_______________
* С в а р к а - ссора, перебранка (укр.).
- Ты, Степушка, - положила София руку на плечо мужу, - не злобствуй, как Ригор, ты же хазяин. Хазяи тебя за своего считают, а ты на добрых людей клыки оскалил...
- Я не за них воевал!
- Значца, так... Это хорошо, сват, что и хазяйские люди за савецку власть сражались! - сказал Титаренко. - Значца, за народную власть.
Балан сердито хмыкнул - как пролаял. То ли смех это был, то ли брань - не сказал бы и сам Тадей.
София обняла Степана за шею, подняла чарку к лицу, сказала мужу весело:
- Ой, вояка мой глупенький!.. Ну, до коих пор ты воевал бы? Да кого воевал бы? Аль свата своего, доброго хлебороба? Аль жинку свою?.. Вот придем домой, повоюешь. И - кто кого одолеет... - Она подморгнула сватам: - И кто еще первый замирения запросит...
- Ких... ки-их... ких... - это Балан, будто двери заскрипели протяжно.
- Хе-хе... - покладисто выдавил из себя Кузьма Дмитриевич. "Блаженны миротворцы, ибо сынами божьими нарекутся..." Значца, так нарекутся.
Тадей будто про себя:
- "Не мир принес я вам, а меч..."
Степан прищурился:
- Поднявший на нас меч - от меча и погибнет!
- "Ой, на горi та й женцi жну-у-уть!.." - сильным контральто завела София и закачалась из стороны в сторону.
И вся родня взревела, как бы соперничая, кто кого перекричит:
А под горою,
Оврагом-долиной
Казаки иду-у-ут!..
Даже Тимко, побагровев от натуги и зажмурив глаза, присоединился со своим дурным баритоном - у-у-у-у!
Степан почувствовал себя одураченным и побитым. Ему сейчас даже не выругаться и не уйти домой. Поэтому и сам вынужден был включиться в песню.
София взяла мужа под руку и положила голову ему на плечо.
...Ой мне,
Ой мне женка не годится...
злорадно подхватил Степан. София толкнула его локтем в бок. А когда закончили про табак и трубку, что понадобятся казаку в дороге, Степан завел свою:
Ой, наплывала да черная туча,
Стал дождь накрапать.
Ой, собралась бедная голота
Да в корчму гулять...
И с особенным значением, поднимая голос до самой высшей ноты, тешился:
Ой, взяли дуку* за чуб, за руку,
Третий в шею бьет.
Ой, не ходи, дука, рябая гадюка,
Где голота пьет!
_______________
* Д у к а - богач (укр.).
Скрипел Тадей болезненно, мучился:
- Вы б еще, сватушка... и про комнезамов... чтоб не обидно было... которые хазяи...
- Споем еще... споем!..
И нашла на Степана внезапная тоска по оружию. Чтоб боялись его - и скрипучий Балан, и вкрадчиво-тихий Данько Титаренко. Чтоб смекнули, что значит клинок в его руке. Они еще не видели, как его винтовка стреляла на фронте. Для них он, Степан, только муж Софии, которого можно укротить хитрыми речами и горилкой. "Сволочи, сволочи!.." И вспомнил, как на фронте после боя за одно село забежал в зажиточную хату перекусить малость третий день уже перебивались одной только юшкой из воблы и чечевицы. В хате не было ни души. И уже повернулся уходить, как вдруг заметил под печью хозяйку. Спрятаться полностью ей не удалось - настолько толста была. Так и застряла. И понял - не от страха пряталась, а чтобы не оказывать гостеприимства. Громко выругавшись, он едва сдержался, чтобы не выстрелить. А сейчас пожалел, что не разрядил винтовку, - тот выстрел был бы и в Балана, и в Данилу Котосмала!.. "Сволочи, сволочи!.."
София клокотала в бессильном гневе, тяжело дышала, моргала, толкала мужа коленом.
- Что-то хочешь сказать? - обернулся к ней Степан. - Так говори громко. У меня от родичей нету тайн... - И посмотрел ей в глаза чистым-чистым взглядом.
