— Обязательно, Валя, — легкая тень пробежала по лицу Масленникова — излишнего панибратства он не любил, — я же понимаю. Ну погорячился чуток, но ведь не без причины.
— Ладно-ладно. Дверь в урологическом сортире за тобой, — напомнил главврач.
— Без вопросов. Сейчас же бегу к плотнику.
Ставя жирную точку в ситуации, Масленников позволил себе смачно выдохнуть: «Засранцы!»
Мажорный тон минорной гаммы
Николай заканчивал прохождение очередного уровня тетриса, популярного среди врачей отделения, когда двери ординаторской широко распахнулись, впустив запыхавшуюся анестезистку:
— Автодорожка, Николай Васильевич. Пасынка Мастодонта уже в операционную травматологии подняли, — она перевела дыхание и выпалила: — А сам он с парой мордоворотов в приемнике оформления истории дожидается, команды всем раздает.
Рассветов нахмурился. Мастодонт был известным некогда криминальным авторитетом города с полулегендарным бандитским прошлым, о котором мало кто из обывателей знал что-нибудь конкретное, но и тем, что было известно, впору было пугать детей, домохозяек и интеллигентов. Последнее время он вполне легально занимался бизнесом, связанным с автозаправочными станциями, был владельцем нескольких продуктовых магазинов и кафе, но шлейф минувшего вязким хвостом тянулся за ним через годы законопослушной жизни.
Мажорному приемышу недавно стукнуло двадцать. Как и положено детям богатых родителей, парень был не в меру развращен богемной жизнью. Несколько раз лихой молодчик попадал в милицию за дебош в общественных местах, но дела «гасли», не успев набрать обороты.
— Греби из сейфа всего и побольше и бегом в операционную, — распорядился Николай. Хотя о степени тяжести больного и о характере повреждений никаких сведений пока не было, медикаментозный запас в любом случае не помешает.
Лифта он дожидаться не стал и быстрым шагом спустился на третий этаж, в правом крыле которого располагалось травматологическое отделение.
Оказавшись в просторной пустоте вестибюля, Рассветов облегченно вздохнул — ему вовсе не улыбалась возможность сразу же наслушаться от разъяренного папочки обещаний разделаться с «докторишками» в случае неудачного лечения. А в том, что это было бы именно так, а не заискивающие просьбы «сделать все возможное», Николай почти не сомневался. За двадцать лет врачебной практики он неоднократно имел возможность убедиться, что «хозяева жизни» и в экстремальных ситуациях практически всегда ведут себя с докторами как с провинившейся прислугой, искренне полагая, что и здесь им все всё должны, а доводы свои подкрепляют отнюдь не обещаниями и просьбами, но, чаще, неприкрытым хамством, и даже прямыми угрозами.
Операционный блок располагался в дальнем конце отделения. Двери в него были распахнуты. В просматривающемся из коридора центральном операционном зале на столе извивалось тело. Молодой худощавый парень. Песочного цвета волосы в левой височной области обильно залиты кровью. Расширенные карие зрачки наградили анестезиолога пустым неосмысленным взглядом. Большой, с орлиной горбинкой нос и широкие скулы внешне роднили пациента с отчимом, но Николаю сейчас некогда было рассуждать о приобретаемом внешнем сходстве приемных детей и родителей.
Длинные ноги парня уже были зафиксированы широкими кожаными ремнями. Правую руку дебошира пара тщедушных медсестер безуспешно старалась пристегнуть к подлокотнику. Юноша пресекал все их попытки, выворачиваясь на левый бок, и, ухватившись свободной рукой за штатив для капельницы, вяло пытался подняться. Привычным взглядом скользнув по обнаженному телу пациента, Николай отметил отсутствие видимых повреждений на животе и груди, однако, подойдя вплотную к столу, увидел раздутую шину под ягодицами больного. «Таз! Хреново», — юркая догадка нарушила трезвую сосредоточенность анестезиолога.
Прежде всего необходимо было зафиксировать пациента. Твердым напористым движением Николай ухватил его за левую руку и, легко преодолев сопротивление дергающихся суставов молодчика, растянул конечность вдоль подлокотника, пристегнув кожаным ремнем запястье. Медсестры умело управились с другой рукой больного.
— С-суки… Больно… — сквозь зубы протянул юноша, дав возможность стоявшему у изголовья Николаю ощутить явственный запах алкоголя.
— Рита! Систему с гормонами. Ира! Доступ к вене. Живо! — дал он указания медсестрам.
В распахнутые двери почти запрыгнула Светлана — та самая анестезистка, которая сообщила «радостную» весть о проблемном «мажоре».
