Многие братья отреагировали на это неведомое существо с удивлением, а то и со страхом, но все как-то сразу поверили в его существование. Все без исключения они восприняли эту тварь как что-то омерзительное, смотрели на нее с отвращением и ужасом, презрением и праведным гневом, словно, увидев ее впервые, сразу признали в ней древнее чудище.
Если кто-то от удивления и лишился дара речи, то очень быстро вновь обрел способность озвучивать свои мысли, так что салон вездехода наполнился восклицаниями. Среди обращений к Христу и Деве Марии я услышал имена всяких демонов и даже отца всех демонов, хотя практически уверен, что первыми прозвучали слова, сорвавшиеся с губ брата Костяшки: «Mamma mia».[33]
Родион Романович полностью остановил свой вездеход, позволяя белому демону пересечь дорогу.
Когда брат Костяшки нажал на педаль тормоза, колеса с надетыми на них цепями чуть заскользили по обледеневшему асфальту, но вездеход не стащило с дороги, и мы тоже остановились.
Костяные ножки поднимали фонтанчики снега при движении по лугу. Тварь пересекала дорогу, словно и не замечая нашего присутствия. Остающийся за ней след на гладкой поверхности свежевыпавшего снега не оставлял никаких сомнений в реальности существа, которое мы видели перед собой. Уверенный в том, что безразличие чудища к нам — ложное и оно возвратится, я повернулся к брату Костяшки:
— Поехали. Не стойте на месте. Поехали. Поехали, нам нужно побыстрее добраться до школы.
— Я не могу ехать, пока не поедет он, — брат Костяшки указал на первый вездеход, который блокировал нам дорогу.
Справа, на юге, поднимался довольно крутой склон, по которому Uber-скелет спустился с быстротой и грацией сороконожки. Там проехать мы не могли. Наверняка перевернулись бы из-за крутизны склона и глубокого снега.
Костяная тварь скрылась на северном лугу, растаяла в снежной пелене, но я не сомневался, что очень скоро мы увидим ее вновь.
Родион Романович все еще держал ногу на педали тормоза, и красные задние фонари окрашивали кровью падающий мимо них снег.
Луч находился на пару футов ниже дороги. Мы могли бы объехать Романовича, но опять же рискуя перевернуться.
— Он ждет, чтобы взглянуть на чудовище еще раз, — догадался я. — Будто рехнулся. Нажмите на клаксон.
Брат Костяшки нажал, и тормозные огни вездехода Романовича мигнули. Костяшки еще раз нажал на клаксон, русский тронул вездеход с места, но тут же снова остановил.
Слева на лугу появилось чудовище, прочерчивая полосу на снегу, двигаясь не столь быстро, как прежде, со зловещей целенаправленностью.
Удивление, страх, любопытство, недоверчивость… что бы ни держало Романовича на месте, теперь он вырвался из-под чар. Вездеход покатил вперед.
Но, прежде чем Романович успел набрать скорость, чудовище добралось до дороги, его передняя часть поднялась над землей, отрастила множество лапок с клешнями, схватила вездеход и перевернула набок.
Глава 39
Вездеход лежал на правом борту, медленно вращающиеся колеса напрасно искали возможности зацепиться за падающий снег.
Русский и восемь монахов могли выбраться только через заднюю дверцу и те боковые, что сейчас смотрели на небо, но не без труда и не так быстро.
Я предположил, что чудовище попытается открыть дверцы и залезть в салон за жертвами или будет хватать их, когда они попытаются вылезти из вездехода. А потом поступит с ними так же, как поступило с братом Тимоти. Я не знал, как это делается, но не сомневался, что оно методично подцепит их всех и подтянет к себе, одного за другим.
А собрав урожай, утащит в градирню, распнет на стене, как брата Тимоти, трансформирует их тела в девять куколок. Или сразу набросится на нас, сидящих во втором вездеходе, и тогда в градирне разом появятся восемнадцать куколок.
Но вместо того, чтобы начать потрошить перевернутый вездеход, существо отступило от него и ждало, а на его теле непрерывной чередой менялись калейдоскопические рисунки.
