— Наверное, ты не сможешь мне объяснить, КАКИМ ОБРАЗОМ это у меня вышло? — вкрадчиво интересуюсь я. Мореход смотрит на меня с выражением "А сама-то как думаешь?" Сама-то я думаю: даже если бы он смог, я бы не смогла понять то, что он смог объяснить.
— Тогда скажи, каким образом это не вышло у других? — мне хочется услышать нечто утешительно-фантастическое. "Ты — избранная! Никто, кроме тебя, не в силах победить…" — а что победить-то? Какие-нибудь Силы Зла, Спящие В Священной Горе Уебуке… то есть Убаюке?
— Почему не вышло? — пожимает плечами Мореход. — Вышло. У многих вышло и у многих еще выйдет. Или ты вообразила себя… — он всматривается в мое лицо с нехорошей усмешечкой, — …избранной?!
Немая сцена в исполнении меня.
* * *Перед нами дюны, за дюнами — луга, за лугами — лес. Неизведанный и недружелюбный.
Не люблю я этих… кущ и чащ. Лес — место своенравное, мстительное и жадное. Питается страхами людскими, любит поиграть в жестокие игры, правила которых меняет как хочет, путнику не сказавшись. Заставит кружить на одном месте много дней подряд — и будешь ходить от куста к кусту, не узнавая одной и той же опушки, одних и тех же елок и осин. С попутчиком разведет — и бегай, перекликайся, напряженно слушая насмешливое эхо, пока не наткнешься на друга сердечного. Или на голодного медведя — это уж как повезет. Лучше бы Корди в горах обосновалась или в чистом поле.
Хотя я понимаю желание девочки спрятаться ото всех, затаиться среди леших и кикимор — подальше от желания местных жителей навязать захожему человеку чужую роль. Тут и моргнуть не успеешь, как тебя уже распознали, дюжиной кумушек сиротку окружили, каждый день с советами наведываются. А там, глядишь, и замуж выдадут, за хорошего человека. Нафиг Кордейре не нужного.
Нет, самая лучшая роль — это роль невидимки. Поэтому только глаза человека, которого Кордейра действительно любит, смогут ее отыскать. Так что пусть их бывшее высочество поищет свою возлюбленную. А мое дело — топать за Геркулесом. И по возможности молча.
Откровенно говоря, последнее условие было самым тяжким. Не то, чтобы я логореей* (Недержание речи — прим. авт.) страдала. Но желание узнать, какого черта мы снова не в лес идем, а в деревню, росло с каждым шагом. Дубина упорно двигался по проезжему тракту и как видел деревеньку — сразу бежал в местный трактир. В крайнем случае останавливался у колодца и принимался с населением разговоры разговаривать. Долгие, нудные, пересыпанные нелепыми вопросами разговоры.
На пятой или шестой Перелесовке-Куролесовке мое терпение треснуло и развалилось пополам.
— Может, объяснишь, что мы делаем, обходя все эти… Козлодоевки? — брезгливо поинтересовалась я.
— А ты хочешь по лесам до морковкиных заговин шастать? — вопросом на вопрос ответил Дубина.
— Да ты хоть скажи, какую такую информацию ты у этих баб-мужиков выведываешь?! — рявкнула я. — То про коровий падеж рассуждаешь, то про несчастный случай на охоте разглагольствуешь, то с интересом вникаешь, как у соседки тройня родилась! Мы что, больницу в окрестностях открыть собираемся?
— А как же! — расхохотался Дубина. — Был бы я такой же ядовитой заразой, как ты, переменил бы тебе прозвище. С Хитрой Дряни на Нехитрую. Или еще того хуже.
— Постой, — затормозила я на полном скаку, не обращая внимания на его подколки. — Ты что же, выясняешь, у кого они лечатся? Если своего знахаря нет…
— Идут к ведьме! — кивнул Дубина. Хотя из нас двоих дубина теперь я.
