– Пройти тут нельзя, разве ты не понял? Здесь не ходят… Да… – Сиплый звук низкого его голоса немного напрягал, да и отсутствие башки…
– Честно сказать, – я почти шептал, такое благоговение и страх на меня навалились, – я и не собирался сюда идти…
– Очень зря, очень зря, – проговорил памятник, – ты только боишься… Вспомни о своих возможностях – разве это не дает тебе права? Разве так втречают ИСТИНУ? Разве ты этого хотел?! Поклонись высшему… Высшему себе…
Голос его внезапно стал таким бархатным, уверенным и спокойным, что я враз захотел забыть обо всем – меня давно тут все напрягает, я просто устал и просто хочу, чтобы мне все объяснили…
Я сделал первый шаг… Затем еще и еще… Меня тянуло к этой фигуре, я хотел согреть ее бронзовый холод, чтобы она, фигура, поняла, как хорошо быть теплым…
– Подойди ближе… – попросила фигура.
Я с удовольствием, не замечая, что спотыкаюсь о «колючку», шатаясь, перебирая ногами, продвигался вперед…
– Странный, не ходи… – Я услышал этот слабый голос сзади, словно шелест ветра: скорее всего, это был Гарольд, но мне плевать…
– Еще ближе… – пробасила фигура, и я так обрадовался, что она хочет моего присутствия, – я припустил, спотыкаясь, к кучам мертвых тел…
– Вот… – удовлетворенно заметил памятник. – Еще немного…
– Спасибо тебе, – прошептал я с облегчением. – Спасибо тебе, что ты пришел! Спасибо тебе… Наконец-то это ты…
По щекам моим текли слезы, и я продолжал идти вперед.
– Я так устал, господи… Я так устал… – продолжал я лепетать.
– Теперь ты отдохнешь, – послышался мне рокот бронзовой статуи.
На душе моей стало легко и свободно – так сильно, что я рассмеялся…
– Ты же понимаешь, что достоин большего? – продолжал голос. – Ты же понимаешь, как ты страдал за людей?
– Да, господи! – благодарно шептал я. – Да! Я ждал тебя!
Вот и выросли в моих глазах тусклые клепаные очертания, и стало все ровно и спокойно…
– Но горе тебе! – раздался гневный окрик. – Кого ты привел к нам???
Рука с разводным ключом, громыхнув металлом, вытянулась влево: с 39-й улицы в боевом порядке, лязгая гусеницами, въезжали старинные танки с вытянутыми башнями, скошенными по углам.
Сияли потертые красные звезды на орудийных башнях. На броне сидели монахи в пестрых одеждах. Они, кувыркаясь, спрыгивали с танков, разбегаясь в разные стороны, складывая руки в замысловатых жестах. А глюки вздрогнули, словно в газовом мареве, и стали съеживаться, уменьшаясь в размерах…
– Селиванов!!! – крикнул кто-то, а я потерял сознание, и меня обволокла темнота…
– Кто ты такой?! – строго спросил меня звонкий девичий голос.
– Уже не знаю… – Я отвечал, не открывая глаз, потому что чувствовал себя тяжко, и было ощущение, что лучше их (глаз) не открывать.
– Нет, ты должен знать, кто ты, – упрямо и с некой претензией повторил голос, делая ударение на слове «должен».
Голос был высоким и немного дрожащим, который в словах как-то капризно растягивал гласные звуки.
Я почувствовал себя легче, руки и ноги меня слушались, вот только веки я открывать отказывался просто на уровне инстинктов.
Я подтащил под себя руки и привстал на локтях с закрытыми глазами. Подо мной было что-то натянутое и матерчатое. Жарко.
– А папа говорил, что кто с закрытыми глазами – тот болеет…
Я резко открыл глаза, и… Ярко-красная пелена век сменилась мощным желто-голубым светом.
Я лежал на песчаном пляже возле морского побережья. Подо мной был белый в синюю полоску шезлонг, а темная лента моря, ребрящаяся барашками волн, уходила за горизонт. В моих руках тлела сигарета, а на лбу восседали солнцезащитные очки. Кожа моя лоснилась антизагарным кремом, и, как это ни странно, пляж был пуст, хотя все курорты на Земле сейчас переполнены тысячами страждущих.
Никакой маленькой девочки я рядом не увидел, хоть и заметил на песке вмятины от следов.
Вдали кричали чайки, и с тяжелым жаром прогретого воздуха доносился шум морской воды, пенящейся на песке.
– И все же: кто ты такой? – вновь раздался над левым ухом резкий высокий голос девочки.
Я быстро повернул голову, да так, что хрустнули позвонки, – вновь никого.
Поглядев в голубую бездну неба, я обнаружил белесый росчерк перистого облака.
