Слезливая София и сама начала рыдать.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ, в которой Иван Иванович измеряет чужую беду
собственной и сообщает очень важную новость
Увидев у себя во дворе Кузьму Дмитриевича Титаренко, я не очень обрадовался. И он, очевидно, об этом знал. Качнувшись в пояснице, стоял передо мной, жевал губами и долго не мог вымолвить ни слова. И хотя я очень хорошо представлял меру его унижения, однако смущения не чувствовал.
Наконец Титаренко тяжело вздохнул:
- Значца, так, Иван Иванович... Так уже жизня устроена, что завсегда кто-то кому-то должон. Значца, так... настало уремья, чтобы мне долг отдавать... значца, за родную кровь... - Старик всхлипнул. - Вот, гадство, как жизня устроена! Хоть и не виновный, значца, все одно отвечай... Так постановили, что и меня в ответчики запишут... А за что? За то, как говорится, что хазяин... что за кровные деньги хазяйство справил...
- Нет, Кузьма Дмитриевич, - кажется, мирно возразил я. - За то, что ваш сын - бандит, путался с Шкарбаненко, за то, что... ну, да вы уже знаете...
- Значца, так... разве ж я его на это воспитывал... если шесть лет в той клятой Америке отработал?..
- Вы-то, может, и не виноваты... как знать... Не кинулся же он душить кого-нибудь из балановского рода... из вашего, так сказать, класса, а душил моего сына, пионера, комсомольца, что стоит за новую власть...
- Значца, так... виноватый, да только наполовину. Что, значца, породил его, воспитывал хлебом, а не задушил в люльке... Значца, так... виноватый. А что, значца, изменится от того, когда меня возьмут на заметку?.. Вот, значца, Данила убежал, и насыпь ему соли на хвост...
- А это, Кузьма Дмитриевич, чтоб и вы, и Балан, и Прищепа, и Близнец, и Харченко, и весь класс ваш боялись нас, нашей власти!
- Значца, так... боимся... крепко уже и сильно боимся! Аж дрожь пробирает!
- Так чего вы еще хотите?
- Значца, так... будем говорить так. За банду не знаю, а если и был там Данько, то всем уже помилование вышло.
- Нет, не всем. А только тем, кто добровольно и вовремя покаялся.
- Ну, значца, так... Вот если б вы следствии сказали, что Данила, к примеру, пошутковал, а вы в то уремья на него дюже сильно накричали и он, к примеру, от сильного перепугу бросился наутек... И, значца, вы не имеете претензий, а он, к примеру, пускай вернется к своим родным родителям... И я, значца, стану перед вами на коленки, как перед богом святым небесным, и землю, будем говорить, поцелую, на которой вы, праведный человек, стоите... Вот так, значца, как перед родителем своим, стану на коленки, вот так...
Я с ума сходил от душевных терзаний. Но тут я вспомнил посиневшее лицо сына, которого лишили последнего глотка воздуха, его смертельную муку и едва сам не умер от сердечной боли.
И чтобы облегчить сыновью муку и собственные страдания, сказал:
- Так будет ли это, Кузьма Дмитриевич, по справедливости, чтоб нас убивали, а мы только прощали? Вы человек, кажется, справедливый.
- Значца, так... Как по правде, то треба и вам самим убивать... чтоб, значца, око за око... Значца, правда ваша... А с другого боку... то и у кутеночка есть матка, которая его жалеит и воет, значца, по этому кутеночку. Будем говорить, так на роду написано, чтоб кто-нибудь да по нас плакал...
И снова внутри у меня все затряслось от плача. А потом - так уж мне на роду написано - я заплакал по Виталику.
- Я, может, и простил бы Даниле. Но всем вам прощать никак нельзя. Только дай вашим власть - кишки из нас вытягивать будете, детей наших в огонь покидаете! И несправедливо - одному простить, если не прощать всем!