— Так значит, Корди в ведьму переквалифицировалась?
— В кого ж еще? За скотом она ходит не умеет. На кроликов охотиться — и того меньше. Огород завести? Не царское это дело — тяпкой тяпать. Ей, может, и не нужно ни сна, ни еды — совсем как нам с тобой. Но без положения в обществе они не привыкшие. Жить в подземелье и месяцами дрыхнуть на сокровищах Корди и у себя могла. Если она здесь обосновалась, то как-нибудь по-новому, без прежних заморочек. На то оно и зазеркалье.
Действительно, кого можно противопоставить молодой осиротевшей принцессе, беспомощной и беззащитной? Только ведьму, к которой идут с подношениями, усмиряя страх, коли до смерти припечет. Ведьму, защищенную неведомыми способностями и невидимыми покровителями. Равнодушную, сильномогучую и одинокую. Не нуждающуюся ни в крепостных стенах, ни в преданной армии, ни в льстивых придворных, ни в запуганных подданных. Мощь не меньшая, чем у принцессы-жабы, — и притом своя, не заимствованная.
Сама б такой стала, кабы не стремление вернуться в молодость, в любовь, в наивную уверенность, что все еще впереди.
Одного не понимаю: как Дубина ее сердце растопит? Если Кордейра здесь уже прижилась, точно гадюка под камнем, страшно представить, что она с нами, надоедами, сделает. Не иначе, в белок обратит. Или чаю предложит — из какой-нибудь амнезии дикорастущей. Определенно, в гостях у здешнего варианта Кордейры ни есть, ни пить не стоит — мало ли что…
В очередной Кислоквасовке нам удалось узнать любопытную вещь: дальше лучше не ходить. Потому как поразила соседнюю деревушку красная потница. Все потеют, все красные, все недужные, хозяйство забросили, даже на праздник урожая ни свиней, ни тыкв не привезли. Болезнью заболели. И ждут солдат. Со дня на день ждут.
Что может значить прибытие солдат в деревню, пораженную неизлечимой немочью, было ясно даже мне, ни разу не историку. Будут искать виноватых. Колдунов, ведунов, сатанинское семя. Ведьм. А кого сыщут, тому дощечку на шею — и без суда, без следствия…
Переглянувшись с Геркулесом, мы оборвали разговор и свернули с дороги в леса. Где-то здесь наша Корди. На нее население и наведет солдат. И придется ее из огня выхватывать, пока вконец не спеклась.
Взбодренный близкой опасностью Дубина пер через кусты, не замечая тропинок. Его свистящее дыхание распугивало лесную дичь, включая и ту, для которой мы сами могли стать дичью. Не до крупных хищников нам было. Да встреть спаситель Кордейры хоть саблезубого тигра — плюнул бы ему в морду и дальше пошел. А тигр сел бы на попу и долго думал бы: что это было?
И все-таки мы опоздали. Как и в прошлый раз.
У самого подножья горы угнездилась избушка — по всем приметам ведьмино жилище: пучки трав по стенам, котел с дурно пахнущим варевом, дурно пахнущие куры во дворе. А на столе в углу… серебряный гребень. Тот самый, которым Корди по вечерам расчесывала волосы. И мебель, раскиданная по углам, переломанная — только отряд солдат может так изломать хилые табуретки, всем скопом ловя мечущуюся в ужасе женщину…
Взвыв от ярости, Геркулес принялся… раздеваться. Я некоторое время тупо наблюдала за его неадекватной реакцией, потом, почувствовав то же, что и он, сама скинула перевязь и плащ. Одежда нам еще пригодится, как и оружие. А до того — алоха! — парочка огнедышащих тварей, защищающих свое кровное, нежно любимое, сердцу дорогое — вот с чем вам придется дело иметь, солдаф-фоны…
Я до последнего не знала, обращусь ли я в дракона или в ламию. И в принципе, была готова вывалиться из леса в образе многометровой змеететки, пылающей жаждой мести. Это бы научило всех почтительному — и даже сверхпочтительному — отношению к колдуньям. Черной Фурии, исчадию гнева, не потребовалось бы проливать кровь глупой солдатни. Хватило бы простого "Ссссслушшшшайте, сссссолдаткккки, отпуссссстите девушшшшшшшку…"
Хотя Черной Фурии было бы приятно поплясать на костях. А вот дракону — нет. Сознание дракона не приспособлено для мести, как и для возмездия. Ум дракона холоден и отстранен. И что самое неприятное, не склонен переживать по поводу скоротечности земного бытия смертных принцесс. Иными словами, дракону пофиг, что его подругу вот-вот убьют. Даже если только что это было самое важное дело на свете.
