Оказалось — чтобы еще немного развеять зазеркальный туман, пеленой окутавший наши мозги. Еще чуть-чуть себя высвободить из-под гнета страхов и надежд, перевирающих реальность на свой лад…
Эти двое уже ждали нас у полосы прибоя. Даже костер соорудили. Для вящей доверительности атмосферы, наверное. А как уселись мы с другой стороны огня, так они нам и объявили: никакие мы не Трансакция с броллаханом, а существа из нижних миров — демоны, если хотите, но не ваши. Скорее уж вы с Дубиной — наши люди.
Ася — женщина, которую Мореход много лет водит опасными путями по своему морю. Морю Ид. Сам он суши сторонится, хотя, как все моряки, много берегов видал. И все-таки знает только воды. Их он знает даже лучше, чем звездное небо над головой или палубу под ногами. Море Ид — не просто жизнь Морехода, оно его душа и плоть. Не удивительно, что Мореходу скучно наедине с собой.
Поэтому в любом порту, в который заходит, старый пират выбирает себе попутчика. И берет с собой в море Ид, не спрашивая согласия. Мореходу без разницы людское мнение. На любой счет. И к каким бы пристаням ни причаливал корабль, никуда попутчик не денется. Бывает, что так и умирает на корабле, посреди таинственных вод, не зная, где суша и есть ли вообще на свете такая вещь, как суша.
Нет, Мореход, конечно, пират и тиран, но не рабовладелец.
Вот Ася, например, вольна уйти куда угодно и в какой угодно момент. Да скажи она посреди дороги: назад! Вернемся в порт, я хочу сойти! — и повернет Мореход, и доставит ее в любую точку любого из островов своего архипелага, между которыми курсирует целую вечность. Но Асе некуда идти. Потому что Мореход берет в попутчики бездомные души — а это привязка куда надежнее, чем канат или цепь, которые всегда есть шанс перепилить…
Когда человек годами бродит по ненавистной ему суше и знай себе мечтает, как бы ему отсюда сбежать, он подманивает Морехода, словно птицу на манок. Мореход, если звать его всей душой, не может не придти.
Конечно, ни Ася, ни другие, те, кто был до нее, не радовались появлению своего «избавителя». Да и кто обрадуется, поймав тигра за хвост? Знатная добыча, живым бы от нее уйти… Но билет уже куплен, вояж не отменить.
Так что Ася и Мореход много лет вместе. Время от времени Ася выбирается в наш мир — она называет его верхним — чтобы избавиться от опостылевшего ей моря. И Мореход сразу же оказывается рядом. Неизвестно, почему. Может, тоже не прочь развеяться в иных мирах?
Ну, и над нами шутку сшутить, не без этого. Обоим нравится пугать и путать. Но и помогать нравится. Ася бывает довольна, когда историю, в которую она встревает, не зная ни начала, ни конца, удается растянуть еще немного, чтобы, как она говорит, "получился завиток". Впрочем, если для этого понадобится убить одного или нескольких из нас, Ася, пожалуй, отступится от любимых забав. Она не злая. Просто шутница, как все демоны. И эльфы.
Сегодня — нет, уже вчера — Ася подсказала мне, ЧТО видел маленький Эркюль собственными глазами, но крепко-накрепко запретил себе вспоминать. Зачем она это сделала? Чтобы посмотреть, воспримет ли его высочество принц Эркюль внезапный удар прозрения, нахлынувший от моего рассказа о старом убийстве, будто приливная волна. Воспринял. И перенес достойно, по-королевски, не дрогнув. Значит, реки времени не просто вернули Дубину в родную страну — они вернули ему душу. В полном объеме. Так же, как незадолго до этого вернули мне молодость и надежду.
На этом месте Ася и Мореход обменялись таким же торжествующим хлопком ладонями, как когда-то Кали с броллаханом — видать, у демонов и высших сил этот знак в моде.
Мы с Геркулесом, по идее, должны благодарить сверхъестественную парочку за оздоровление наших душ и за открытие новых жизненных перспектив, но мы отчего-то не спешим припадать к их стопам со славословиями.