– Тебе не кажется, что это облако похоже на змею, кусающую себя за хвост? – спросил я для поддержания беседы с невидимым ребенком.
Чувствовал я себя глуповато, поэтому и говорил глупости – а что прикажете делать?
– Это он и есть, – ответила девочка уже тише. – Вот скажешь тоже…
Я почему-то начал раздражаться.
– Девочка-девочка, – сказал я тоном, которым обычно говорят: «А кто это у нас такой красивый?» – Только что в меня стреляли… Шел бой, гибли люди… Потом пришли какие-то облачные парни – начался полный маразм… Скажи мне, девочка, если хочешь со мной говорить вообще: зовут-то тебя как?
– Алиса, – последовал незамедлительный ответ.
Мне показалось, что следов на песке стало больше.
– Скажи мне, Алиса, – спросил я с неким издевательским любопытством, – а сколько тебе лет?
– Пять тысяч триста сорок четыре. – Было ощущение, что ребенок отвечает заученный в школе урок.
Кажется, я подавился, вдыхая резкий аромат морского ветра.
– Так вот скажи мне, милая, – продолжил я, откашлявшись, продолжая озираться по сторонам, – разве это не бред – то, что сейчас происходит?
– Бред конечно же, – с готовностью ответила девочка. – А ты что, сам не понял?
Петля полупрозрачного облака стала увеличиваться, а в его центре небо начало темнеть, возникло некое движение, сверкнули две искорки – появилось человеческое лицо… До боли знакомое… Это же…
– Вставай, Странный, – произнес мастер Ши Ян. – Вставай, соберись… Не то останешься тут насовсем…
– Слушай! – вырвалось у меня. – Я несколько лет не был в отпуске! При всем моем уважении к вам, настоятелю… Блин… Что мне, на море нельзя отдохнуть?!
– Дэн, – спокойно и мягко произнес настоятель. – Оглянись вокруг: какое море? Откинь покров Майи…
– Да ну вас на фиг… – Я пытался изо всех сил удержаться на этом прекрасном и теплом пятачке пляжа.
Ши Ян промолчал, и лицо его стало удаляться, открывая в центре облака панораму событий: вокруг носились глюки всех мастей и оттенков. Маленькие фигурки монахов в пестрых одеждах извивались в неких сложных движениях, будто танцуя. Они кувыркались, ходили колесом, двигали ладонями, синхронно выбрасывая ноги и приседая. Молнии и шары, посылаемые глюками, отталкивались от них, а селивановские «тридцатьчетверки» изрыгали огонь из своих семидесятишестимиллиметровых стволов… Дымные образования побледнели и расплылись над площадью, на которой выстроились в боевом порядке пехотинцы в разнообразной форме, с различным диковинным оружием…
– Опя-а-а-а-ать… – простонал я сквозь зубы.
– Не расслабляйся, Странный, – проговорил голос настоятеля. – У тебя мало времени.
– Дэн… Дэн, очнись! Что с тобой?
Голос не походил на Алису, но был до боли знакомым.
Веснушчатое лицо с курносым носом склонилось надо мной.
– Джей? – удивился я. – Ты же умерла…
– Не говори ерунды, – ласково ответила она, – я здесь и никуда не денусь. Приди в себя, хороший мой… Давай, Дэн!
И тут я заметил, что силуэт памятника с петлей вместо головы держат несколько монахов на натянутых светящихся канатах, и он натужно шипит, пытаясь раскрутить их подобно карусели.
Морской пейзаж исчез – на меня вновь пахнул пороховой дым, гром и треск…
– Откуда вы тут? – крикнул я вслед удаляющейся фигуре Ши Яна.
– Мы знаем это место, – крикнул он вполоборота, пытаясь перекрыть грохот и электрический треск.
Его лицо ярко очерчивалось контурами сиреневых вспышек.
Танки Селиванова лязгающими черепахами качались, цепляясь гусеницами за неровности брустверов, а вместо дымного силуэта птицеголового создания сиял кусок пламени, напоминающий формой Тадж-Махал[47].
– Он тут! – крикнул Ши Ян, обращаясь к своим монахам. – Состояние тумана!
Фигуры монахов замерли. Вновь действие стало замедляться, будто движения всех действующих лиц попали в жидкое сгущающееся стекло, – даже дым от пожаров застыл, словно клочки ваты повисли в воздухе. Все остановились.
– У тебя считаные мгновения… – Ши Ян закашлялся, попав в ближайшее облачко дыма, но тут же вновь обрел свое благостное выражение лица.
– Что вы-то тут делаете? – зачем-то спросил я.
– Мы храним, – ответил тот.
– Что? – переспросил я.