После вспышки боли, выжигающей человеческий разум (и человеческую анатомию заодно), ты приходишь в себя другим существом. Всеведущим, ироничным и АБСОЛЮТНО равнодушным. Сознание дракона переполнено восхищенной созерцательностью. Он чувствует бесконечность вселенной и протяженность потоков времени в оба края от мимолетного «сейчас» — с такой остротой, что на активные действия по изменению «сейчас» не способен.
Вот почему драконы так легкомысленны — от глубины своей нечеловеческой. Что угодно способно отвлечь дракона от судьбоносной миссии. Поэтому не стоит вручать свою судьбу дракону. А тем более двум драконам…
Игры бликов на глади воды однажды заставили нас позабыть об опасности, нависшей над Кордейрой. И теперь сыграли с нами ту же шутку. Снова.
Вдруг стало нам ясно: все мы — и драконы, и не-драконы — следуем своей судьбе, и неважно, счастливой она будет или сожаления достойной, самое главное — извлечь из нее урок, который она, по щедрости своей, дарит каждому живому созданию, бла-бла-бла… В общем, мы были двое чешуйчатых недоумков, ненароком постигших дзэн во всей полноте, с познанием собственной природы, а также с освобождением от приязни и неприязни…
Вот почему драконы так легкомысленны — от глубины своей нечеловеческой. Что угодно способно отвлечь дракона от судьбоносной миссии. Поэтому не стоит вручать свою судьбу дракону. А тем более двум драконам…
Игры бликов на глади воды однажды заставили нас позабыть об опасности, нависшей над Кордейрой. И теперь сыграли с нами ту же шутку. Снова.
Вдруг стало нам ясно: все мы — и драконы, и не-драконы — следуем своей судьбе, и неважно, счастливой она будет или сожаления достойной, самое главное — извлечь из нее урок, который она, по щедрости своей, дарит каждому живому созданию, бла-бла-бла… В общем, мы были двое чешуйчатых недоумков, ненароком постигших дзэн во всей полноте, с познанием собственной природы, а также с освобождением от приязни и неприязни…
Такого рода озарения всегда несвоевременны. Все, что в тебе есть человеческого, бьется, визжит и протестует против плавности и отстраненности в момент, когда твоего любимого человека, может быть, на костер волокут. Впрочем, оно, человеческое, глохнет где-то глубоко внутри, задавленное драконьим.
Сделав круг над лесом, высоко в небе, мы зависаем, мерно взмахивая крыльями. Геркулес ухитряется на лету поскрести морду и вдруг изрекает:
— В лесу нам их не найти.
— Ага, — бесстрастно произношу я.
— Спустимся ниже?
— А если… просканировать местность? — размышляю я.
— Как это? — оживляется Дубина. Ему сейчас интереснее сама задача, чем результат. Как и мне.
— Попытайся увидеть их мысли. Отделить от того, что чувствуют олени, кролики, живность всякая. Люди — они… другие, — пытаюсь я донести до Геркулеса невнятную, но такую любопытную идею.
— Попробую, — хмыкает он и зажмуривается.
