Обыкновенная любовь - Анна Попова 7 стр.

Я вижу небо —
волны в полный рост.
Я вижу море —
с облаками-башнями.
Ловлю осколки затонувших звёзд,
отчаянная, вольная, бесстрашная.
Всё было,
да пропало без следа.
Да в глубь ушло.
Да в темноту закуталось.
Моя шальная глупая звезда
в прибрежной тине навсегда запуталась.
Я сны твои ночами сторожу.
Об эти сны не ступни —
сердце режется.
И я, немая,
криком исхожу —
пронзительной, неотвратимой нежностью.
Чей в медальоне светлый волосок?
Принцесса ли твоя, пастушка ль резвая?
И жалит ноги
не морской песок,
а ревности
отточенные лезвия.
На муки, на презренье, на позор —
на всё пойду
и всё приму и выдержу.
Да стоишь ли,
о милый мой позёр,
моей души,
до основанья выжженной?
Нет, не жалею.
Полно, не страдай,
переживёт меня любовь бессмертная.
И в поцелуе ветра угадай
всё то, что прошептать тебе не смела я…

Он баловень славы. Он гений, он светоч,
Он мастер, он принял присягу на вечность,
А ты пронесёшь на усталых плечах
И сплетни, и быт, и семейный очаг,
А он приласкает тебя ненароком,
А он и не знает, что счастье под боком,
Не в книжных мирах, не в стихах, не в веках —
В твоих — оградивших свободу — руках.
Он храм возводил. Ты стояла у входа —
Как хрупкая статуя в гуще народа…
И ты поняла, как безжалостен гений,
Как солнце умеет отбрасывать тени,
И ты в многоцветье героев и тем
Сама превратилась в унылую тень…
Устала… Считаться нелепой обузой,
Стоять у плиты, конкурировать с музой
И в созданных мастером образах женских
Искать безуспешно свое отраженье:
Чужие привычки, чужие тела,
Но где ты сама?.. растворилась, ушла…
А он… осторожно обнимет за плечи…
Растопчет. Помилует. Увековечит.
Ни дети, ни время твой брак не излечат…
Конечно, он гений… а гению легче…
Был вечер. Лениво катился прибой,
И пахло нагретой душистой травой,
И блики на стенах мерцали медово,
И ласточки резво кружили над домом,
Смеркалось… и ты, позабыв про дела,
Смотрела на них — и чего-то ждала…

Ты как живая вода:
живительная и — бесцветная…
вспомни хоть иногда:
ты тоже Евина дщерь!
Снова незаменимая, незаметная,
снова не примадонна, а книжный червь.
Веришь, не знал я,
что будет обидно до чёртиков!
Тише, родная,
послушай и не язви,
хватит себя изводить и себя вычёркивать
из поклоненья, радости и любви…
Хватит глухого, неженского отречения,
тут не кокетство —
аскетство,
и хватит жить взаперти…
Хочешь немного вычурную, вечернюю
глупую тряпочку модного назначения,
ну для меня, хотя бы как исключение,
губы поярче, волосы распусти —
локонами, каскадами, водопадами!
Ну погляди — чтобы солнце из-под ресниц!
Надо не скрадывать, надо пленять и радовать,
чтобы до слёз тянуло тебя разгадывать,
чтобы и честь, и душу свою прозакладывать,
чтобы и старцы, и юноши пали ниц…
Ты не по-женски логична,
проста, как истина,
Всё — на отлично,
кладезь мудрых речей.
В чёрном — не траурном, не элегантно-изысканном —
строгом и скромном. Прячешься — но зачем?!
Ты не меняешься. Даже стихи не стареют.
Заворожённо иду к твоему алтарю.
Может, когда-нибудь я тебя отогрею.
Может, когда-нибудь отгорюю
и отгорю.

За тонкой плёнкою стекла,
Среди взволнованного зала,
Рукой откинув покрывало,
Нагая женщина спала.
Цвета прозрачны и чисты,
Приглушены разгулы краски…
И не было в тебе ни ласки,
Ни робости, ни доброты.
Казалось, пряностью духов
Изнеженное пахло тело,
Манящее, как плод неспелый,
Сокровищница всех грехов.
Тебя объятья не смутят,
Не оскорбит бесстыдный хохот.
И страшен, как соблазн и похоть,
Ресницами прикрытый взгляд.
Амуры за твоей спиной
Зелёный шелк держали прямо…
И горестно сиял из рамы
Продажный лик любви земной.