Вселенная, в которой каждый из нас устроился — почти безопасно, хоть и без особого комфорта, — с появлением этих двоих рухнула. Обнаружив, что Дубине незачем проводить дни в рабстве, а мне — в будоражащей кровь беготне от агентов Старого Хрена, мы так и не поняли, чем теперь жизнь заполнять. Среди открывшихся возможностей немало таких, что рядом с ними и рабская, и киллерская доля слаще меда. Но выглядят распрекрасно, совсем как идиллия Геркулеса, женившегося на Корди и живущего вместе с нею долго и счастливо "even after"…
Потому-то мы и медлим. Не уверены, что Мореход и его пленница на нашей стороне.
— И что теперь? — наконец, спрашиваю я. — Навеселились вволю или еще не совсем?
— А чего ты хотела, Ася? — обращается Мореход к помрачневшей спутнице. — Ты заявляешься сюда, будто Карабас-Барабас, объясняешь: весь здешний мир — твой театр кукол, а все они, включая самых крутых, — херня из папье-маше на ниточках. И ждешь, когда тебе падут на шею со слезами счастья?
— Врешь. Опять врешь, — без тени возмущения реагирует Ася. — Не обращайте на него внимания, он за всю жизнь не сказал ни слова правды. Просто не умеет. Я понимаю, вам так и показалось: пришлый демон заявляет, что вертит вами как хочет, а вы его еще и благодарить должны. На самом деле все не так.
— А как? — интересуется Геркулес. Он на удивление спокоен и благодушен.
— Да как всегда! — улыбается Ася. — Любой информатор что-то скажет, что-то утаит, в чем-то поможет, в чем-то навредит. Не за ручку же мне вас водить, не с ложки же решениями кормить?… Сами разберетесь, не маленькие. Я здесь — гость, к тому же случайный. И проведи я тут хоть сотню лет, все равно не приживусь. Моя родина — совсем другой мир. И никуда мне от него не деться… Как и вам — от своего, между прочим! — энергично тычет она пальцем в мою сторону.
Мы с Дубиной переглядываемся. Пожалуй, роль кукол в чьем-то сундучке, театре, спектакле нам нравится еще меньше, чем медленное продвижение по самому запутанному из маршрутов…
— Куда ж нам плыть? — иронически вопрошает Геркулес, потягиваясь.
— А это тебя надо спросить, куда! — неожиданно отвечаю я на вопрос, не мне адресованный.
— Почему… меня? — замирает Дубина.
— Потому что Кордейра — твое порождение, — отвечаем мы с Асей. Хором. Смотрим друг на друга и смеемся.
— Мое? — все еще не понимает Геркулес.
— Ну да! — говорит Ася. — Ты мечтал о принцессе, которую мог бы спасти, как истинный рыцарь. И которая полюбила бы тебя, не спрашивая, есть ли у тебя замок, земли, дружина, положение в обществе. Разве ты этого не понял?
— Выходит, я волшебник? — изумляется мой несообразительный друг.
— Здесь каждый из нас — волшебник. Более ли менее, — вступает в разговор Мореход. — Самые нужные вещи оказываются рядом, куда б ты ни шел. Самые подходящие знакомства рано или поздно заводятся. Самые желанные пути ложатся под ноги. Даже если ты их сразу не признал.
— Вот и скажи нам, где твоя принцесса, — договариваю я за всех разом.
— Она больше не принцесса… — качает головой Дубина. — Видать, я ее заставил принцессой стать. Она такой судьбы для себя не хотела, но ради меня приняла ее и терпела, сколько могла.
— Чем же оно ей так не нравилось? — пожимаю я плечами. Хотя мне известен ответ.
Ну что хорошего в судьбе принцессы? Сиди да суженого из всех окон выглядывай. И надейся, что он окажется не очень… противным. Я бы на ее месте еще до всяких там эпидемий, избавивших меня от властной родни и государственных интересов, собрала котомку — да и ушла куда глаза глядят.