- Вам, примером сказать, я простил бы. Сказал бы: вот, значца, праведный человек, милосердный... Вот так, значца, - милосердный...
- Ну, допустим, что вы лично не мстили бы... Но другие из ваших, ярые да заклятые, не простили б... Так что, Кузьма Дмитриевич, прощевайте. Знать, на роду нам с вами написано быть смертельными врагами. Вот так.
Он поверил, что это мое последнее слово.
- Значца, так... прощевайте... чтоб друг друга не мучить. Пускай, значца, та сука воет по своему кутеночку!
Господи милосердный, дай мне силы вынести все это!..
И хотя жена моя знала, о чем мы с Титаренко могли разговаривать, все же спросила:
- Просил?
Я промолчал.
И был, кажется, такой сникший, что она больше не стала допытываться.
Ну, что ей скажешь?
Просить совета? Конечно же Евфросиния Петровна одобрит мою твердость. Но со своих непоколебимых позиций. И она никогда не станет вслушиваться в ужасающие интонации речей Титаренко, от которых меня мороз пронимает, заставляя переживать его беду так же остро, как и собственную. Она не будет мучиться моими сомнениями, и потому я не могу принять ее совета. Я ни за что не смогу простить Данилу, но не смогу не пожалеть и "ту суку, что воет по своему щенку".
И все же мне нужно на что-то решиться. И это будет, вероятно, так, как было со мной на войне. Я, убежденный тогда пацифист, с третьего выстрела всегда накрывал снарядом цель и в то же самое время ненавидел себя за меткую стрельбу. Но вскоре... вскоре я совершенно не думал о последствиях своей работы.
И может, сейчас мое спасение в сознании того, что я снова на войне. На этот раз - не с безымянным германцем, а с совершенно конкретными, безжалостными баланами, харченко, прищепами. "Ну, вы того... живите покамест", - так прощались они со мной в ту ночь, когда Шкарбаненко со своими "казаками" чуть было не выпустили из меня душу.
Ну что ж, и я им сегодня сказал: живите до поры... пока будете сидеть тихо...
Так, очевидно, и будет.
И все же - как тяжело быть человеком, как нелегко, невольно оказавшись в центре драки, уберечься от присущей бойцу предвзятости...
Убеждаюсь: нельзя быть одновременно и ангелом, и дьяволом. И никому не дано право выбора, все за тебя сделает жизнь.
Вот так и не удалось мне подняться над схваткой.
А жизнь идет в наступление, перешагивает через трагедии, и они взрываются позади нее, и чем больше этих взрывов, тем быстрее надо бежать в атаку...
Меня, как вы уже, наверно, слышали, назначили уполномоченным земельной общины при землемере.
И вот иду к "межевому инженеру, господину" Кресанскому проверить, не напрасно ли община тратит на него пеклеванную муку, свинину и первак.
Встречает меня еще в воротах Балан, возмущенно шевелит усами-вениками, указывает большим пальцем назад, на окна:
- Доколь это мне этот разор?! Вы, Иван Иванович, как уже власть вас любит да вам доверяет, ослобоните меня от этого постоя! Ну, ставил ему на ночь старую макитру. Мало! Подавай ему, вишь ли, мою обувку! Ну, ладно, пожертвовал свои сапоги - все одно не просыхали, - так теперь ему приспичило обмочить и жинкины. И остались мы со старухой разутые. А еще ж кожухи!..
- Ну, так купите еще пары две сапог.
- Вы шуткуете, а мои вытяжки - три рубля, а жинкины - аж пять!
- Ну, так подайте в суд.
Балан только руками развел.
В этот раз "господин" Кресанский не обзывал меня "вашим политпросветительством", потому и я не напоминал, что он - "его верноподданство".
Поздоровались сдержанно. В поведении "господина" чувствовалось некоторое заискивание, хотя время от времени он и показывал клыки.