— Света! Займись веной. Ира! Открой кислородный баллон. — Опыта в постановке внутривенных катетеров у Светланы было больше, чем у палатной медсестры Ирины.
Приложив фонендоскоп к грудной клетке парня, Николай с екнувшим сердцем обнаружил наличие «немой» зоны над левым легким. К букету повреждений автомобилиста добавился пневмоторакс [1]. Требовалась немедленная плевральная пункция, иначе высок был риск нарастания дыхательной недостаточности.
— Пункционную иглу! Стериллиум мне на руки! — Ополоснувшись положенные 30 секунд, Николай с нетерпеливой досадой поинтересовался: — Давление?! Забыли, что ли?! — И дал указание метнувшейся к пульсоксиметру Ирине: — Ручным тонометром пока измерьте. Усыпим, дергаться перестанет, автоматику подсоединим.
— Девяносто на шестьдесят, — с радостным звоном в голосе отрапортовала медсестра.
— Пока терпимо, — согласился Рассветов. — Гормоны капельно, медленно. Игла готова? — Времени на тщательную просушку рук и надевание стерильных перчаток катастрофически не хватало. «Парень хоть и непутевый, но предположительно «чистый». Папаша строгий все-таки, должен был блюсти». Под аккомпанемент успокаивающих мыслей Николай тщательно обработал место пункции спиртом.
Воздуха, пошедшего из проникшей в плевральную полость иглы, было совсем немного, а крови, слава богу, не было вовсе. Поставив положенный дренаж, анестезиолог обернулся на звук торопливых шагов. Юрий, дежурный травматолог, с помощью операционной медсестры облачался в стерильный халат, держа омытые дезраствором руки перед собой.
— Что планируете? — Вопрос Николая был банален, но чрезвычайно насущен.
— Брюхо вскрывать нужно. Кровотечение под вопросом. А там видно будет. Быть может, и нейрохирурга сразу вызовем, не снимая со стола.
— Кто хирург?
— Гришка Тыч. Он уже в курсе. Моется, — травматолог кивнул в сторону предбанника.
— Рентген таза и брюха делали? Хотя здесь УЗИ не помешало бы, — заваливая коллегу вопросами, Николай параллельно определялся с дальнейшей тактикой ведения больного.
— Какой рентген?! Какое УЗИ?! Ты бы еще томографию приплел. — Юрий сокрушенно покачал головой. — В приемнике папенька этого красавца такой концерт закатил, что впору было парня хватать и прямо там резать, а то рисковали и пулю схлопотать за неоказание помощи. У него, говорят, ствол всегда при себе.
— Я в том, что у него внутрибрюшное кровотечение, практически уверен, — заявил вошедший из предбанника Тыч. Подойдя к операционной медсестре, он начал дубляж процедуры облачения. — Рентген легких и таза хотели прямо сюда заказать, но передвижной аппарат барахлит — только время зря потеряем. К тому же диагностический мини-разрез пуза ему в любом случае показан. Ультразвуком состав жидкости не определишь, да и Вовки-узиста нет уже, а нам некогда с аппаратом возиться.
— Хорошо. Вы начинайте с малого разреза. Я подгружу его слегка и маской на кислороде подержу. Ну а если кровь в животе выявите, перейду на полный аппаратный наркоз. — Николай мысленно открестился от озвученного варианта развития событий.
Неплотно приложив к лицу парня маску, он пустил кислород. Юноша заметно поутих. Лишь изредка подрагивал плечами да вяло пытался отвернуться. Тренированный глаз Рассветова уловил некоторое замедление в темпе пока еще свободного дыхания. Медикаментозных причин для этого не было. Значит… Николай приоткрыл веки обоих глаз пациента — правый зрачок был немного больше левого. И это за какие-то 5–7 минут!
— Гематома в мозге нарастает. Переходим на искусственную вентиляцию. — Фраза была информацией для врачей и руководством к действию для анестезистки.
Премедикация, мышечное расслабление и ввод трубки в трахею прошли в экстремальном режиме. После подсоединения к аппарату дыхание над легкими стало прослушиваться на всем протяжении. Но теперь тревога нашла Рассветова через уши — удары сердца пациента стали несколько глуше. Частота сердечных сокращений оставалась стабильной, давление на экранчике пульсоксиметра дремало на приемлемых цифрах 90/60. Но ситуация Николаю нравилась все меньше. Особой мнительностью он никогда не отличался, но сейчас профессиональное чутье подсказывало, что все гораздо хуже, чем показалось на первый взгляд.
