Я сжалась в нервный комок на постели, застеленной бельем, которое расшила своими руками любящая женщина, и, опутанная вязью ее цветочных узоров, отчаянно прокричала:
– Неужели ты не понимаешь, что я говорю о себе? Неужели ты такой бестолковый? Я же люблю тебя изо всех сил! Это уже даже Туман понял и не лает на меня, хотя он не такой уж безобидный зверь – он за это лето у тетки с корзинками загрыз целых трех кур!
– Какая тетка… какие корзинки с курами… – растерялся Егор.
– Такая тетка! У нее еще есть маленький Харон с веслами! Он ни за что не хотел отвозить меня обратно в Петербург, потому что тоже знал, что я люблю тебя! Слышишь, ты, мерзкий, отвратительный бабник?!
– Надь… я не бабник… Сколько можно?
Он нежно смотрел на меня своими зеленоватыми глазами, и я понимала, что готова ради них всю жизнь прожить в этом маленьком домике Ивана Игнатьевича, забыв про цивилизацию и фирму Лешки Шамана.
– Больше не буду, милый, – прошептала я и обняла его за шею.
Он легкой рукой погладил меня по волосам и ответил теми словами, которых я так ждала от него сегодня:
– Я люблю тебя, На-а-аденька…
– Скажи еще раз, – попросила я.
– На-а-аденька-а-а…
– Еще! Еще!
– Я люблю тебя, Надя!
Нехотя оторвавшись от его груди, я все-таки спросила о том, что меня сильно тревожило:
– А как же Дашка?
– Не знаю еще, как… – Егор еще крепче прижал меня к себе. – Я ведь с отчаянья согласился на брак с ней. С отчаянья и назло тебе. Ты все могла остановить тогда, в Гостином Дворе. Но не захотела. Я не знал, куда себя девать… без тебя… Думал, как-нибудь свыкнусь, лишь бы о тебе не вспоминать.
– Разве ты смог бы не вспоминать обо мне? – глупо спросила я, покрывая мелкими поцелуями его лицо.
– Наверное, не смог, – ответил он. – Я думал о тебе всегда, с тех самых пор, когда впервые увидел в подвале Центра психофизиологических исследований.
– Да? Но это же я к тебе пристала!
– Если бы ты не пристала, я сделал бы это сам. Ты мне сразу очень понравилась, Надя, честное слово.
– Что-то не слишком заметно было.
– Я изо всех сил давил в себе это чувство к тебе.
– Почему?
– Ты же все знаешь, Надя. Дед тебе рассказал, как «здорово» я был женат. Все женщины после Натальи казались мне подлыми продажными тварями, а жизнь, как назло, только и делала, что предоставляла мне доказательства этого. Не поверишь, но, когда ты, после моих поцелуев, договаривалась о встрече с каким-то Сашкой, мне хотелось тебя убить! Потом я вовремя вспомнил, что сам не святой… Подумал, может, мы все-таки сможем забыть всех этих Сашек-Наташек и…
– Егор… Сашка – женщина. Моя институтская приятельница, только и всего.
– И ты…
– Я тоже назло тебе, Егор! Я, наверное, любила тебя уже тогда… Это я сделала в пику твоим Ленуськам…
– Но Лена действительно моя сестра. И вообще она уже съехала с моей квартиры вместе с дочерью!
– Я верю тебе, верю… Я так люблю тебя, что теперь не могу не верить…
Мы с Егором, которые уже много раз были близки физически, сейчас ощущали себя подростками, впервые потянувшимися друг к другу. У нас не было желания сбрасывать с себя одежды и сливаться в экстазе. Нам хотелось нежности и слов, тех самых, которые мы так долго таили друг от друга.
– Скажи мне еще раз, что любишь, – теперь попросил уже Егор. – Я столько раз представлял, как ты можешь мне это сказать: каким тоном, с каким выражением лица… Но действительность превзошла все мои ожидания.