- Видать, нам пора идти... Скотине сена задать... Хлопоты по хозяйству... - София улыбнулась свахе сладенько и нежно.
- Рано еще... - без особой убежденности, но и без усталости от гостей, с неподвижным лицом успокоила ее Титаренчиха. Ее широкое, грубо обтесанное, словно зарубками иссеченное, лицо никогда не озарялось улыбкой.
- Ой, пожалуй, пойдем... Вставай-ка, старый! - будто разомлев от долгого сидения, тяжело поднялась София. А поднявшись, особенно почтительно поклонилась Балану и свату: - Спасибо за кумпанию! Да извиняйте, коли что не так... Может, кто брякнул что... несогласное...
- Бог простит... - проскрипел Балан. - И хазяи должны прощать... Христос терпел и нам велел.
- Ну, иди уж, иди! - нарочито грубо подтолкнула София мужа.
Степан смолчал, только взглянул на Яринку - прощаясь.
Никому из присутствующих не сказал ни слова.
София тоже молчала, пока не вышли за ворота.
- Ну?! - преградила она ему дорогу. - Иль за лахудрами своими заскучал, что родную жинку позоришь?
- Иди ты... - сказал он спокойно и негромко. - Ты хотела, чтоб я целовался с твоими куркулями?
- А закуркулила б тебя нелегкая! - София вздохнула тяжело, словно в великом горе.
На этом их перебранка и погасла. София и на этот раз сдержалась, чувствовала, что сейчас ничто уже не привлекает Степана в ее хате. Она была хозяйкой не только хаты, но и мужа и так просто, за здорово живешь, лишиться его не хотела. А лишиться легко, потому как Кучерявая Тодоська да Василина Одинец не дали бы пропасть такому мужику.
Подберут, проклятущие, и глазом не успеешь мигнуть!.. А пропали б вы все пропадом!
До самого вечера Степан не обмолвился ни словом. В ответ на обращение Софии буркнет "да", "нет" и опять углубится в работу. Раскалывал сосновые поленца, обстругивал рубанком дощечки и брусочки, мастерил табурет. В хате вкусно пахло живицей, мирный такой и уютный запах...
Вот если б в хате да еще и настоящий мир...
Сколотив табурет гвоздями (столярного клея не было), Степан торжественно стукнул им посреди комнаты и, то ли издеваясь над Софией, то ли в знак примирения, сказал:
- А ну-ка, сядь, не развалится ли...
София приняла его вызов, села, еще и покачалась.
- Вот это хозяин! Доведись, то и гроб для жинки сколотит!..
Степан усмехнулся.
- Вот только как этот хозяин обойдется двумя десятинами? - уже без намерения уязвить высказала свое беспокойство София. Помолчав, спросила его: - Так будешь брать землю в агропункте?..
- Нет. Не то закуркулишься ты. А тогда и в царство небесное не попадешь. А я - в коммуну.
Она долго смотрела на него, будто не узнавая.
- Какой-то такой ты стал... будто помешанный. И что с тобой сделалось?
- Человеком стал.
Утром, управившись со скотиной, Степан пошел в сельсовет. Здоровались женщины - день добрый! - останавливались, провожая взглядом, видимо, знали что-то или хотели дознаться от него. Удивлялся - как же хочется каждому залезть в чужую душу!.. Останавливали мужики, которых он еще, кажется, и не знал, брали его руку в свои ладони и, подолгу не отпуская, сочувственно заглядывали в глаза, покашливали - выдал? - имели в виду Яринку. "Да, да, надо..." И, очевидно, ждали приглашения на чарку... "Ой, оставьте меня в покое!.. Отдал все, что имел, и не осталось у меня ничего! Идите себе подобру-поздорову, люди, - хорошие ли, злые ли, хочу побыть наедине с собою, нет у меня здесь друзей, но не хочу иметь и врагов среди настырных, которые набиваются в друзья!
Идите себе, идите!.."
У крыльца сельсовета долго еще стоял и раздумывал.
В помещении секретарь озабоченно щелкал на счетах.
