Когда наш клерк закончил читать свою инструкцию, его вызвал бледный начальник и попросил, чтобы он составил письменное изложение прочитанного. Сказал, что ему очень важно знать, как клерк понимает свои должностные обязанности. И сделать это надо сегодня.
А близилось уже восемнадцать часов. Клерк спешно засел за работу. Все ушли, ушел и начальник, но сказал, что потом вернется и посмотрит его отчет.
Клерк старательно писал изложение, но инструкция была слишком большая и до конца оставалось еще далеко.
Стемнело, набежали тучи, стали сверкать молнии. Вот-вот должна была начаться гроза. Клерк решил, что ну его в жопу совсем и поедет он домой, а допишет завтра. Но охрана его не выпустила. Охранники сказали, что они потеряли ключи, дверь уже заперта и открыть ее они никак не могут. Завтра придут их сменщики и выпустят его. Странная какая-то была эта охрана – два горбатых длинноволосых урода в милицейской форме, не отбрасывавших теней.
Клерк решил заночевать на рабочем месте, укрывшись газетой «БарыгаЪ».
Началась гроза. Молнии лупили одна за другой. И вот в полночь, когда он уже почти спал, со звоном разбилось окно, и в кабинет на перепончатых крыльях влетел начальник. Клерк хотел было пожаловаться ему на охранников, которые потеряли ключ, да увидел, что начальник какой-то не такой, как обычно. Клыки у него появились и глаза горели. Тут до него и дошло все разом.
Кинулся он бежать, а снизу горбатые менты подоспели. Стали они втроем за клерком гоняться и клыками щелкать. Уж он от них по офису и так, и этак, а бежать-то особо и некуда – пять комнат и коридор. И этаж четвертый – не выпрыгнешь.
Отодрал он тогда край ковролина в дальней каптерке возле сервера, чтобы под ним спрятаться, – а там тайник, и в нем лежат скелеты коллег, которые пропали раньше. Тут начальник с охранниками на него и насели. И пропал наш клерк ни за что.
Коржик проснулся среди ночи в холодном поту и подумал, что никогда не пойдет устраиваться на работу в контору, где бледные начальники, горбатые охранники и куда принимают неграмотных экономистов.
53
В офисе появились два молодых сотрудника, недавно закончивших институты. Они достались Толяну в наследство от какого-то приятеля, который обанкротился и то ли залег на дно, то ли пустился в бега от кредиторов.
Ребята были родом из какого-то Суходрищенска-на-Реке и, как и все суходрищенцы, были предельно наглыми и бесцеремонными.
Начали они с того, что втихаря залезли в компьютер Коржика и стырили у него нормальную видяху, заменив ее на какое-то говно. У него она была самой мощной в офисе. Он бы и не заметил подмены, потому что в игры не играл, но сказала Компьютерная Лена, которой те проболтались.
– Что за фигня, молодежь? – возмутился он.
– Ну, тебе же все равно, – стали оправдываться нашкодившие отроки, – а мы поиграть хотели. Наши карты новые игры не тянут.
– Так спросить надо было! – сказал Коржик, но карту отнимать не стал.
Он подумал, что за этим поступком проглядывает тяжелое суходрищенское детство, побои пьяного отца и, может быть, нехватка белковых и углеродистых продуктов. Пусть потешатся детишки, решил он.
Фамилии ребятишек были Тофлер и Нестеренко. Тофлер был у них ведущим, а Нестеренко ведомым. Уйдя от обанкротившегося Толянового партнера, они попытались открыть фирму, даже напечатали на упаковочном картоне однокрасочные визитки, но бизнес не пошел, деньги закончились, и они пришли на поклон к Толяну. Тот их приютил.
Хотя в конторе с дресс-кодом было свободно, то есть его вообще не было, они изо всех сил изображали клерков из больших фирм – темные костюмы, черные портфели, синие рубашки, часы «Tissot» на металлических браслетах. По телефону они важно представлялись по имени и отчеству, но внутри конторы фамильярно обращались ко всем на «ты». Их никто не осаживал, и их наглость покатилась дальше – они перешли на уменьшительные формы имен.
Как-то на кухне Тофлер попытался назвать Коржика Сережей. Тут уж он не выдержал.
– Меня зовут Сергей Иванович, – сказал он. – А вас?
– Брось, Сергей! – дал тот задний ход. – Зачем нам отчества?
– А затем, что по имени я позволяю себя называть либо приятелям, либо очень большим начальникам. Вы же ни в одну из этих категорий не входите. Так, как там ваше отчество?
– Николаевич, – неохотно сказал тот.
– Вот и хорошо, Михаил Николаевич, – сказал он, – надеюсь, вам нетрудно будет и мое отчество запомнить.