И я с радостью повторяла и повторяла без остановки:
– Я люблю тебя… я так люблю тебя, Егор… я никого в своей жизни так не любила, разве что сына, Димку… но это совсем другая любовь…
На нас с большим удивлением, а может, и восторгом смотрел, склонив лобастую голову набок, прорвавшийся в комнату огромный серо-голубой пес Туман. Он, скорее всего, не понимал, что мы делаем, но наши действия ему явно нравились.
Хорошие романы о любви надо заканчивать вот на такой возвышенной ноте, когда счастливы абсолютно все: и люди, и собаки. Но в нашем случае была еще Дашка, которой стать счастливой никак не удавалось. И еще – ввергнутое в убогий подвал шаманаевское агентство «Ирма». Конечно, в тот день мы больше не вспоминали ни Дашку, ни Лешку. Мы сидели в обнимку, беспрестанно уверяя друг друга в невероятной силе и неистребимости своей любви. Куда делся Иван Игнатьич, а за ним и Туман, мы так и не поняли. Наполненный ароматами душистых трав домик на реке Мсте существовал только для нас двоих.
И даже ночь, которая, как водится, последовала за вечером, была так же невинна и чиста. Мы заснули среди вышитых Галей цветов, обнявшись, одетыми и счастливыми, как никогда.
В квартире Егора, куда он привез меня после Мсты, нас ждала сморщенная в печеное яблоко Дашка. Чувствовалось, что у нее уже не было сил рыдать, а потому она очень сухо проскрипела:
– И как же это понимать, Егор Евгеньич?
На меня она намеренно не смотрела.
Егор тяжело вздохнул и сказал:
– Прости меня, Даша. Я столько раз говорил тебе, что ты торопишь события!
– Но ты же сам согласился пойти со мной в ЗАГС. Разве не так?
– Ты меня просто изнасиловала, Дарья! – скривился Егор.
– Мужчине не к лицу подобная терминология! – крикнула она, а потом вдруг развернулась ко мне и по-змеиному прошипела: – А ты… тебе же нет названия… Ты же сама отказалась от Егора… тогда, в Гостинке, я же слышала… Я платье купила свадебное, голубое, и ты как раз отказала ему еще раз. Я была уверена, что навсегда! Не было в моей жизни более счастливого дня… И что теперь? Подарить тебе мое платье? Может, мне за тобой еще и кончик фаты понести во время свадебной церемонии?
Мы с Егором чувствовали, что Дашка на пределе, на пике несчастья. Но что мы могли сделать? Как облегчить ее страдания?
Она страшно рассмеялась. Так, как на сцене в трагедиях смеются люди, жизнь которых кончена. Я испугалась, и правильно сделала, потому что у госпожи Дроздецкой оказался еще один козырь в рукаве.
– Ну что ж, – отсмеявшись, сказала она, – придется предъявлять документы. Вот… – И она вытащила из сумки карту беременной женщины.
Егор полистал брошюрку, обклеенную результатами анализов, и сказал:
– Но этого не может быть!
– Почему же? – жутко улыбнулась Дашка. – Тут все прописано, пропечатано. Завтра пойду на УЗИ для полного подтверждения ситуации.
– Но ты же… но мы же… – залепетал Егор.
Дашка опять рассмеялась:
– Когда женщина хочет ребенка, она сделает так, что он обязательно будет! Даже проверенные электроникой презервативы, Егор, могут дать течь, особенно если этого очень захотеть!
Я зажала руками уши. Я не должна этого знать! Мне нельзя все это слушать, потому что я тогда растеряю все, что приобрела за вчерашний день! Впрочем, кто сказал, что приобрела? Все осталось на нуле. Точно так, как было до того момента, когда Шаманаев сказал мне о женитьбе Воронцова.
– Но это же не по-людски, Даша, – с горечью проронил Егор.
– Любовь оправдывает все! – с вызовом ответила она.
– Это не любовь, – покачал головой Горыныч. – Это настоящее насилие. У тебя мужская манера поведения, Дарья. А мне в жены нужна женщина!