- Слыхал я, что вас чуть было не постигла беда, - глаз Кресанский не поднимал. - Что какой-то бандит... м-да... Мужланы... Для них душу выкладываешь... А они вот так ценят ваши благородные порывы... м-да...
- Между прочим, - так же не поднимая глаз, сказал я, - хозяин ваш жаловался, что вы мочитесь в его сапоги. Вы как-нибудь опровергли бы этот поклеп.
- М-да... А зачем опровергать?.. Неприятная, знаете ли, гусарская привычка... м-да... А может, еще и подсознательное желание незаурядной личности оставить по себе какую-нибудь память. Как некоторые вырезают собственные имена на коре деревьев... м-да... Ну, и этот мужлан, наверно, запомнит, кто именно был у него расквартирован. Га-га-га!
- Однако...
- М-да... Я согласен с вами. Полностью присоединяюсь... М-да... Так вот. Ставлю в известность, что горизонтальная съемка закончена, вычислены координаты... вам известно, из какой это орнитологии?.. Ах да, я и забыл, что вы зауряд-прапорщик... Вычислены площади и составлена экспликация угодий. Можно приступать к составлению предварительного проекта землеустройства. Но меня задерживает сельсовет: не утверждены списки землепользователей, не определено, кому должны отойти излишки пахотной земли, что останутся после внедрения обязательной нормы на едоков - одна десятина на душу.
- Хорошо. Постараюсь ускорить дело. Знаю только, что часть земли отойдет к малоземельным Половцам, а остальное - в пользование сельскохозяйственной коммуны типа артели.
- Коммуны... м-да... Вы удовлетворены моей работой? - с вызовом глядя мне в глаза, спросил "господин" Кресанский.
- О, вполне! Своей работой вы опровергаете... невольно... некоторые ваши... гм!.. убеждения... взгляды... Вы, очевидно, решили остаться на своей работе постоянно...
- Решил?.. М-да...
- Решил?.. М-да...
- Вот только история с сапогами...
- Она никоим образом не повлияет на гармонию в моих отношениях с победившим классом. Ведь жалобы на меня исходят со стороны кур... кур... кулей. Кажется, так?
- Здесь, знаете, определенным образом добавляется еще и хамство...
- М-да... Согласен... Полностью присоединяюсь. Гусарская бесшабашность... М-да...
Распрощались мы, кажется, без особой враждебности. Он даже предложил мне стакан самогону.
- Не пью.
- М-да... Я опять забыл, что вы - зауряд-прапорщик... А у меня гусарская натура... м-да... А знаете ли вы, - с серьезной миной спросил меня "межевой инженер", - какая разница между землемером и котом? Вот так, не знаете... м-да... А та разница, что землемер накладывает по координатам, а кот - по углам... Га-га-га!
Я пожал плечами.
От "господина" Кресанского направился к Ригору Власовичу.
- Почему задерживаете списки? Землемер кивает на сельсовет и комнезам.
- Не мы тут виноваты, Иван Иванович. Тянут волость и уезд. А за нами только - списки коммунаров. Поступило двадцать девять заявлений. Но надо их перетрясти. В воскресенье собираем сходку, пускай община решает, кого можно пустить.
Еще задолго до назначенного времени на площади перед сельсоветом стоял человеческий гомон. Пришли все, кого ноги носили. Одни - так думаю даже в лице изменились от недобрых предчувствий, как после вещего сна, другие недоверчиво, с мужицким скептицизмом улыбались одними глазами что-то еще у вас выйдет? - третьи с приятным холодком в сердце ожидали какого-то чуда, а иные - с горячей верой, что сегодня, возможно, впервые в жизни улыбнется им судьба. И - понурые и молчаливые, а с виду покорные это те, кто теряли наймитов и отработчиков.
И вот из помещения, пятясь, появился Сашко Безуглый - выносил с писарем стол на крыльцо. За ними не торопясь, торжественно шагал Ригор Власович.