Но Дубина нафантазировал Кордейру кроткой и нежной, словно шелк. Вот она и не рванула когти подальше от замка, сидела смирно, его дожидаючись. Дождалась. И только потом обнаружила, что есть в ней, под шелковыми путами, стальной стержень. А теперь, значит, решила себя во всей многогранности реализовать.
— И все-таки куда?… — размышляю я, не дожидаясь ответа.
— В леса! — рубит Дубина. — В глушь и в чащобу. Чем дальше от людей, тем лучше.
— Думаешь, люди ее пугают? — Я поднимаюсь на ноги, всматриваюсь в горизонт. Красная полоса над морем горит ярко-ярко. Рассвет.
— Когда-то да. А теперь она их пугает, — убежденно произносит Геркулес.
Мы больше не обращаем внимания на своих странных собеседников. Незачем нам с ними советоваться. Незачем и прощаться. Может, встретимся еще, а может, и нет. Мореход с его умением читать в глубине человеческих сердец и с привычкой ко лжи мне уж точно не по вкусу. Ася… Не знаю. Ее отношение к нашей судьбе как к своей забаве мне тоже не нравится. Хотя саму ее мне жаль. Будь у меня такой бессменный спутничек, перезала б я ему глотку во сне — и рука бы не дрогнула. Лучше одной болтаться по гребням волн на "Летучем Голландце", чем терпеть компанию всеведущего мифомана.
Впрочем, по ту сторону огня уже никого нет. Ушли. И слава богам всех пантеонов, что ушли.
Глава 14. Молот ваших личных ведьм
Хаська любит снег. Ходит по нему, утопая до самого брюшка, осторожным охотничьим шагом. Вытягивает шею, внюхиваясь в морозный воздух. Растворяется в своем внутреннем уссурийском тигре и снежном барсе. Кривенькие толстенькие ножки ее обретают первобытную хищническую стать. Дикая природа совершает удивительные пассы над изнеженным кошачьим телом. И тело на глазах преображается.
Глава 14. Молот ваших личных ведьм
Хаська любит снег. Ходит по нему, утопая до самого брюшка, осторожным охотничьим шагом. Вытягивает шею, внюхиваясь в морозный воздух. Растворяется в своем внутреннем уссурийском тигре и снежном барсе. Кривенькие толстенькие ножки ее обретают первобытную хищническую стать. Дикая природа совершает удивительные пассы над изнеженным кошачьим телом. И тело на глазах преображается.
Я наблюдаю за кошкой, привалившись к неопознанному стволу. Удивляюсь людям, которые навскидку заявляют: это бук, а это граб! Какой бук, кого граб? Я их не узнаю, даже если они придут на мой порог и вежливо представятся. А уж зимой-то, без единого листика… Едва эта мысль приходит мне в голову, с дерева падает лист. Скрученный в хрупкую, словно обгорелый документ, трубочку, серо-черный, нечитабельный.
Природа — великая шутница. То кошку в тигру превратит, то зимний лист — в полусожженный компромат…
И все равно мы верим, что разум сильнее. Что он сумеет вовремя распознать все дружеские, все вражеские, все грубые, все тонкие — словом, просто ВСЕ шутки, приготовленные природой на его долю. На долю невыразимо серьезного лоха без чувства юмора. А он именно таков, наш разум.
Иначе отчего он так страдает при мысли, что пришедшее наконец-то в мой дом счастье — прямое исполнение мамашиных цэу?
Да-да-да. Как же меня корежит при мысли о ее пожеланиях на Рождество! "Завести семью, нормальную работу и здоровья побольше" — так, кажется? И вот материнское напутствие исполнилось. По крайней мере, перспективы открываются в том самом направлении, родительницей указанном. Дракон — кандидат в мужья, кандидат в работодатели и кандидат в психотерапевты, он выведет меня из одиночества, болезни и неустроенности на торную дорогу большого человеческого счастья… Чего добрая мамочка для любимой доченьки и хотела. Выходит, доченька ее — неблагодарная тварь, не оценившая мамочкиных мудрых наставлений, сопротивлявшаяся им до потери дееспособности…
Может, со стороны оно так и выглядит: старшие получше вашего знают, чего вам надо, соплячье. Вот и не рыпайтесь. Откройте мозг — пусть впитывает родительские напутствия, точно желудок — углеводы.