– Да никто толком и не знает, что и зачем: просто приходим сюда иногда, мы тут такие же гости, как и ты. – Мне показалось, что настоятель усмехнулся. – Тебе не стоит думать про это, Пастух Глюков. Иди…
– Да никто толком и не знает, что и зачем: просто приходим сюда иногда, мы тут такие же гости, как и ты. – Мне показалось, что настоятель усмехнулся. – Тебе не стоит думать про это, Пастух Глюков. Иди…
Я бросил на ряд колючки лежавшую под ногами доску, наступил на нее сапогом и перепрыгнул бруствер, словно во сне.
– Стой! – услышал я окрик сзади.
Я оглянулся: Джей и Стив смотрели мне в глаза.
– Ну что ж. – Джей нахмурилась – сейчас она очень сильно напоминала Сибиллу. – Я не понимаю, что за хрень творится вокруг, Дэн, но… Все это так… Ну так надо – я рада, что это поняла, просто не могу объяснить… Знаешь… Ты – молодец… Да… Я и подумать не могла, что все так устроено… Ты не парься… Ты так много сделал, даже для меня…
– Джей! Я… – начал было я.
– Не говори ничего. – Она опустила глаза. – Давай так: ты пошел по делам… По делу… Найди свою Ирину, раз ты уже столько перенес… Сделай ее самой счастливой женщиной на свете, чтобы не зря все это… Чтобы…
– Да. – Я кивнул, чувствуя себя как-то неловко, словно на экзамене. – Я постараюсь, я…
– Ты… – сказала Джей тихо. – Будь достойным Пастуха Глюков… Я знаю, у тебя получится… Я так рада, что встретила тебя… Все… Иди. Иди-иди-иди…
– Иду… – ответил я. – Не скучай, Джей.
– Не буду. – Она повернула голову в профиль. – Не буду.
– Странный, – сказал Стив хрипло. – Попробуй там все уладить… Тут все очень устали… Душам нужен покой…
– Попробую… – Я медленно кивнул, стиснув зубы: я решил сейчас разобраться во всем… Во всем окончательно, начиная с себя…
– Я, Странный, в тебе не ошибся, однако, – сказал поднявшийся с ящика Гарольд со знакомыми интонациями. – Все же есть в тебе кровь цыганская – иди, бродяга! Вот так вот!
Он хитро прищурил свой сумасшедший глаз под косматой выцветшей бровью.
– Вы там им дайте прикурить, товарищ майор! – ободряюще подмигнул высунувшийся из траншеи Сергей.
– Та уш! – кивнул Янис Залтис, опершись о свою винтовку.
– Машина ждет… – бесстрастно напомнил настоятель. – Давай, Дэн…
– Увидимся, – пробормотал я сквозь застилающие мои глаза слезы. – Еще увидимся…
На несколько секунд у меня потемнело в глазах, и мозг словно на мгновение отключился. Я сморгнул и продолжил идти… Я шагал к Тадж-Махалу и улыбался…
Я осторожно вел свой «форд-мустанг» по пустынной проселочной дороге. Тихонько наигрывало радио на музыкальной волне… В открытое окно дул сырой, но теплый ветер. В степях начиналась аризонская осень. Дорога была явно заброшена много лет назад, как и редкие домишки, стоявшие по обочине. Окна их зияли черными провалами, подернутыми бельмами паутины с нанесенной пылью, а участки с покосившимися заборами сильно заросли бурьяном и плющом. Некоторые постройки напоминали просто кучу сваленных почерневших бревен…
Нигде не было ни души – даже бродяг или бездомных собак не встречалось… В ярко-голубом небе не видно было ни птиц, ни одного облачка – пустота и безмолвие…
Несмотря на то что было тепло, по коже у меня периодически пробегали мурашки.
«Добро пожаловать в Серпент-Таун! Федеральный округ Олимп Свободных колоний Марса. Население 69 человек».
С краю ссохшейся фанеры плаката были налеплены две скукоженные от времени наклейки, на которых изображались знаки радиационной и биологической опасности – черно-оранжевыми пятнами.
– Мы прерываем музыкальную трансляцию для короткого блока новостей, – раздался из радиоприемника голос ведущего. – Сегодня около полудня жители нескольких поселков, расположенных между Адриатическими горами и Черной Долиной, что неподалеку от кратера Эллада, стали свидетелями удивительного явления. Высоко в небе вспыхнули четыре ярких огненных шара, после чего поднялся ураганный ветер и сильно повысился уровень радиации. К счастью, никто из граждан Свободных колоний не пострадал. Шериф местного округа выразил властям обеспокоенность этим явлением, которое многие приняли за новый вид воздушных аномалий, известных в просторечии как «глюки». Масштаб и сила этого явления вызвали панику в отдельных слоях населения. Некоторые эксперты склонны считать происшедшее ядерными орбитальными взрывами, хотя как известно, ни один из марсианских спутников и орбитальных комплексов не несет на себе ядерных боезарядов… Совет Четырех Городов обратился к гражданам с просьбой соблюдать спокойствие. Ведется расследование инцидента…
Моя рука дернулась к выключателю приемника, показавшегося здесь абсолютно неуместным.