Крестьяне теснее окружили наших сельских предводителей. Секретарь сельсовета вынес еще пузырек с чернилами, бумагу, попробовал на ногте перо, долго умащивался на скрипучем стуле, а Ригор Власович терпеливо ждал. Затем поднял вверх руку и крикнул: "Тише!"
- Товарищи и граждане! И вы, куркули, которых пока что не лишили голоса. Стало быть, настал для наших трудовых селян счастливый день, который будут помнить и дети, и внуки наши. Сегодня учреждаем коммуну, ради которой великое множество людей сложили головы в борьбе с мировым капиталом, ради которой товарищ Ленин принял великую муку от рук врагов чтоб нам всем лучше жилось... Не много сегодня тех, кто сердцем поверил в коммуну, а как увидят все люди, что такое социализм, так не будет отбою от охочих. И победит коммуна. А живоглоты разные - мировой капитал да куркули - заплачут вот такущими слезами, так им жаль станет, что они загодя не покаялись. А соввласть наша, которая радеет за бедный класс да средних селян, даст коммуне взаймы и денег, и машинерию разную - только робите, чтоб социализм взял верх! Чтобы коммунарам хорошо жилось да и другие, на них глядя, были за коммуну и сами в нее просились... Но не всем туда двери открыты. Разным мироедам входа нету, потому как долго грешили, да не каялись, а то еще и там эксплуатацию разведут... Нехай искупают грехи свои, пока бедными не станут...
- Стало быть - обдерете? - это кто-то из богатеев.
- Не обдерем. Сами шкуру спустите. Как змеи... Ну, так вот... Народ так говорит: "И рада бы душа в рай, да грехи не пускают". Это уже я про тех, кто и не богатый, а великую хитрость в сердце затаил. "Возьму я да запишусь в коммуну, чтобы там ничего не делать, а только галушки с салом уплетать". А мы ему, тому лодырю, что скажем? А скажем ему, товарищи, вот что: не мылься, бриться не будешь! И еще тех в коммуну не пустим, которые хапуги и расхитители, потому как это такие элементы, что ежли негде украсть, то у себя из кладовки стащит, только бы не отвыкнуть. И еще пьянчуг разных нельзя пускать - весь хлеб переведут на самогон да все машины растащат на трубки для змеевиков. Вот кого мы, товарищи и граждане, не пустим и на порог коммуны. Пускай и они, как и богатеи, покаются и станут другими. А теперь, Федор, зачитывай прошения, а народ, стало быть, кого похвалит и в новую жизнь пустит, а кого под микитки да еще и коленом под седалище!
Писарь гнусаво распевал:
- "От Полищука Ригора заявление в коммуну. Прошу вас принять меня в социализм, ибо я за него кровь проливал и жить без него не могу. А что я порубанный да пострелянный, то не сумлевайтесь, - робить буду в полную силу, чтоб не плестись в хвосте. И не думайте, что хочу начальствовать, а желаю быть как все, чтоб на меня, на большевика, никто пальцем не указывал, а в пример брали. Прошу не отказать в моей просьбе. Руку приложил Ригор Полищук".
- Ну, так как, товарищи, - выступил вперед председатель комнезама Безуглый, - удовлетворить или ослобонить?
- Удовлетворить!
- Нехай идет!
- Этот не украдет да и другому не даст!
- Нехай попробует киселя, что сам запарил! Сла-а-аденький!..
- Тише, куркули, вас туда все одно не пустят!
- А мы свой хлеб едим! Еще и вам даем! На отработку! Га-га-га!
- Заплачете, весельчаки!..
- Голосовать!
- Галасуйте, галасуйте! Он вам такую коммуну сотворит! Выдержали бы только!
- Но уже не на вас, гадов, робить будем!
Однако, когда стали голосовать, подняли руки дружно. Даже богатеи им до коммуны дела не было, да и не хотели задираться с Ригором. Одно дело подгавкнуть из-за чужой спины, а другое - на виду у всех тянуть руку: нате, мол, что Илья, то и я, что все, то и Евсей!..