– Ошибаешься, милый! Женская манера поведения может быть куда жестче мужской. Женщины готовы пойти на самое ужасное, потому что… Словом, мужчины не рожают детей, и им природой многого не дано понять. Так что я – стопроцентная женщина. И знаю, что делаю. У тебя нет детей, Воронцов, и ты не мальчик. А во мне уже почти готовый твой сын… или дочь… Это ведь существенно, не правда ли?
– Знаете что, разбирайтесь-ка с вашими детьми сами… – Эти слова я опять еле вытолкнула из щели намертво сомкнувшегося рта и выбежала из квартиры Егора.
Он за мной не бросился. Но я не осуждаю его. В такой ситуации он и не мог этого сделать.
Прошло несколько дней. О Егоре не было ни слуха ни духа. Я почернела и высохла в стиле Ирмы Елошвили, и наше полуподвальное агентство впору было переименовывать в «Надежду». Надо сказать, что мое оптимистическое имя поддерживало меня очень слабо. Сотрудники ходили вокруг меня на цыпочках, а Анжелка через каждые полчаса предлагала то чайку, то сока, то витаминного отвара, который готовила тут же рядом на старинной электроплитке, которую принесла из дома. Шаманаев тоже кое-что предлагал: то материальную помощь для поправки здоровья, то помощь личную – в деле переговоров с Воронцовым. Я, разумеется, отказывалась. Свободных денег у Лешки сейчас вообще не было, да и помочь они мне не смогли бы никак. Вообще никто, никак и ничем не мог мне помочь.
В конце концов ко мне домой все-таки приехал Егор, такой же несчастный и убитый, как я.
– Я не знаю, что делать, Наденька, – сказал он. – Нашей с Дарьей свадьбы, конечно, не будет, но жить нам с тобой спокойно она не даст. Я еще худо-бедно это все терплю, но не могу допустить, чтобы она изматывала нервы тебе.
– И что? – расплакалась я. – Она, как Карабас-Барабас, будет дергать нас за ниточки, а мы, как Пьеро с Мальвиной, будем делать то, что она хочет, да?
– Как ты знаешь, упомянутые тобой храбрые куклы восстали против злобного Карабаса. Мы не слабее каких-то там кукол… Мы будем любить друг друга назло всяким кукловодам, моя На-а-аденька…
И он обнял меня, а я прижалась к нему так сильно, будто обнимала в последний раз. Будто он уходил на войну. Мне снова чудились летящие за нашими спинами «мессершмиты».
Губы Егора были горячими и жадными. Он будто тоже торопился, боялся куда-то опоздать. Наши объятия были порывисты и скованны, и в момент, когда должна была наступить полная гармония от единения тел, я забилась в рыданиях, потому что в десять… нет… в сто раз усилилось чувство горя и душевной боли.
– Я умру без тебя, – прорыдала я, уткнувшись в плечо Егора. – Я умру и с тобой. Я не знаю, что делать, любимый мой! Неужели нет никакого выхода?
– По-моему, есть, и довольно простой, – ответил Егор.
Я села на постели и жадно уставилась ему в лицо. Егор сел рядом, еще раз крепко обнял меня, поцеловал в висок и сказал:
– Мы завтра же подадим документы в ЗАГС.
– С ума сошел! – отпрянула от него я. – У тебя ведь уже лежит там одно заявление!
– Ну и что? Можно не завтра. Мы пойдем в другой ЗАГС на следующей же неделе после той, на которую было назначено мое бракосочетание с Дарьей.
– Н-нет… Егор… Я боюсь Дашки… Она придумает что-нибудь ужасное прямо в момент нашей свадьбы! И потом… ребенок… У нее же будет ребенок!
– Я не собираюсь отказываться от ребенка, если он мой…
– Ты не уверен? Будешь требовать проведения каких-нибудь тестов?
– Ничего я не буду делать. Дашка хотела выйти за меня замуж любой ценой, поэтому, думаю, не врет. Ребенок наверняка мой.