– А если я продолжу звать тебя по имени? – не унимался тот.
Наглость голодного провинциала лезла у него из всех щелей.
– Во-первых, не «тебя», а «вас». А во-вторых, тогда я буду считать, что ты обращаешься к кому-то другому.
Со скрипом, но он все же отказался от первоначальной фамильярности с Коржиком. Его приятель поступил так же.
«Однако, – подумал Коржик, – как же ослабели мои позиции, если даже эти сопляки сочли возможным так себя вести. Хренов Толян!»
Тофлер и Нестеренко страдали сильным детдомовским комплексом. За обедом они старались съесть побольше и заталкивали в себя даже не по две, а по три порции. При этом оставались худыми. Корм был не в коня. Коржик удивлялся, куда в них столько влезает. Потом повариху Зою заменил капитан Минг и стал строго дозировать провиант.
– Вот бля! – шипел Тофлер. – Сегодня Минг на раздаче – опять придется хлебом догоняться.
Тофлер был очень педантичен. Он любил подписывать все свои канцелярские причиндалы – дырокол, степлер, линейки. Особенно умиляла всех его манера подписывать карандаши. Он делал тонкий срез на одной из граней, чтобы показалось дерево, и на нем тонкой ручкой выводил «Тофлер». Клерки решили, что его детство прошло в борьбе за карандаши, которые отбирали злые дяди.
Братьев Антоновых, которые работали экспедиторами, это поразило настолько, что они распечатали на принтере много бумажек со словом «Тофлер» и стали клеить скотчем везде – на его стол, стул, мусорную корзину, телефон и даже на стоявшие под столом офисные туфли.
Тофлер морщился, но подписывать карандаши не переставал. Он очень сердился, если находил свой карандаш у кого-нибудь на столе.
– Возвращать надо! – раздраженно выговаривал он. Коржик вспомнил украденную ими видеокарту. Почему-то они ее не вернули.
– А ты бы взял граммов десять тротила, – как-то посоветовал он Тофлеру, – да и заминировал карандаши. Один раз пальцы оторвет – больше не полезут.
– Какой ты добрый! – засмеялся молодой отставник Осинский.
– При чем тут «добрый»? – возразил Коржик. – Порядок есть порядок.
Сам Осинский прославился шуткой про аналогии. Он занимался закупками отделочных материалов для вечно достраивавшейся Толяновой гостиницы в провинции. Когда его помощник как-то заметил, что, судя по этому материалу, вон тот должен быть вот таким, Осинский выдал нетленный офицерский перл.
– Судя по влагалищу, – назидательно сказал он, – член должен быть плоским. Но это не так.
Вся мужская часть офиса смеялась несколько дней, представляя себе плоский член, похожий на хвост бобра.
Тофлер и Нестеренко поначалу расписали себя Толя-ну как выдающихся бизнесменов, способных продать что угодно и кому угодно. И в три раза дороже, чем оно стоило в действительности. На деле же за полгода они смогли продать только несколько тонн синтетической нити московским индусам. Нить эту Гарик получил в Белоруссии за свои поставки сырья. На этом их торговые подвиги закончились, потому что нить подорожала, а индусы покупать по новой цене отказались.
Индусы – любопытные ребята. Коржику как-то пришлось побывать у одного из них в офисе. Тот арендовал несколько комнат на обанкротившейся швейной фабрике в одном из переулков в районе Остоженки. Коржик долго блуждал между развалившимися корпусами постройки середины позапрошлого века, пока наконец не отыскал нужную ему кучу старого кирпича. На втором ее этаже и сидел господин Синг Панг Джонг или как-то так. Дверь была заперта, и Коржик позвонил. Открыла дверь русская секретарша с изможденным лицом в рваном свитере. Коржик подумал, что надо было захватить с собой кулек пирожков – тут им были бы рады.
Это был самый убогий офис из всех, какие он когда-либо видел. Он полностью повторял индийские трущобы, какими их показывают в мелодрамах. Не хватало только большой коробки от холодильника с дыркой, занавешенной грязной тряпкой, в которой мог бы жить какой-нибудь седобородый старец в тюрбане, он же начальник отдела маркетинга.
Индус не хотел тратиться вообще ни на что. Но сам выглядел неплохо – в приличном темном костюме, новых туфлях и с дорогими часами на запястье.
Они с Коржиком долго беседовали о бизнесе. Тот покупал для своей далекой родины все – сырье для производства красок и лекарств, синтетические волокна и ткани, трактора и экскаваторы, трубы и сталь в рулонах. Но очень маленькими партиями, один-два вагона, и за все предлагал такие низкие цены, что сразу хотелось послать его в задницу. Очень хитрожопый был индус. По-русски он говорил сносно, но с сильным акцентом, от которого так и не избавился за годы учебы в Москве.