В другой комнате разговаривали двое - Ригор Полищук и председатель комнезама Безуглый.
- Здорово, хлопцы, - как-то устало пожал им руки Степан. Сел на лавку, долго молчал.
- Пришел с чем? Иль на посиделки?
- По делу, хлопцы. Только вот так сразу начать не могу. Надо бы нам вместе подумать. - Степан снова умолк и долго рассматривал групповой портрет членов правительства новообразованного Советского Союза, подошел ближе, читал фамилии, многих не знал. - "Чичерин... Луначарский... Семашко... Цюрупа... Яковенко... Красин... Курский..." А скажите-ка, хлопцы, кто это такой Яковенко, что наркомземом?
- Такой же мужик, как ты или я, - объяснил Ригор. - Только голова во-о!..
- Да ну! Чтоб простой мужик да в министры!.. Так, так... Ну, значит, про дело. Вот скажите вы мне: пошли б вы снова со мной на банду, если б объявилась?.. Вот так - плечо к плечу? Не побоялись бы, а?
- С ним пошел бы, - кивнул Ригор на Безуглого. И улыбнулся одними глазами. - А с тобою... - помолчал немного, - и с тобою тоже пошел бы! Да вот только - отпустила бы тебя снова твоя Сопия?.. Не по душе она мне. А через нее, так сказать, и ты.
- А что я - привязанный?.. Ну, да можешь думать как хочешь. Но только дюже заскучал я по винтовке, и дюже я не согласный с куркулями, как они шипят. И боюсь я, чтоб не ужалили они советскую власть. И хочется мне, чтоб они меня крепко не любили, чтоб за врага лютого принимали да чтобы из-за Софии не считали меня за родича. Да чтоб не надеялись на Польшу да Англию, когда, чтоб им пусто было, я при оружии! В армию я уже не годный. А в милицию - так пошел бы!
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, где Иван Иванович рассказывает, как Сашко
Безуглый удивил не только свою жену, но и все село
Жизнь в наших Буках - как лихорадка: то в холод тебя бросает, то в жар.
Безуглый удивил не только свою жену, но и все село
Жизнь в наших Буках - как лихорадка: то в холод тебя бросает, то в жар.
Невесело, скажу я вам, прошла для меня Яринкина свадьба, - с неделю ходил как в воду опущенный. Но вскоре и повеселиться пришлось. А причиной тому послужил наш председатель комнезама Сашко Безуглый. Молва по селу пошла, будто бы рехнулся он. Еще бы - то повыкидывал было все иконы из хаты, то жену чуть ли не порешил, как стала возражать, когда в партию вступал, а тут на тебе - библию читает!..
И куда бы теперь ни шел Безуглый, люди останавливаются и долго присматриваются - ну гляди ж ты, человек как человек, а такое с ним стряслось!.. Раньше, кажись, ничем себя не выявлял, а теперь вон глазами хлоп, хлоп, на людей смотрит, губы сложены трубочкой и посвистывает себе, как суслик - фью-у... фью-у... Ой, что-то оно не так!..
Здесь должен пояснить: так уж повелось в Буках, что самыми грамотными считали меня, Евфросинию Петровну, Нину Витольдовну, а более всего батюшку, но даже за нами никто не замечал, чтоб библию читали. У батюшки евангелие, но это совсем иное дело!.. Водился такой грех разве что за Романом Ступой, но все знали, что он далее первой книги Моисея не осилил. А кто прочитает всю библию, тот становится таким уж умным, что вскорости упрячут его в сумасшедший дом. Вот такая опасность поджидает всех умников!..
А как же выявилось это чудачество за Сашком? Да просто. Как-то вечером читал он толстенную книгу, а теща и глянь из-за плеча. А в книге той кто-то с роскошной белой бородой. Вот и разнеслась молва.
Как-то я подступился к нему. Показал мне Сашко эту книгу, и оказалось - "Капитал" Карла Маркса.
Рассказал я ему, что на селе про него болтают. Покачал он головой.