Темно-рыжие кудри,
в извивах и медь, и бронза,
ногу за ногу, томно курит —
запястье в тугом соцветье,
а в глазах у неё пучина
и мягкие блики солнца.
Он всего лишь мужчина.
Она хороша, как ведьма.
Вот он что-то прошепчет ей,
взгляд, как птенца, изловит,
а в прищуре её сумасшедшинка,
умная чертовщинка.
И душа его на износе,
на грани и на изломе…
Но её ведь не вынешь, не бросишь
и после не сдашь в починку.
Он достанет кольцо,
он уже окольцован, пойман,
он не будет бойцом
и не будет ханжой унылым,
он такой не один —
и давно уже это понял…
Он порядочный семьянин —
а вернее, когда-то был им.
Обнаженное тело:
прохладны его изгибы,
соблазнительны тени
и скупо нежны движенья.
Он идёт — как идут на бой,
на муку и на погибель,
подавив неземную боль
земным притяженьем…

Ты приходишь ко мне с портрета,
Чтоб со мною выпить вина.
Как луна поэтов, бледна.
Молча куришь мои сигареты.
И в белёсом дыму сигарет
Стихотворный слушаешь бред —
Как загадку и откровенье.
Страстно любишь моё варенье
И антоновку на меду.
Странно шутишь: «Навек уйду!»
Я до слёз хохочу. Отрадно
Мне тебя баловать и дразнить.
В лабиринт забрела Ариадна
И навек потеряла нить.

До краёв наполнена чаша,
До краёв.
Нет, не страшно, почти не страшно,
Просто — кровь.
А в твоем позлащённом кубке —
Желчь и яд.
Предлагай же его, голубка,
Всем подряд.
«Не гляди ты, мил друг, сурово,
Пей до дна!»
Кубок пуст. А голубка снова
Влюблена.

Златоклювые лебеди
На янтарной воде…
Быть загадочной Ледою
И любить лебедей.
Быть задумчивой Ладою
С ясным светом в очах,
Чудом, тихой отрадою,
Счастьем — чада, очаг.
Быть застенчивой Людою —
В первый раз влюблена…
Только в сердце остудою
И тоска, и вина.
Вышью даль бесприютную —
Всё бурьян-лебеду.
Ночью с ветром попутным я
В степь бродяжью уйду.

Надежда-душегреечка,
А за душой — копеечка.
Ах, долго ли умеючи
Полжизни промотать!
Веления, хотения,
Полуночные бдения,
Мечты-признанья девичьи…
Не друг он и не тать,
А просто гость нечаянный:
Авось не осерчаешь ты
На раскрасавца пришлого,
На гостя-жениха.
Откроешь все замочки ты
И будешь гостя потчевать
Варениками с вишнею.
А поутру в бега
Жених ночной ударится.
Ну что ж, пришёл не с палицей,
Не с кистенем, не с ножичком
(Спасибо и на том!)
Твой муженек невенчанный…
А взять почти что нечего:
Весь хлеб унес до крошечки
Да старенький платок.
А честь… Да что ей станется!
А совесть — что ей, страннице,
Пристроится за печкою —
И вовсе не видать…
Надежда-душегреечка,
А за душой копеечка,
Терзанья бабьи вечные…
Не друг он и не тать.

«Много ль серебра,
Много злата ли
В сундуках своих
Ты запрятала?
Много ль роздано
Да раздарено
Добру ль молодцу,
Злому ль барину?
Али по ветру
Поразвеяно,
Аль в дороженьке
Порастеряно?
Аль грабителем
В ночь украдено?
Ты скажи-ка мне
В день предсвадебный…»
Что не молвила б
Красна девица,
Никуда жених
Уж не денется…

Ах, красное лето!
Ах, красная лента!
Червлёные каблучки!
Задорно звенят браслеты
у дамы, мечты валета.
Червовая королева
не любит играть в дурачки
с валетами. Ей королей
подай-ка за карточный стол.
Полжизни поставь — не жалей!
Валет опечален и зол,
как будто — на целый свет.
Уже прикупил пистолет,
хоть нынче и на дуэль.
Трагически шепчет: «Ма бель!» —
и ходит за ней по пятам,
клянётся: «Я всё отдам!»
Она не промолвит: «Да».
Она холоднее льда,
но в косах — пурпурные ленты…
Ах, дама, мечта валета!