Они с Коржиком долго беседовали о бизнесе. Тот покупал для своей далекой родины все – сырье для производства красок и лекарств, синтетические волокна и ткани, трактора и экскаваторы, трубы и сталь в рулонах. Но очень маленькими партиями, один-два вагона, и за все предлагал такие низкие цены, что сразу хотелось послать его в задницу. Очень хитрожопый был индус. По-русски он говорил сносно, но с сильным акцентом, от которого так и не избавился за годы учебы в Москве.
Коржик понял, откуда берутся маленькие якобы инофирмы с витиеватыми названиями – их открывают бывшие студенты Университета дружбы народов, не пожелавшие возвращаться на свои благословенные родины. Негры тоже не хотят возвращаться, но они просто бомжуют, а индусы, пакистанцы и афганцы – торгуют.
Они распрощались, так и не сойдясь в цене ни по одному товару.
А вот Тофлер и Нестеренко ухитрились продать им синтетическую нить, но только один раз. После этого Толян стал ждать от них новых сделок, но их не последовало.
– Обосрались ребята, – констатировал он после долгого ожидания и разлучил сладкую парочку.
Тофлера, который был по образованию химиком, Толян перекинул на свой рудник, а Нестеренку, имевшего какое-то незавидное образование, отдал в отдел Жучковскому.
Тофлер с показным рвением взялся за новое задание. Он придумал гигантский график, в котором было несколько тысяч клеточек, и по одному листку распечатывал его на принтере, а потом склеивал с обратной стороны скотчем. Получилась простыня размером метр на полтора или даже больше. Он повесил ее на стену и стал закрашивать клеточки маркерами разных цветов. Получилось красиво. Сразу было видно, что человек работает с полной самоотдачей.
– Это таблица критических дней? – как-то поинтересовался Коржик.
Тофлер зло посмотрел на него и ничего не ответил. Это был график ввода рудника в строй. К Тофлеру ходил какой-то пожилой горный инженер, и они вместе обсуждали технологические процессы и сроки окончания работ, которые еще и не начинались.
Толян иногда забегал в отсек Тофлера и смотрел на график, дивясь его размерам и сложности, но почему-то никогда не подходил к нему близко, как будто боялся.
Тофлер продолжал трудиться над графиком с утра до вечера, высунув от усердия язык и почти ни с кем не разговаривая. Коржик смотрел на него и думал: «А ведь какой крутой бизнесмен был вчера. А сегодня стал обычным прилежным клерком с двумя талантами. Укатали Сивку крутые горки».
54
Коржику приснился сон про педантичного клерка. Тот очень любил подписывать канцелярские принадлежности. Получит, бывало, карандаши, степлер и маркеры – и тут же все надпишет своей фамилией. Чтобы, значит, другие не брали, а если возьмут – возвращали побыстрее. Чтобы надпись на принадлежностях им глаза выедала и побуждала поскорее вернуть. И вообще, чтобы ковролину них горел под ногами, пока не вернут.
Особенно любил он подписывать карандаши. Для этого он брал острейший, только что выданный нож для бумаги, выдвигал его на один щелчок и тоненько так снимал стружку с краской на том конце карандаша, который не затачивался. Из-под стружки показывалась чистая деревянная поверхность. На ней уже можно было писать. По краске-то хрен попишешь, а если и попишешь, то будет неаккуратно как-то, неэстетично. А вот по дереву, да еще тонкой ручкой – совсем другое дело. И красиво получается, и писать приятно, без нервов. Все карандаши были у него с обрезанным боком и с его фамилией на этом боку. Блокноты, степлеры и папки он подписывал несмываемыми маркерами.
Завидев такую педантичность, другие клерки стали не без основания подозревать в нем необычайное скупердяйство. Они спрашивали, не приходилось ли ему дважды есть одно и то же, и как он вообще относится к такой возможности в будущем, когда ученые найдут способ это делать. Клерк обижался и посылал их в жопу. Те клерки обижались и подкалывали его еще сильнее.
Они наделали много маленьких этикеток с его фамилией и стали лепить их куда ни попадя: на стол, на стул, на его офисные туфли, которые он оставлял на работе. Он старался не обращать на это внимания.
Тогда они стали лепить этикетки на больших тараканов, которых специально для этого ловили, хотя это и было противно. Тараканов с этикетками потом со смехом давили у него на глазах и это называлось «задавить того клерка».
Педантичный клерк обиделся окончательно и объявил, чтобы отныне никто не смел брать его карандаши и прочую канцелярскую лабуду. Но они продолжали брать и не возвращать.