- А должно быть, и впрямь мне ума не хватает осилить эту премудрость. Поначалу у меня в глазах двоилось, а теперь уже троится... Ну, а сказать по чести, мне ли знать про капитал, тогда как у нас революция, а коммуна... - тут он стукнул кулаком по столу, - все одно будет!.. - И посмотрел на меня таким горящим и уничтожающим взглядом, будто я посмел сомневаться. - Вот увидите! Сделаем!
Я, конечно, подтвердил, что так оно и будет. Однако не сдержался, чтоб не пошутить.
- А как, - спрашиваю, - для себя или для всех?
- На всей земле!
Я снова поддакнул. Но все же осторожненько так спросил:
- А как вы мыслите себе процесс организации коммуны?
Сашко в недоумении заморгал.
- Ну, вот так - взяли и сделали!.. Собрались все бедняки и...
- ...снесли в кучу по пустому мешку, и стала груда зерна...
- Да вы что - смеетесь?! Государство же поможет!
- Конечно, без этого не обойтись. А то - ни коней, ни инвентаря, ни конюшен, ни семян, а тоже - в хозяева!..
- Не верите? - сморщился от обиды Сашко.
- Не очень, - говорю. - Вот возьмите, к примеру, хотя бы такое. Сколько среди вашего брата бедняка еще таких, как Плескало. Живет себе один-одинешенек в нетопленной хате, никаких у него забот, от ранней весны до поздней осени возится на пруду - рыбку ловит. А зимой прикрывает один глаз кожаным кружочком да прилаживает деревяшку к здоровой ноге и попрошайничает в дальних селах. Разве захочет такой вот Плескало работать?.. А как быть с пьяницами? Да они же пропьют все ваше хозяйство! А воры?..
- Это вы правду говорите, - удрученно согласился Сашко. - Но на вашу правду я вам свою скажу: не будем мы брать в коммуну ни лентяев, ни пьяниц, ни воров. Вот!
- Ну и получится как в раю: одни только праведники. А куда же вы денете грешников?..
Тут Сашко вновь заморгал глазами, а затем разразился такой тирадой, что я рассердился и ушел. Оказалось, что я и не за тех стою, и не тем дышу...
Не знаю, одолел ли Сашко "Капитал", но тещу свою, что слух по селу распустила - зять, мол, не в своем уме, - совсем сбил с панталыку.
Как-то зашла она к дочке. Поздоровался Сашко с ней, мамой назвал, а потом так ласково попросил:
- Подойдите-ка сюда!
Подошла теща, а этот пакостник мигом накрыл ее скатертью и так вот подчеркнуто строго:
- Стойте и не шевелитесь! Ну-ка!
Положил теще на голову книгу и с полчаса читал вслух.
Теща едва чувств не лишилась.
А как закончил чтение богоданный зять, так сказал:
- Судачили вы, мама, про меня: "тронутый", мол, и то и се, вот и пришлось мне вас в новую веру перекрестить. Ну как, полегчало вам?.. И не вздумайте, - говорит, - к попу идти, чтоб снова открестил, не то пристрелю долгогривого. А чтобы в вас крепче новая вера держалась, печатку на тайном месте поставлю.
Ой, как кинется теща в слезы:
- Смолчу, смолчу, вот те крест святой, только печатки не ставь.
- Ну, так помалкивайте, мама, и если с полгода не согрешите языком, то, может, и отчитаю вас в прежнюю веру.
Как узнала, говорят, Сашкина жена, так ринулась на мужа с рогачом. Но он и жинку озадачил:
- Если ты не перебесишься, так зачитаю старую, что не разогнется в пояснице, а у тебя язык отнимется. Ну, - говорит, - ударь меня! Ударь!
И что вы думаете - опустились руки у жены.
- Не боюсь я, - говорит, - что язык отнимется, сроду такого с женщинами не случалось, а боюсь я только того, мол, чтоб от рогача не стал ты еще дурнее!.. А хотя вы и комнезамы, но и вам нельзя быть без царя в голове! - Вот так и ляпнула горластая Зинка, Сашкина жена.