С апломбом опытного водителя, который в любой ситуации знает, что нужно делать, брат Костяшки пристегнулся ремнем безопасности, оторвал плуг-снегоочиститель от мостовой, включил заднюю передачу, подал вездеход назад.
— Мы не можем оставить их в ловушке, — сказал я, и братья согласно загудели.
— Мы никого не оставляем, — заверил меня Костяшки. — Я только надеюсь, что они достаточно напуганы и не полезут из вездехода.
Как жуткая скульптура, созданная могильными ворами, костяная груда стояла часовым у обочины. Возможно, чудовище ждало, когда же откроются дверцы перевернутого вездехода.
Когда мы отъехали на пятьдесят ярдов, снег затуманил силуэт вездехода и практически полностью скрыл костяного монстра.
Я тоже пристегнул ремень безопасности, услышал, как за моей спиной то же самое проделали все братья. Даже если второй пилот у тебя — Бог, все равно имеет смысл взять с собой парашют.
Брат Костяшки сбросил скорость до нуля. А потом переключил передачу.
В салоне установилась тишина, нарушаемая только дыханием монахов.
— Libera nos a malo, — сказал брат Альфонс. «Убереги нас от зла».
Костяшки перенес ногу с педали тормоза на педаль газа. Двигатель заурчал, цепи заскребли по мостовой, меняя голос по мере того, как мы набирали скорость, катясь вниз по склону, чтобы проскочить мимо перевернутого вездехода и атаковать врага.
Наша цель не замечала нас до момента столкновения, а может быть, просто не ведала страха.
Мы врезались в монстра плугом и мгновенно потеряли большую часть набранной скорости.
Яростный вой ворвался в кабину. Лобовое стекло разлетелось вдребезги, осколки полетели на нас, а вместе с ними — кости, как отдельные, так и соединенные друг с другом.
Такой вот многокостный ошметок приземлился мне на колени, сжимаясь, как изломанный краб. Мой мужской крик нисколько не отличался от крика юной школьницы, которую удивил соученик, незаметно подбросив ей на колени мохнатого паука. Я сшиб эту мерзость на пол.
Ошметок терся о мои ботинки, определенно не собираясь причинять вреда. Так на отрубленной голове продолжают дрожать ресницы. Тем не менее я подтянул ноги на сиденье и плотно подоткнул бы под себя все нижние юбки, если б они на мне были.
Проскочив перевернутый вездеход на десять ярдов, мы остановились, потом задним ходом вернулись. Кости громко трещали под колесами.
Выскочив из кабины, я увидел, что мостовая завалена костями различной формы и размеров. Некоторые костяные системы величиной не уступали пылесосу, другие — электрическому чайнику или тостеру. Все они шевелились, сгибались, разгибались, складывались, раскладывались, словно пытаясь повиноваться приказу невидимого колдуна.
На мостовой валялись и тысячи одиночных костей. Они трепыхались, словно земля под ними дрожала, но я не чувствовал этой дрожи сквозь подошвы лыжных ботинок.
Отбрасывая кости в сторону, я расчистил дорогу к перевернутому вездеходу, забрался на него. Братья широко раскрытыми глазами смотрели на меня через стекла боковых дверец.
Я открыл одну дверцу, брат Руперт залез на вездеход, чтобы помогать мне. Скоро мы вытащили из салона русского и всех братьев.
Кого-то в синяках, всех — потрясенными, но обошлось без серьезных травм.
Осколки костей проткнули все четыре колеса второго вездехода. И теперь он стоял на спущенной резине. Оставшуюся сотню ярдов до школы нам предстояло преодолеть на своих двоих.
Никому не пришлось высказывать мнение, что там, где появилось одно костяное чудище, могли водиться и другие. Собственно, из-за испытанного шока или страха слова произносили по минимуму, да и те очень тихо.
Все принялись торопливо выгружать из вездеходов инструменты и прочие вещи, которые монахи везли с собой, чтобы укрепить оборонительные редуты школы и защищать детей.