Старшее поколение выводы подтасовывает мастерски, этого у них не отнять. Эпоха застоя их, что ли, до бриллиантового блеска отшлифовала? Я ведь знаю, как все будет… Для начала они обдерут детали с принципа, будто мясо с костей. И то, что счастливым можно быть только со СВОИМ избранником, на СВОЕМ поприще, став СОБОЙ, ненароком выпадет из поля зрения. Ведь что самое важное? Самое важное — это принцип! А в принципе сказано: узри свои главные цели — муж-работа-здоровье, проставь крестики на фюзеляже и считай, что жизнь состоялась! И не замахивайся на слишком крупную дичь, выбей хоть что-нибудь, криворучка ты моя косоглазая…
И если мать права, если принцип важнее деталей, то, значит, весь мой путь против течения, поперек указателей, в свою степь выглядит колоссальной ошибкой, пустой тратой времени, нелепым фарсом, сыгранным под режиссурой природы, любящей пошутить над разумом. Я четверть века — да нет, больше, больше! — гребу прочь из последних сил, хотя единственное, что требуется — это осознать: "а счастье было так возможно, и так возможно, и вот так"! Но всегда в одном и том же месте — в браке. И уже битых двадцать пять лет я могла бы им, счастьем, наслаждаться, кабы приняла из маменькиных рук в пубертатные годы чудесные какого-нибудь Имярека-младшего, сына Имярека-старшего, друга семьи, функционера с суконным рылом — в три дня не обцелуешь свекра дорогого…
Работа, видимо, тоже могла бы озарять мой жизненный путь чистым блаженством. Так и было бы, согласись я по молодости на маменькины предложения влиться в ряды юных секретарш. А там и кадровиков, держащих крепкою дланью целые коллективы и управляющих силой доносительства и подстав. И не пришлось бы продираться сквозь буреломы-ветровалы-выворотни, из которых писательская стезя, собственно, и состоит…
О личности вообще молчу. За меня все психиатры сказали: психическое здоровье, по их мнению, равняется легкой дебильности. За каковыми пределами лежит нива девиаций* (Отклонений — прим. авт.) и деформаций. Любые творческие усилия выгоняют нас из рая, населенного легкими дебилами, в нашу личную сумеречную зону.
Нет, не верю я в пользу умственной энтропии* (Необратимое рассеивание энергии, отклонение реального процесса от идеального — прим. авт.). В возможность счастья где попало и с кем попало, по факту обладания крестиками на фюзеляже. Не убеждает меня старушечья риторика. А то, что множество народу она таки убедит, и станет этот народ мыть мои кости и белье мое перетряхивать, обсуждая глупость мою до слюнотечения, до пароксизмов единогласия, до эйфории Несправедливо Обиженных Мам… так мне до лампочки. Лишь бы самой не угодить в ловушку их НЛПешной магии.
— Магия? Кто здесь думает о магии? — Мореход входит в окружающую действительность прямиком из сугроба, в полуметре от Хаськи, пристально изучающей зиму. Кошка совершает кабриоль* (Балетный прыжок, в котором нижняя нога ударяет об верхнюю под углом перед приземлением танцора на нижнюю ногу — прим. авт.), означающий крайнюю степень изумления. Хоть и говорят, что кошки могут видеть незримое, но не до такой же степени?… Что-то непонятное сгущается в тоннелях между мной и верхним миром, между верхним миром и морем Ид, между морем Ид и мной. Мы образовываем странно стабильный треугольник, внутри которого, как на Бермудах, происходят удивительные вещи.
— Наконец-то! — всплескивает руками Мореход. — Наконец-то мы заметили очевидное! Утютюшеньки!