Тогда педантичный клерк по совету старшего товарища купил у вороватого прапора из ближайшей части десять граммов тротила, детонатор и заминировал свои карандаши.
Первому же потянувшемуся за чужим добром взрывом оторвало два пальца и выбросило в окно на Тверскую. Пальцы потом нашли и пришили обратно, но обида у того осталась.
Он вышел из больницы, купил у другого вороватого прапора сто граммов тротила и заминировал стул педантичного клерка. Тот сел и – бабах! Его размазало по стенам, а часть выбросило в окно.
Когда Коржик проснулся, ему было жаль обоих клерков. «Вот до чего доводит чрезмерная любовь к казенным канцтоварам и педантизм», – подумал он.
55
После одной особенно затяжной командировки у Ларисы начались проблемы со здоровьем. Толяновы партнеры устраивали в ее честь приемы с обильными возлияниями, все пили до упаду и после упада, как это и принято в провинции, и что-то в ее хрупком здоровье не выдержало.
Прежде чем уйти на больничный, Лариса устроила присоединение к Толяновой конторе целой фирмы. Это была небольшая консалтинговая компания, уже давно сидевшая без заказов. На чем они специализировались и кого консультировали, так и осталось для Коржика загадкой. Толяна интересовало не это.
Фирма была белая и законопослушная, через нее было удобно легализоваться, не выводя основной бизнес из тени. У Толяна как раз случился облом с рудником, который он прикупил по случаю в глухейшей провинции. Месторождение было бедное, и его не стали разрабатывать даже в советское время, когда денег не считали. Построили только обогатительную фабрику и законсервировали. Теперь же инвесторы на него и подавно не находились.
Тогда Толян обратил свой взор на Запад. Консалтинги пообещали ему подготовить грамотный инвестиционный проект, и он их приютил. Такое количество новых людей в офисе надо было как-то объяснить старым сотрудникам, хотя он этого и не любил.
Он собрал всех в своем просторном кабинете. Мест, конечно же, не хватило, и часть народа осталась стоять. Почему-то получилось так, что все консалтинги сидели. Собрание было недолгим. Не вдаваясь в подробности, Толян сказал, что отныне все – единая команда, что фирма берет название у консалтингов и формально главным становится их директор, а фактически главным остается он.
Посмотрев на кислые физиономии старых сотрудников, он добавил, что так нужно для бизнеса и он надеется, что коллектив станет единой командой.
Коржик не любил слова «команда». Оно означало только одно – каждый становится винтиком в машине. Но что-то подсказывало ему, что сплоченности не получится. Слишком уж высокомерно держались новые сотрудники. Внешне они напоминали банковских клерков, только сильно обносившихся. А снобизм излучали тот же. Они смотрели на старых сотрудников, как на простых ребят от станка и сохи, которые многого не понимают. Себя же они числили интеллектуальной элитой.
Но Толяновы клерки понимали и другое – консал-тинги присоединились к ним не от хорошей жизни. Кто-то из тех проболтался, что зарплату им не платили уже несколько месяцев. Портфель заказов у них был пуст. Фактически, они пришли к Толяну, в чем мать родила.
Офис сразу разделился на два лагеря.
Консалтинги стали готовить инвестиционный проект по руднику на английском языке, а через месяц Толян улетел с двумя из них в Лондон на инвестиционную тусовку.
Вернулись они хоть и ни с чем, но окрыленные. Кто-то из тусовщиков им что-то пообещал. Вероятно, чтобы отвязаться, потому что спешил в туалет, но они приняли это за чистую монету.
– Ты в первый раз был в Лондоне? – спросил за обедом Толян у Ромы, который считался у консалтин-гов самым умным.
Тот кивнул. Рома был высоким и немного заторможенным.
– Ну, и как тебе Лондон? – встрял Шильдин.
– Понравился, – лаконично ответил тот.
Секрет его сдержанности был прост. Не мог же он расписывать свои восторги перед такой деревенщиной, как старые клерки.
«Меня бы лучше взял в Лондон, – с досадой подумал Коржик, – больше было бы толку». Самолюбие его было уязвлено.
Этого Рому он невзлюбил сразу. Не за Лондон и не за то, что тот был консалтингом, и даже не за снобизм. Это был тот самый случай, когда человек не нравится с ходу, с первого взгляда, хотя о нем еще ничего не известно. Рома не нравился Коржику настолько, что он не здоровался с ним с первого же дня. Просто отворачивался, когда проходил мимо. Он понимал, что это глупо, но ничего не мог с собой поделать. Со временем неприязнь Коржика к Роме только возросла – слишком уж он напоминал своим поведением банковских клерков.