родные, они вправе. Суд разберется. Врач — что? Врач только диагноз может подтвердить и дать показания.
— А можно с ней поговорить, с Макаровной? — взмолилась Любава.
— Что вы! Нет, конечно! Она под капельницей лежит. Сейчас малейшее волнение… Вам мой совет: молитесь. Молитесь, чтобы Гуськова выжила. Она бабулька крепкая, должна подняться. Ну а не выживет… — Врачиха развела руками.
Услышав последнюю фразу, Любава почувствовала, как кровь отливает от лица. Она думала о сестре. Ни на минуту не переставала думать.
Пока Семен готовил машину, Любава дозвонилась до Доброва. Тот, человек конкретный, пообещал найти хорошего адвоката. Приедет с ним прямо в отдел. Любава почему-то не сказала мужу об этом звонке.
Сейчас они молча ехали в Завидово, хотя не знали, зачем едут туда. Любава просто знала, что должна что-то делать.
У магазина в Завидове толпился народ. Ждали машину с хлебом. Любава увидела среди женщин Дарью Капустину, свою одноклассницу.
— Останови здесь, — попросила Семена.
Едва вышла — ее окружили, стали спрашивать о сестре Всех интересовала участь Полины. Сыпались предположения.
— Я не знаю, что делать, — призналась Любава. — В милиции не разговаривают, в больнице нос воротят. Где правду искать? Хоть вы мне посоветуйте. — Она повернулась к мужикам. — Полина вас всех лечила. А теперь ей нужна помощь, она в беду попала.
Дарья Капустина, до этого хмуро молчавшая, поднялась на крыльцо:
— До каких пор с нами будут как со скотиной? Работы нет, медпункт закрыли, бросили на самовыживание, как котят… Да еще единственную лекарку за решетку упекли! А мы молчать будем?
В толпе у магазина произошло некоторое движение.
— Да все Гуськовы эти пришлые! Бандюганы! Говорят, они машины угоняют, а потом на запчасти разбирают! А в районе у них подпольная мастерская!
— Бандиты! Воду мутят! Мало над своей женой измывался, добрался до Полины…
— Да это он Никитиных поджег!
— Да? Языком-то мы все горазды трясти. А ты ему в глаза скажи!
— И скажу! Испугал! Чего мне терять-то?
— Вот именно, мужики! — подхватила Дарья. — Нам нечего терять! Мы с вами до крайней точки доведены, нищета нищетой! Нас власти замечать не хотят! Пора им подпортить репутацию!
— Пошли к Гуськовым! — крикнул кто-то из толпы. И взвинченная толпа двинулась к «термитнику». Русский мужик терпелив, не скор на всякие бунты. Но уж если возникнет настроение, то пиши пропало.