Я машинально немного сбросил скорость и уже буквально через минуту заметил движение в дверном проеме обшарпанного здания с покосившейся вывеской «Почта».
Я аккуратно нажимал на акселератор – машина шла плавно меж заброшенных домов с заколоченными окнами. Аккуратно вырулив на небольшую площадь у почты, я остановил автомобиль возле покосившегося столба с пыльным пластиковым козырьком, под которым висел проржавевший таксофон.
Да, люди отсутствовали тут лет явно около двадцати – по уголкам тротуаров, возле водонапорных колонок и рассохшихся скамеек ветер наметал участки серо-бурой трухи, которая была когда-то уличным мусором и сухими листьями.
В этой пустоте было одновременно и спокойствие, и некая напряженность, будто кто-то где-то затаился…
Некоторое время я курил в открытое окно, не выходя из машины. Ветер на площади подхватывал змейкой облачка табачного дыма, перемешивая его с уличной пылью, закручивал к небу.
«Похоже на пылевых дьяволов», – подумал я.
Наконец сигарета истлела, и я швырнул окурок на землю, подумав, что он тут будет выглядеть скорее украшением, нежели мусором.
Повода оставаться в кабине уже не было, и я, тяжело вздохнув, раскрыл дверцу и вышел на площадь.
Металлический звук открывшейся двери прозвучал словно удар гонга – резко, беспардонно и оглушающе неуместно. На секунду я зажмурил глаза и замер, словно пугаясь кого-то разбудить. Но ничего не произошло – ветер по-прежнему шелестел в пустых проулках, закручивая облачка пыли.
Я вынул из машины автомат и, повесив его на плечо, медленно стал подниматься по скрипучим ступеням почты.
Я, собственно, не знал, что я ищу и что намерен там увидеть, – просто облупившаяся и выцветшая дверь, которая когда-то была зеленого цвета, приближалась синхронно со скрипом высохших досок.
С дверью пришлось повозиться: она никак не хотела открываться, хотя замок давно заржавел и провалился внутрь.
Долбанув по ручке прикладом, я добился только того, что верхняя филенка провалилась внутрь дома.
Я заглянул в полумрак помещения – обстановка была более чем аскетичной: стойка, покрытая толстым слоем пыли, с одной истлевшей папкой, небрежно лежащей посредине, почерневшая конторка с засохшей чернильницей, ржавым паяльником и изогнутой дугой настольной лампы.
Прямо над этой композицией на светлой стене было намалевано грубой кистью красной краской слово «ПОТЕРЯ».
Надпись была относительно свежей и плохо легла на пыльную стену, образовав почерневшие засохшие пузыри.
С нижнего кончика буквы «Я» стекла тонкая струйка краски, засохшая почти у самого плинтуса.
Я внимательно осматривал пол сантиметр за сантиметром и никак не мог найти даже намека на отпечаток следа писавшего это: на полу лежал толстый слой пыли, и его не тревожили много лет. Наверное, писавший использовал специальную обувь либо крепил себя за трос к потолку. Но к чему такие ухищрения, только чтобы написать одно слово на стене?
Я присел на корточки и вдруг заметил, что в том месте, где к плинтусу спускается высохший подтек, на полу в пыли видны еле заметные конусообразные ямки. И тут меня озарило – писавший был на ходулях с заостренными кончиками!
Следуя по цепочке следов, я обогнул стойку и приблизился к дверному проему, уходящему в глубь здания, внутри которого было совсем темно.
Я отстегнул с пояса фонарик и двинулся дальше, освещая ярким пятном запыленные потрескавшиеся полы.
Коридор повернул направо, и я услышал натужное сопение и возню. Я вскинул фонарь, и его луч выхватил из темноты извивающуюся, сгорбленную косматую фигуру, тянущую корявые пальцы руки к верхнему краю облупленного шкафа. Фигура напоминала сильно обросшего и раскормленного уродца, который стоял на тонких и длинных ходулях с пружинами.
Я выхватил из кобуры револьвер, а уродец с потной красной лысиной, как только на него упал луч фонаря, громко взвизгнул, отпрыгнув от шкафа с неожиданной прытью. Затем раздалось то ли хихиканье, то ли стрекотание, и уродец, поскрипывая пружинами, умчался в темноту коридора, глухо ударяя наконечниками о деревянный пол.
В воздухе разлилось зловоние.
Я взвел курок машинально, но стрелять не стал. Закашлявшись и прищуря глаза, я подошел к шкафу и протянул руку: там, среди пыли и мусора, мои пальцы нащупали прохладный металл.