А Сашко Безуглый и вправду что-то такое надумал. Все говорил с Ригором, спорил, порой чуть ли не на кулаках доказывал свою правоту.
Когда это случалось на людях, то слышали все частенько, как Ригор Полищук на пламенные Сашкины речи бурчал сурово:
- Я раньше тебя про это думал... Да только... нету у нас таких людей! Нашел где праведников искать - в Буках! Здесь каждый, к примеру, третий живоглот!
- Сам ты живоглот, если не веришь в коммуну!
- Чтоб я да не верил в коммуну?! Да только не в Буках! Может, лет через сто! Самогон гонят - как их ни трусим! В церковь ходят! Попу носят! Детей крестят! И ты меня не воспитывай - я воевал за коммуну!
- А я что - за Антанту?!
Казалось, вот-вот схватятся друг с другом.
Тяжело дыша, будто и вправду уже подрался, Ригор поворачивал беседу на мирные рельсы:
- Да поверь ты! Я сам про это балакал в уездном парткоме... А вот страшно... Ну, уездком будет решать... А только еще раз скажу - нет у нас таких сознательных, таких, стало быть, кому все грехи отпущены. А допускать в коммуну всякий сброд... Ведь коммуна, братец ты мой... раз за нее тысячи людей помирали... то ею шутить не годится!..
Тем не менее, заразившись настроением Безуглого, Ригор ходил с ним даже по полям, барахтаясь в сугробах и согревая руки в рукавах шинели. Прикидывали вдвоем, где отвести землю для коммуны.
Поползли слухи по селу, встревожились богатеи - еще бы, лучшую землю отберут от хозяев для всяких вшивых! А чтоб вы ноги переломали, пока снуете да меряете!..
Плохо чувствовали себя мужики. Говорил писарь, а ему достоверно ведомо: отрежут от Буков двести десятин и прирежут Половцам. И это справедливость? Испокон веку числилась земля за буковской общиной, каждый пастушок знал границы, которыми были отмежеваны половеччина от буковщины, старые мужики даже задами своими могли засвидетельствовать эти межи (в старину, рассказывают, отмежевывая село от села, на главных поворотах межи пороли пойманных для этой цели мальчишек - для памяти!), а тут на тебе отдавай лентяям половчанам и коммуне!.. Нет, не знают об этом высшие власти!..
На сельсовет и комнезам надежды не было. Потому как и Ригор, и Сашко Безуглый ради коммуны все Буки отдадут. Ради их партийной справедливости...
Тайно собирались мужики у Балана, выбирали доверенных, тайно от местных властей собирались те к самому всеукраинскому старосте.
А как же, пойдем. Расскажем, как издеваются комнезамы - это при народной-то власти! Скинут Ригора, ей-богу! И Безуглого в три шеи - это вам не восемнадцатый годик!
Надели, говорят, хозяева старые кожухи - латаные и облезлые, обулись в разбитые сапоги, обмотав их мешковиной, чтоб не сказали сторожа при власти - о-о, куркули приперлись! - сели в кукушку... и-и - прощайте, родные Буки, вернемся невесть когда, если не с золотой грамотой, так в поминальной грамотке...
А Сашко с Ригором направляли своих ходоков - в уезд. Написали все, как должно быть, - и чернозем, мол, у нас в аршин, и постройки в бывшей экономии Бубновского кое-где сохранились, а остальное можно подправить, и земельная норма, мол, у нас лишняя есть, и народ, сильно желающий в коммуну, в полном наличии, и инвентарь помещичий, если хорошенько потрусить куркулей, тоже найдется, - и саковские плуги, и бороны "зигзаг", и скоропашки, и еще пружинные культиваторы. И еще два паровых трактора заржавелых. Вот и давайте нам, мол, землю, да постройки, да инвентарь, который, как сказано, богатеи растащили из экономии, да кредиты на покупку лошадей и крупного рогатого скота, да посевной заем, да материи на одежду - негоже ведь коммунарам отсвечивать грешным телом, - да и станем жить на зависть всем, кто в коммуну не хочет и кого не хочет коммуна.