Я рухнула лицом в подушку и опять разрыдалась. А вы могли бы удержаться, если бы пришлось обсуждать ребенка ВАШЕГО мужчины и абсолютно чужой женщины, да к тому же еще и такой агрессивной, как Дашка?!
– Наденька… ну… прости… Я же не знал, что ты в конце концов… – запинаясь и поглаживая меня по плечам, проговорил Егор.
– Это ты меня прости! – Я обняла его за шею и нежно поцеловала в уголок губ. – Я давно знала, что люблю тебя, но зачем-то изображала из себя не пойми что… Мне хотелось, чтобы ты не смел улыбаться ни одной женщине, кроме меня, и ни с кем даже не мыслил по улице рядом пройтись. Я должна была быть единственной! Я наказана, Егорушка, за собственнические инстинкты!
– Надь! Егорушкой меня звали только мама и бабушка Галя, жена деда с реки Мсты. Ты будто возвращаешь меня в детство… Скажи еще раз «Е-го-руш-ка…».
– Е-го-руш-ка, – с удовольствием повторила я. – Я люблю тебя, мой Егорушка…
– Надя, ты похожа на человека, в одночасье потерявшего родной кров и всю свою семью в результате налета вражеской авиации, – сказала мне Анжелка, когда мы с ней опять встретились в агентстве.
– Ага, – согласилась я. – «Мессеры» пролетели и…
– Надежда! Я не шучу! Шаманаев не приветствует такое выражение лица, потому что в его успешной фирме должны работать только успешные люди.
– Нашла тоже успешную фирму! – мрачно расхохоталась я.
– Ну… и что, что… подвал… – Анжелка обвела глазами нашу убогую темно-зеленую комнату. – Зато ни одного заказа не потеряли, и деньги… Они еще потекут рекой, вот увидишь!
– Не знаю, когда они потекут рекой, а на сегодняшний момент мое лицо имеет самое подходящее к интерьеру выражение.
– Ой, Надя, не скажи… В прошлом году, еще до тебя, Алекс уволил одного сотрудника Сергея… кажется… Ивановича – только за то, что у него был такой повисший нос, будто он каждую минуту собирается всплакнуть. Ты не поверишь, тот Сергей ему несколько раз пытался доказать, что нос у него такой от природы, а настроение всегда самое оптимистическое, но это ему не помогло.
– Да пошел он, твой Шаманаев! – зло бросила я. – Тоже мне, нашелся успешный! Сидит в подполье, а в женщинах вообще ничего не понимает. У самого – одни развалины, а не жизнь. Тут уж не «мессерами» пахнет, а водородной бомбой…
– И все равно, Надя, хотя у него тоже все не так хорошо, как хотелось бы, хвост он держит пистолетом и не носит такого лица, как твое.
Я только поморщилась и больше ничего не сказала, но от Анжелки, как всегда, не так-то легко было отделаться.
– Надь, ну ты все-таки расскажи, – прицепилась она, – какая там в вашем треугольнике расстановка сил. По твоему лицу видно, конечно, что ты не на коне, но…
– У Дашки будет ребенок от Воронцова – вот и вся расстановка сил, – нехотя ответила я.
– Значит, она воспользовалась твоей же рекомендацией по заманиванию Горыныча в свои сети, – заключила Анжелка.
– Это в каком же смысле? – я с ужасом уставилась на девушку.
– В прямом! Ты уже забыла, как советовала мне забеременеть, чтобы женить на себе Воронцова?
– Так… это ж когда было… – жалко прогундосила я.
– Когда бы ни было! Не одной тебе замечательные идеи в голову приходят. Слушай! – Глаза секретарши радостно сверкнули. – А может, тебе тоже…
– Что?
– Ну это… самое… забеременеть?
– Совсем с ума сошла, да?
– А что такого? Чем твой ребенок будет хуже Дашкиного? Разве что немного младше по возрасту, а так…
– Разве дело только в ребенке? – вздохнула я.