Сашку Безуглому был отвод:
- Не пускать! У него теща богомольная!
- Дурные! Он ее пересвятил!..
- Тише, товарищи! - подал голос Сашко. - С тещей у меня и впрямь непорядок. Не хочет в коммуну. Ну, так пускай работает на мировой капитал! А женщина моя хотя и не хочет, но ничего ей не поможет, иначе развод возьму!
- Бож-ж-же ты мой!.. Разво-о-од!..
- Не выдержит, сердешная! Такого мужа я другой не отдала бы!..
- С таким и я бы до гурта! Целоваться!..
- Поветрия на вас нет, длиннохвостые!..
Заявления первых сельских комсомольцев Митя Петрука, Крикуна Тодосия, и Карпа Антосиного разбирали недолго. Даже богатеи, учитывая ревнивое внимание Ригора Власовича к подростку-наймиту, красноармейцу и к сироте, не охаивали их.
А Балан, Митин хозяин, отвернувшись от власти, находившейся на крыльце, только рукой махнул: про таких, дескать, и разговаривать не стоит.
Когда поддержали Митину кандидатуру, паренек вышел на крыльцо и поклонился односельчанам:
- Спасибо, люди добрые!.. А я уж того... буду так работать, чтоб того... буржуям было кисло...
Карп и Тодось с речами не выступали.
Так же осторожно отнеслись и к Василине Одинец. Только кто-то из толпы хитренько пожалел коммунаров:
- Оно-то конешно, да только у нее мать сухорукая да трое деток. Есть все просят, а работать будет только одна Василина... Вот вопрос...
- А мы для того и коммуну основываем, чтоб все, старые и дети малые, могли на кого надеяться! - Это Ригор Власович так. - Не сумлевайся, Василина, за соввластью - как за каменной стеной!
О нескольких спорили, о ком говорили - "ленивый", "равнодушный к хозяйству", о ком - "все между пальцев плывет", а в общем - проголосовали и утвердили.
А вот Онисима Дударя забаллотировали, то бишь заругали. Припомнили, что еще при Бубновском имел липкие руки, - то мешок пшеницы утащит с тока, то отруби из коровника, а уже при советской власти тайком лесу навозил столько, что во дворе не умещается, - штабель бревен на улице.
- Братцы, так то ж я у буржуя! - оправдывался Онисим. - Это я свое кровное брал!..
- А дубы?!
- Так это ж наше, общее!..
- В коммуне тоже общее!..
- Нет, товарищи и граждане, - покачал головой Ригор Власович, - такой нам не подходит!.. Коммунар должен быть таким, чтоб про него говорили: вот это человек - чистой души, беспорочный! А какой из тебя, Онисим, коммунар? Да ты хапуга, по тебе тюрьма плачет!
Провалили и Микиту Шамрая, хотя и бедный был, но пьянчуга несусветный.
А когда секретарь зачитал заявление Юхима Плескало, весь сход за животы хватался от хохота.
Ригор Власович потемнел.
- Федор, ты что ж, понимаешь, над коммуной издеваться?!
- Дак он только вчера мне заявление принес... - чесал затылок секретарь. - Ну и сказано было - бедных...
- Юхим?! - крикнул Ригор Власович. - Ты здесь?
- Ну вот я!
- Так чтоб тебя тут не было! Слышь! В двадцать четыре часа ноль-ноль!
Чтоб подальше от беды, Плескало осторожненько выбрался из толпы и подался в неизвестном направлении.
Полищук некоторое время провожал его тяжелым взглядом, потом молча показал кулак Федору.
Когда утих смех, вполне мирно разобрали еще несколько заявлений - все бедняки да вдовы, приняли безоговорочно, - и Ригор Власович взял заключительное слово:
- Вот, стало быть, товарищи и граждане, основали мы коммуну и пожелаем ей доброго здоровья на страх куркулям и мировому капиталу.