Забубенная бабёнка,
В лохмах — жёлтая гребёнка,
Юбка узковата…
Эх, иметь бы злато,
Тратить — не считать!..
Горе-нищета…
Но цветут пионами
Щечки. Вешний цвет!
И глядит влюблёно
Юноша-валет,
Милый, забубённый.
Эй, побольше звона,
Бубенцов да бубнов!
Кто сказал — доступна?
Кто сказал — блаженна?
Вечный козырь женский —
Жажда перемен!
Он сказал: «Кармен» —
Твой валет и рыцарь.
И не надо рыться
Ни в белье, ни в сплетнях…
Первый ли, последний,
Муж он или гость,
Обод или ось,
Овод иль пчела,
Злато иль зола,
Кубок или фляга…
Как им карты лягут!

Что с того — ну, не вышел мастью
И не туз, а простой валет?
Но зато я знаток и мастер,
Искуситель, дамское счастье,
Соблазнитель, в окошке свет,
Обаятельный сердцеед.
Чье сердечко нынче украсть бы?
Загрустила девица треф,
Серебрится в глазах ненастье
У прекраснейшей из королев.
И тихонечко, нараспев:
«Кавалер, любовь — это блеф!»
Что ж, добавим во взоры страсти,
А в слова — намёков, теней,
Чтобы деву сразить верней…
Настоящий знаток и мастер,
Искуситель, дамское счастье…
Но, как прежде, поёт соловей
О ней,
Лишь о ней,
Неприступной даме червей.

Ходила неторными тропами.
В признаньях не ведала меры.
Придуманной жизни отпробовав,
Навеки влюбилась в Ромео.
Дразнила заносчивых критиков.
В пальто крокодиловой кожи
Являлась на рауты с Митенькой.
«Он только в два раза моложе, —
Смеялась. — Да в душу не лезьте вы,
Душа — что чащоба, вестимо!»
Ей рампа счастливым созвездием
И денно, и нощно светила.
Загадочный образ старательно
Она создавала вначале.
А после серьезность растратила —
С тенями болтала ночами,
Какие-то письма бесценные
Хранила в картонной коробке…
И тихо угасла за сценою
В прокуренной грязной подсобке.
«И что же? — вы спросите. — Занавес?
Нелепо и скомканно как-то!»
Но всё начинается заново.
Как водится — после антракта.

Под ногами твоими — шар.
На плечах — золотистый шарф.
Под шарманку танцуешь на шаре,
а глазами в публике шаришь.
Но родного не встретишь взгляда.
Ты привыкла…
Держись…
Не падай…
Улыбаются одобрительно
зрители,
ты
улыбаешься тоже
кожей
остро чувствуя пустоту —
ту самую… ту…
Уколы хрустальных иголок…
Полог
за тобой опустился.
Антракт.
Под ногами босыми — прах
непарадного быта актрисы.
Сальный взгляд:
— Готова за триста?
Соглашайся! У всех ведь кризис,
а не то предложил бы пятьсот!
Пустота смеётся в лицо,
пустота в шутовском колпаке,
бубенцами звенит, глумится.
Соглашайся!
Синица в руке.
Ты еще ожидаешь принца
или просто идешь на принцип,
недотрога?
Тебе решать…
…У тебя под ногами — шар?
Нет, монета.
На кромке пляшешь.
Оскользнулась.
Орёл?
Нет, решка.
Мой единственный, где же ты, где же?
На умытом волнами пляже
или в грязной тюрьме, за решёткой?..
Отбивая мгновения чётко,
бубенцами звенит пустота:
ты — не та… ты — не та… ты — не та…

Барабан был плох…
Один — прямиком да к Богу.
другая — все обочь, боком,
никак не поспеет к сроку,
никак.
Ее прославят в стихах?
Нет, разве что в глупых баснях
задразнят…
Ах!
А что ей, пичуге ранней?
Вон, пляшет на барабане,
притопывая не в такт,
а он — размером с пятак,
попробуй-ка, попляши!
Под ножками — не ножи,
но все же страшно чуть-чуть…
Твой друг продолжает путь
и лоб в сомнениях крестит.
И ты не стоишь на месте.
Какие сомненья? Прыг-скок…
И все же — увидел Бог.