Сознание нескольких солдат и ведьмы, которую они волокут с собой, накинув ей, словно собаке, петлю на шею, оказывается самым громким голосом среди шепота, идущего от лесных обитателей. Мы долго слушаем нехитрые желания: пиво, мясо, сон в постели, отдых натруженным ногам, нашивки за успешно проведенную казнь, белотелая жена деревенского старосты, у которой такой невинно-блудливый взгляд и ярко-красный рот… И жизнь, жизнь, еще немного жизни в домике у подножья горы, трудной, унылой, желанной жизни, минуты которой истекают, и смерть встает огненным столбом перед глазами.
— Это не Кордейра, — хором произносим мы.
Действительно, женщина с израненными ногами и ссадинами от петли на шее — не Кордейра. Она старше, она проще и она местная. Эти леса, эти холмы, эта деревня — все, что она знает. Остальной мир для нее — пугающий лабиринт, которого она избегала всю свою жизнь. Даже будучи совсем молодой, она не бывала ни в городе, ни по ту сторону горы. Здесь ей знакома каждая травинка, каждая зверушка — она и сама немногим отличается от трав и зверья. Душа ее — как горное озеро, чистое и неглубокое.
— Надо ее спасти! — говорю я, отмахиваясь от своего драконьего фатализма.
— Конечно, — соглашается Дубина. И мы, не сговариваясь, летим в сторону деревни.
Сказать, что мы напугали местное население, — значит ничего не сказать. Когда прямо на приготовленную к казни кучу хвороста рухнули с небес две крылатых твари, разметав по прутику любовно сложенные вязанки, деревенские прыснули во все стороны, словно зайцы. А мы парой ударов хвоста расчистили себе пространство и сели лицом к лесу.
Солдаты оказались похрабрее. Их попытки пристрелить нас на месте вызвали у меня гомерический хохот. Дубина красовался, ловя арбалетные болты зубами, пока у отряда не кончились боеприпасы.
— Отпустите женщину! — наконец проревел он, встряхиваясь, точно мокрый пес. Ведьма, которая во время пальбы пряталась за мужскими спинами, обреченно вышла вперед, рухнула в пыль на колени и провыла из последних душевных сил:
— Берите меня, только деревню не трогайте!
— Видите? — ласково прищурилась я. — Она же вас еще и защищает. Развяжите тетку, дураки.
Двое парней в мундирах принялись, путаясь в узлах, выполнять мою кроткую просьбу. Руки у них тряслись.
Женщина, освободившись от веревок, незамедлительно потеряла сознание. Видимо, решила, что теперь-то мы ее и схаваем. Сердобольный Дубина метнулся в ее сторону, но офицер выхватил меч, явно намереваясь не допустить ведьмоедства на вверенной ему территории. Геркулес покрутил когтем у виска.
— Хоть воды ей дай, вояка!
Вояка кивнул — и по его сигналу все те же двое солдат принялись поливать запрокинутое лицо женщины из фляги. Через минуту она закашлялась и села, утираясь.
— Что ж вы творите, люди… — прогудел Дубина, осуждающе попыхивая огнем из ноздрей. Человеколюбие дракона заставило некоторых солдат смущенно потупиться. Ничего, пусть подумают над своим поведением.
— Нам сообщили… — стараясь говорить внятно, произнес офицер, — что эта женщина навела порчу на селение… ввиду чего жители данного селения…
— В полном составе раскраснелись и вспотели, дристая с утра до ночи! — рявкнула я. — Послушайте, капитан, вы же образованный человек! Вы же участвовали в походах! Неужели сразу не поняли, от чего понос случается?
— Ну-у-у… — заторопился капитан, польщенный моим уважительным отношением к его боевому опыту. — Еда плохая, хлеб гнилой, мясо с червями…
— А еще? — экзамен продолжался. — Еще что, если не еда?