– А в чем еще?
– Получается, что Егор ее обманул, и мириться с этим она не намерена. Ты же помнишь, как у нас все компьютеры вылетели, когда этого захотелось Дашуле?
– И что?
– И то! Она не даст нам с Егором жить спокойно. Поскольку дело касается ее личной жизни и жизни ее ребенка, она пойдет на что-нибудь покруче компьютерной диверсии.
– Ну, не отравит же она тебя, в самом деле… – задумчиво проговорила Анжелка. – Хотя… эта змеища может… Слушай! – опять взбодрилась секретарша и тоном затейника с детского утренника спросила: – А ну-ка скажи, кто у нас исправил компьютерную сеть, попорченную Дашкой?
– Дед Мороз! – буркнула я.
– Вот именно! Дед Мороз по имени Павлик Дроздецкий!
– И что?
– А то, что он лучше всех знает Дашку и наверняка сможет найти на нее управу.
– Так ведь не рассказывать же ему про наши женские заморочки…
– Я ему, Надежда, уже без пяти минут жена, а потому он просто обязан вникать во все мои заморочки.
– Но заморочки-то мои!
– А кто даст гарантию, что Дашке не взбрендит считать отцом своего ребенка моего Павлика, если с Горынычем как-нибудь не выгорит?
– Ну… не знаю… Если хочешь, поговори с ним… Только мне кажется, что наше с Егором дело – тухлое…
В этот момент к нам подошел Шаманаев, и я постаралась сделать лицо пооптимистичнее. Видимо, получилось плохо, потому что Лешка спросил:
– Может, тебе, Надь, на недельку отпуск дать?
– Отпуск, Алексей Ильич, еще никому не вредил, – тут же вмешалась Анжелка, – но сейчас нам не до отпусков. Сами видите! – И секретарша картинно обвела рукой наши владения, будто бы это она была боссом фирмы, а Шаманаев всего лишь рядовым ее сотрудником. – Но сейчас, уж будьте так любезны, Алексей Ильич, разрешите нам прервать рабочий процесс на некоторое время и выйти из этих катакомб на свежий воздух.
– Это на какое же время? – растерялся Лешка.
– На некоторое, – не стала уточнять Анжелка и очень изящно своей тонкой рукой поманила к нам Павла. – Сейчас, Алексей Ильич, мы втроем с Надей и Павликом выйдем на улицу и НЕКОТОРОЕ НЕОПРЕДЕЛЕННОЕ ВРЕМЯ (она очень выразительно выделила последние слова голосом) посидим за домом в беседке соседнего детского сада!
Сделав это официальное заявление, секретарша взяла нас с Павлом под руки и провела мимо совершенно растерявшегося босса.
– Даю вам сорок минут! Не больше! – крикнул он нам в спины. – Но на Надежду это не распространяется, она может и побольше подышать свежим воздухом!
В соседнем детском саду как раз вовсю резвились его воспитанники. Именно в той самой беседке, куда нас хотела отвести Анжелка, у них оказалось сооружено что-то вроде боевой точки, из которой комьями земли, палками и даже мелкими камешками шел массированный обстрел всех остальных детей группы, которые, видимо, не успели своевременно проникнуть в беседку.
– Семужкин! Васяев! Кочерыгин! Прекратите немедленно! – кричала молоденькая воспитательница, пытаясь своим тонким телом прикрыть одновременно всю оставшуюся часть группы.
Надо сказать, что оставшаяся часть группы совершенно не желала быть прикрытой телом воспитательницы и весело отстреливалась тем, что могла отыскать на весьма нестерильной территории детского сада.
– Кочерыгин! Прекрати, я сказала! – еще раз взвизгнула воспитательница, одновременно уворачиваясь от грязного пакета из-под сока, которым запустила в нее маленькая девочка, очевидно пытаясь попасть в вышеозначенного Кочерыгина.
– Человек с такой фамилией за просто так не прекратит, – изрек Павлик и пошел в обход беседки.