— Света, подкалывайся в вену на другой руке. Ира, вводи струйно, — он назвал несколько дефицитных сильнодействующих препаратов для поддержания сердечной и мозговой деятельности, хранившихся в больничном загашнике лишь для экстренных случаев. — Обождите! Не режьте пока, — поспешно осадил он уже стоявших над обработанным животом хирургов. — Света, подкололась? Ставь на эту вену плазмозаменитель. Ждем одну минуту! — бескомпромиссно объявил он присутствующим.
Спорить никто не стал.
Нескончаемые 60 секунд дали Николаю возможность окончательно убедиться в том, что сердцебиение пациента неуклонно замедляется, а темные зрачки расширяются, постепенно переставая реагировать на свет и прикосновение.
— Еще гормоны! Ставь мезатон быстрой каплей! — Средства становились все радикальнее. Но пульс стабильно ослабевал, а давление падало.
Через пару минут пульсоксиметр пронзительно запищал, перестав воспринимать сердечную деятельность на периферических сосудах.
— Адреналин! — Рассветов умело нащупал пульсацию шейных артерий — отклик сердца был едва ощутим. Он сорвал с бледной груди пациента стерильную простыню и, положив одна на другую большие ладони, энергичными надавливаниями начал непрямой массаж сердца. — Атропин! Адреналин повторить! — Пульс и на шейных артериях уже не определялся, зрачки расширились на весь глаз, их темные озера слились по диаметру с границами радужных оболочек.
— Клиническая смерть!
Николай обернулся к Григорию и, вылив из стоявшего на анестезиологическом столике флакона спирт на грудь больного, ткнул в область сердца:
— Вскрывай! Прямой массаж делать будешь.
На то, чтобы добраться до сердца пациента, у хирурга ушло полторы минуты. Может быть, в специализированных кардиологических клиниках это и делают быстрее, но Григорий был общим хирургом провинциальной больницы, и операций на сердце за четверть века работы он провел едва ли два десятка, да и то в экстремальных случаях, ввиду отсутствия кардиохирурга. Но Тыч не был плохим хирургом, и поэтому уже через полторы минуты он держал в руке комок сердечной мышцы парня и ритмично сжимал его, ощущая ладонью сквозь перчатку теплую податливую упругость.
Параллельно Николай заливал кровеносное русло юноши всеми возможными, из имеющихся в наличии, медпрепаратами.
В течение последующих двадцати минут в операционной за временем не наблюдали, впрочем, отнюдь не от счастья.
Сердечная деятельность мажорного отпрыска не возобновлялась.
Наконец Рассветов, после очередной безуспешной попытки обнаружения пульса, взглянув на тускло расплывшиеся зрачки больного, обреченно вымолвил:
— Мертв! — Шла тридцать седьмая минута его пребывания в операционной.
Григорий выпустил из широкой ладони бледно-розовый комок сердца трупа и стал разминать занемевшие пальцы другой рукой.
— Давай шить, — хмуро бросил он операционной медсестре. — Через все слои штопать буду, так что нитки погрубее. Теперь уже все равно.
Взяв поданную иглу, он начал сводить края зияющей раны на груди юноши.
Юрий, в течение всего процесса реанимации угрюмо наблюдавший за происходящим, молча пошел к двери, на ходу стаскивая неиспользованные стерильные перчатки. Но у самого порога он вдруг обернулся к Николаю:
— Почему ты не дал нам начать операцию? Возможно, удалось бы остановить кровотечение, и пацан выкарабкался бы.
Рассветов обреченно покачал головой:
— Здесь черепно-мозговая травма, Юра. От нее он и крякнул. Пока везли и перекладывали, еще трепыхался, молодой ведь, неизношенный, но шок свое взял.
Он потянулся к выключателю аппарата искусственной вентиляции легких. В оперзале воцарилась зловещая тишина, как бы ставящая точку в короткой эпопее проигранной борьбы за жизнь. Николай продолжил:
— Запись я подробнейшую сделаю. С момента моего прихода в операционную. Все по минутам. Основным диагнозом «черепуху» поставлю, уверен, что не ошибусь. Ну а таз с легкими в сопутствующие пойдут и, если хотите, внутрибрюшное кровотечение туда же. Хотя оно и не доказано.
Двойные двери, ведущие в предоперационный коридор, с шумом распахнулись, и влетела Ирина, палатная медсестра, которая помогала укладывать больного и суетилась подле него вместе с анестезисткой во время реанимационных мероприятий. После констатации смерти пациента она уже успела побывать на своем посту у входа в отделение.