— В-вода?! — выкрикнул хилый с виду, но бойкий солдатик, выныривая откуда-то из-под офицерского локтя. За что и получил тычок от вышестоящих чинов, отправивший чрезмерно бойкого рядового в безопасное пространство за капитанской спиной.
— А ну поди сюда, голубок! — кашлянула я дымом в сторону крепкого мужика, единственного, кто не сбежал сразу после нашего явления, а остался стоять на крыльце своего дома, намертво вцепившись в резной столбик, подпиравший навес.
Мужчина подошел, шагая, как неисправный автомат.
— К колодцу! — скомандовала я. — Вот она, единственная причина вашей хвори — колодец этот сраный!
Сунув голову в облицованную камнем трубу, я дохнула огнем. Невеликое количество застоявшейся колодезной водицы вскипело, будто содержимое чайника. Вытащив морду в каплях конденсата, я кашлянула и объявила:
— Всё. Пейте и не болейте. А лучше… — я грозно обвела безлюдную площадь драконьим оком, — поищите место подальше от скотного двора, поняли, засранцы? Вон у вас — и скотный двор, и общественный выгон выше по дороге, кто ж так колодцы копает?! Навоз после дождей куда, по-вашему, стекает, а? Прямо сюда!
— Говорил же я дуракам, — сквозь зубы прошипел мужик, заглядывая в колодец, — говорил, и не раз… Ах, чтоб тебя…
— И не вздумайте мстить знахарке, — рыкнул Дубина. — Она ваши шкуры спасла. Кабы не она, болеть бы вам до скончания века. Вашего. А тебе, капитан, никаких нашивок не видать.
— Да что уж… — махнул рукой офицер. — Спасибо, конечно.
— Что, казни и гулянья отменяются? — иронически осведомилась я. — Вот и правильно. Женщину мы обратно отнесем. Можете наводить порядок, капитан. Вы знаете, что делать.
— Знаю! — со злостью сплюнул офицер. — Староста! Приведите-ка сюда всех, кто распускал смущающие слухи. Прутьев, я вижу, заготовлено достаточно, так что…
— Это мы мигом, — зычно ответствовал староста — тот самый героический мужчина, не удравший при виде аж целых двух драконов. После чего сунул два пальца в рот и оглушительно свистнул. — Трепача ко мне! С женой! И священника!
— Ну, сейчас пойдет потеха… — прошептал Геркулес, оскалясь.
Улетали мы, сопровождаемые истошными воплями Трепача, его супруги и жидкобородого служителя культа. Дубленые задницы троицы деревенских всезнаек сотрясались под ударами неумолимой Немезиды. Ничего. Авось после публичной порки их длинные языки, болтавшие дурное про ведьму, живущую за лесом, сами собой укоротятся, а мозги найдут себе лучшее применение, чем сплетни.
Дубина, прихватив окаменевшую от ужаса женщину лапами за талию, старался лететь плавно и не очень высоко. А я то поднималась вверх, то опускалась к самой земле, пытаясь отыскать хотя бы след мыслей Кордейры. Ничего. Словно и не было на столе в избушке серебряного гребня, такого знакомого и такого неуместного в жилище деревенской знахарки…
Тетку мы высадили у нее во дворе и посоветовали пройти в дом. А сами, перекинувшись в человеческие тела, спешно оделись и вошли следом. Ведьма сидела прямо на полу, привалившись к ножке стола, будто тряпичная кукла.
— Не надо так нервничать, — обратилась я к ней, в душе понимая: не поможет. Все произошедшее будет сниться ей в кошмарах еще долго, очень долго. — Мы не хотели вас пугать. Мы ищем одну девушку, нашу знакомую.
— Откуда это у вас? — мягко спросил Дубина, беря в руки тот самый гребень.
— Духи подарили… — прошептала знахарка. — Горные духи.
— Святители-угодники! — охнула я. — Горные духи?! Какие горные духи?