Очевидное. Это он про что? Про то, что старшее поколение самочинно овладело техниками нейролингвистического программирования и вовсю канифолит нам мозги или…
— Или. — В голосе Морехода звучит не просто удовлетворение — торжество! — Или то, что ткань верхнего мира уплотняется. Ты просекла, что весь год занималась ткачеством. Ура.
— Ты хочешь сказать… — я стараюсь не поддаваться на провокации и не впадать в глупые пререкания, мне нет дела до того, что он думает о моем уме, он сам — порождение моего ума! Или нет? — …ты хочешь сказать, я все эти месяцы планомерно ткала свой собственный мир? Как гобелен? Это что, значит, я — парка* (Парки в древнеримской мифологии — три богини судьбы. Прим. авт.)?!
— Угу. Мойра. — Мореход кивает головой, точно собачка с ветрового стекла — кивает-кивает-кивает, все никак накиваться не может. — Или даже все три. Надо же не только прясть, но и мотать, и резать. Кто ж за тебя мотать будет? Мотать за тебя никто не собирается!
Кажется, он меня заклинает. Не в смысле «умоляет», а в смысле "налагает заклятье", как на демона, которого нужно любой ценой удержать под контролем. Что ж, если я способна создавать миры, то, очевидно, противоположное мне также доступно. Только оно, наверное, требует аналогичных затрат — дикого количества времени и кошмарного напряжения сил. Буквально на грани безумия. Я смотрю на Морехода и понимающе улыбаюсь. Сколько бы психиатров ни поджидало меня за углом со смирительными рубашками, а от таких подарков не отказываются.
— Сейчас, — говорю я ласковым тоном существа, заносящего палец над самым страшным кошмаром ядерной эпохи — над красной кнопкой, — ты расскажешь мне подробности. Не отвлекая меня суесловием и подначками. Просто изложишь все по порядку… И плевать, что там тебе как подсознанию полагается! — обрываю я Мореходову стандартную реплику о том, на что он, будучи монстром бессознательного, пойти ну никак не может. Ничего, переживет. Монстры тоже подчиняются демиургам. Мореход на глазах сникает. Похоже, ему не нравится эта идея насчет подчинения…
— Да ты уже все поняла, зачем тебе детали? — юлит он.
— Хочу! — безапелляционно отвечаю я. Никому ничего не объяснять — вот главное умение демиурга, его основной рабочий навык. Желание создателя миров — достаточный аргумент… для чего бы то ни было.
— В общем, — мямлит Мореход, — тебе потребовался мир, где бы ты делала то, чего не можешь делать здесь. Если бы ты стала делать это здесь, у тебя бы, скорее всего, появились альтернативные личности…
Ага. Диссоциативное расстройство идентичности* (Также известно как расстройство множественных личностей (англ. multiple personality disorder, или MPD) — в этом состоянии один физический индивидуум может обладать более чем одной личностью — прим. авт.) — плавали, знаем. Боже, сколько же я литературы перечитала, пытаясь определить, что мне еще грозит, не расщеплюсь ли я от чувства беспомощности перед окружающей вселенной на кучу усеченных индивидуев, корявых и безбашенных. Не стану ли ночных бабочек опекать и наркотой приторговывать в образе какой-нибудь Мамки Аськи, играть на скрипке в переходах в состоянии Крошки Асютки и бить интеллигенцию в подъездах от имени Васи-Руки-Молоты. Психиатры утверждали, что это не мой случай. Шизофреники — натуры цельные, нерасщепимые. Очередная кошмарная психиатрическая легенда развеялась и я перестала опасаться пробуждения в мужском бараке на зоне, с кружкой чифиря и чинариком, прилипшим к нижней губе (а как же иначе! Вася-Руки-Молоты не мог не занять приличествующее положение в обществе, даже ценой убийства!). И вот — пожалте! — все врет земная психиатрия. Я развалилась не на альтернативные личности, а на альтернативные миры. После чего решила оторваться не в местных подъездах, а во вселенских.