По испуганному взгляду и пылающему отнюдь не стыдливым румянцем округлому лицу все присутствующие догадались о причине столь бурного возвращения еще до ее озвучивания:
— Там Мастодонт бесится. Всех перестрелять грозится, если пасынка не спасем. А с ним еще пара горилл. Выход из отделения перекрыли. Никого, орут, не выпустим, пока мы парня в чувство не приведем.
Гримасы злости и страха, застывшие на лицах присутствующих, угадывались даже под стерильными масками. Полуминутную немую сцену нарушил звонкий щелчок уроненного операционной медсестрой зажима.
— Сейчас выходить опасно. Надо переждать, пока наплыв эмоций спадет. — Юрий обернулся к Ирине: — Он в операционную не попрется? Не помешало бы двери на засов закрыть.
— Согласен, — поддержал идею коллеги Григорий. Он уже закончил ушивание раны грудной клетки трупа. — Скоро должна милиция подъехать. Вот мы у них под крылышком и выйдем.
— Да там уже сидит парочка в ментовской форме. Но они даже не пытаются этих бандюг утихомирить, — нокаутировала надежды врачей Ирина.
Григорий раздраженно хмыкнул и, уже начав стаскивать окровавленные перчатки, вдруг остановился и, обойдя операционный стол, задумчиво остановился у таза с использованным инструментарием. Затем медленно, как бы колеблясь, взял скальпель, которым он вскрывал грудную клетку юноши, и подошел к животу мертвеца.
— Ну что, Юра, пара часов у нас имеется. Так проведем время с пользой для врачебной практики. Да и диагноз кровотечения подтвердим, — его нарочито бодрый голос звучал несколько наигранно, но эффект разрядки был достигнут.
— Или опровергнем, — понятливо кивнул травматолог, подойдя к столу с другой стороны. — Лена, — обернулся он к операционной медсестре, — нитки подряхлее, каких не жалко.
Николай молча сидел у анестезиологического столика. Дискутировать по поводу происходящего ему не хотелось. Парня не оживишь. Больно ему уже не будет. А прикрыть себя от возможных издевательств со стороны любящего папаши не помешает. Да и у экспертной комиссии возникнет гораздо меньше вопросов, если официально представить случай как факт остановки сердца у больного, который уже был оперативно искромсан и находился под полноценным общим наркозом, чем предложить сомнительное описание весьма скользких обстоятельств молниеносной кончины нетронутого скальпелем пациента. Нечестно? Может быть. Но перед кем? Ведь хуже от этого никому не будет. А лучше? Точнее, спокойней. Людям в белых халатах, честно пытавшимся (пусть и безуспешно) выполнить свою работу по спасению заведомо безнадежного (теперь Николай был в этом практически уверен) пациента. Риск ярлыка «опоздавших разгильдяев» для них заметно снижается. Разве это не повод для некоторой селективной подтасовки второстепенных деталей, никоим образом не определивших окончательного исхода ситуации.
Рассветов в очередной раз поймал себя на увязании в абстрактных разглагольствованиях. Не время. Сейчас стоило подумать над тем, как лучше всего оформить карту мифического наркоза, на каком этапе изобразить картину резкого ухудшения состояния больного. Затем подробно расписать терапию по спасению уходящего в небытие организма. И наконец, сместить время констатации смерти, сообразуясь с окончанием фантомной операции.
— Кровищи литра полтора, не меньше, — со злобным удовлетворением объявил Григорий, копаясь в брюшной полости трупа: — Отсос!
Вишневого цвета жидкость из живота эвакуировали при помощи атмоса и больших марлевых тампонов.
— Ну в тазу я задерживаться не стану. По сценарию, как только я туда вошел, пацан остановку выдал. — Григорий вопросительно взглянул на Николая.
Инсценировка операции заняла немногим более часа.
Окончательный диагноз теперь сомнений ни у кого из врачей не вызывал. На первом месте стояла черепно-мозговая травма, тяжелый ушиб головного мозга. Он же и был основной причиной смерти. Квартет менее экстремальных, но также весьма опасных для жизни травм расположился в графе «сопутствующие».
Пришло время покинуть дружелюбные стены операционной.
Доктора вышли в предбанник. Нарочитая неторопливость снимания перчаток, шапочек и масок лишь подчеркивала внутреннюю напряженность каждого. Никто не хотел выступать перед Мастодонтом в роли глашатая смерти пасынка. Впрочем, Григорий не без оснований полагал, что его-то эта перспектива касается в последнюю очередь. При поступлении больного со свирепым папенькой он не общался. Пациент был поднят в операционную травматологического отделения с переломом таза и черепно-мозговой травмой. Да и непосредственной причиной смерти явилась вовсе не общехирургическая патология. И это притом, что основную физическую работу по спасению юноши выполнил именно он.