Ты — смуглая мечта.
Одним лишь только светом
Одета.
Но не тревожит нагота
Меня.
Звеня
Пропета
Ты. И сотни тысяч раз
Ты на холсте написана —
Лиловым.
И снова
Тебя полюбит бледный ловелас.

Ушла. За тобою закрылись врата.
И что же осталось весталке?
Усталость.
И чистота.
И что же осталось? Супруга
Найти и бессмысленно дни коротать,
Копить и богатства, и рухлядь,
Стелить еженощно кровать,
Жить в мире и с ларами ладить,
Стелить еженощно кровати
Для деток, потом — для внучат…
…Решиться. Начать
Ту самую, новую… В стаде.
Уплачен твой долг без остатка. А век твой — украден.

Ушёл твой последний. Закрылись врата.
И что же осталось гетере?
Считаешь морщинки у рта.
Считаешь года и потери.
И что же осталось теперь?
Вздыхать и терпеть,
Холеной холодной рукой
Браслеты ласкать и камеи,
Не смея
Надеть — им пора на покой.
И ты попривыкнешь к покою.
Бредёшь обречённым изгоем
Незнамо куда.
Притворно горда.
Дух скорби. Пока — во плоти.
Решиться однажды. Уйти.
Дорогой своею. Не в стаде.
Уйти, ничего не растратив.
Уйти…

Холод фамильной броши,
Тёмный сапфир.
Властной рукой ты брошена
В странный и страшный мир.
Ровная нитка жемчуга —
Бабушкин дар.
Здесь не княжна ты — женщина.
Ты — ходовой товар.
Роза сухая в книжке —
Дар жениха…
Время в затылок дышит.
Всё ведь уйдет с молотка!
Бабушкин жемчуг. Брошка.
Стыд… ну а после — честь.
Просто и пошло.
А после
Что же останется? Спесь.
Вышила герб на скатерти —
Память ещё крепка.
Ты ни женой, ни матерью…
Просто… Ну а пока…

У одной — муж, ребёнок, безденежье,
полуночная благодать:
мыть, готовить и штопать.
А другая — и в тридцать в девушках,
а другой — всё по звёздам гадать:
что б такое придумать, чтобы
он пришёл, явился, возник —
жених
в белом костюме, в белом «феррари»,
молви словечко — звезду подарит,
только скажи, сколько хочешь карат…
Мечту-журавля обкорнать
до синицы?
Дудки!..
Обеим не спится.
А утром в одной маршрутке
поедут в свой офис — один на двоих.
И каждая что-то таит,
и улыбается каждая,
как будто бы рада встрече,
как будто общения жаждет,
как будто не кровь, а кетчуп
сладко-солёный в жилах…
Каждая бесится с жиру!
Так втайне считает начальница
(в разводе и трое детей мал-мала,
живёт у свекрови, комната-клеть,
своих — ни кола, ни двора,
и знать бы, чего ж это ради
промаялась с мужем почти что семь лет?)
…По радио —
припевчик «Не надо печалиться!»,
маминой юности ритм…
…Директор опять небрит —
с женой, что ли, снова поссорился?..
…И всё ж ни стыда и ни совести
у этих у мужиков!..
…Всплакнуть бы — и станет легко.
А ты всё держишься, держишься…
У Ольги — ребёнок, безденежье…
Катюша и в тридцать в девушках…
директор не выбрит и зол…
На принцев опять не сезон!

Одна постарше, а другая помоложе, но
Пока что верят обе в невозможное.
Идут по скверу, лопают пирожные
И на парней глядят исподтишка.
Свистит им вслед братва с пивком и пиццами,
Гулит им вслед девчушка в платье ситцевом.
Они идут. Высматривают рыцаря.
Им верится, что цель уже близка.
Навстречу им — дедок в костюме стареньком,
Навстречу им — пацан с воздушным шариком.
А вот и рыцарь — в образе очкарика
(Ну, Дон-Кихот — ещё куда ни шло!)
Промямлил, хоть его никто не спрашивал:
«Девчонки, осторожно, здесь окрашено…»
«Спасибо, видим», — отмахнулась старшая,
А младшая вздохнула тяжело.
Смеясь, печаль заели сладкой ватою.
Опять глядят по сторонам украдкою:
Пускай судьба порадует пиратами —
Усладою прекрасных сеньорит!
Надежду подкрепили барбарисками.
Под сенью лип и солнечными брызгами
Идут — и улыбаются так искренне,
Что даже воздух чуточку искрит.