Костяной мусор громыхал все тише, некоторые кости стали разваливаться на кубики разных размеров, словно они и не были цельными костями, а состояли из многих соединенных между собой элементов.
Когда мы двинулись к школе, Родион Романович снял ушанку, наклонился и затянутой в перчатку рукой насыпал этих кубиков в «мешок» из медвежьей шкуры.
Поднял голову и увидел, что я наблюдаю за ним. Сжимая ушанку в одной руке, словно кошель, набитый сокровищами, другой подхватил большой ящик с инструментами, по внешнему виду больше напоминающий «дипломат», и двинулся к школе.
Вокруг нас ветер вроде бы что-то говорил, все злее и злее, на каком-то грубом языке, идеальном для проклятий, злословия, богохульства и угроз.
Затянутое облаками небо спустилось вниз, чтобы встретиться с засыпанной снегом землей, и за исчезновением горизонта последовало исчезновение всего созданного человеком и природой. Серый свет дня не оставлял ни единой тени, не освещал, а слепил. В этой белизне сливалось все, кроме того, что находилось непосредственно под ногами, и мы брели, со всех сторон окруженные белым, белым и белым.
Затянутое облаками небо спустилось вниз, чтобы встретиться с засыпанной снегом землей, и за исчезновением горизонта последовало исчезновение всего созданного человеком и природой. Серый свет дня не оставлял ни единой тени, не освещал, а слепил. В этой белизне сливалось все, кроме того, что находилось непосредственно под ногами, и мы брели, со всех сторон окруженные белым, белым и белым.
С моим психическим магнетизмом я никогда не теряю нужного направления. Но пара-тройка братьев наверняка могли заблудиться и так и бродили бы рядом со школой, если бы не держались друг за друга и не ориентировались на проложенную плугами-снегоочистителями колею, пусть с каждой минутой ее заносило все сильнее.
Другие костяные чудища могли находиться неподалеку, и я подозревал, что вся эта белизна не слепила их так же, как нас. Их органы чувств, похоже, не соответствовали нашим, но, возможно, их превосходили.
За два шага от закатываемых под потолок ворот я увидел их и остановился. Когда все монахи собрались рядом, я быстро пересчитал их по головам, чтобы убедиться, что мы никого не потеряли. Монахов было не шестнадцать, а семнадцать. Русский тоже пришел, но я не включил его в число монахов.
Мимо больших ворот я провел их к маленькой двери. Открыл ее мастер-ключом.
Когда все вошли в гараж, переступил порог, закрыл дверь, запер на врезной замок.
Братья поставили вещи на пол, стряхивали друг с друга снег, стягивали капюшоны.
Семнадцатым монахом оказался брат Леопольд, послушник, который частенько приходил и уходил с ловкостью призрака. Его веснушчатое лицо выглядело не таким уж открытым, как всегда. Куда-то подевалась и обаятельная улыбка.
Леопольд стоял рядом с Родионом Романовичем, и что-то в их позах и фигурах подсказывало мне, что они не просто хорошо знают друг друга, но союзники в каком-то только им известном деле.
Глава 40
Романович опустился на одно колено и высыпал на бетонный пол гаража содержимое шапки-ушанки: костяные кубики.
У самых больших сторона составляла полтора квадратных дюйма, у маленьких — полдюйма, не больше. Полированные и гладкие, они напоминали игральные кости, только без точечек на сторонах. И выглядели так, словно изготовила их не природа, а машины на заводе.
Они дергались, постукивали друг о друга, будто жизнь еще не полностью их покинула. Возможно, их возбуждала память кости, частью которой они были, согласно заложенной в них программе, они могли восстановить эту кость, но в сложившихся условиях им чего-то для этого не хватало.
Кубики напоминали прыгающую фасоль, семена мексиканского растения, которые перемещались благодаря движениям личинки бабочки, жившей в каждом.
И хотя я не верил, что в кубиках находится что-то живое, скажем, личинка бабочки, у меня не было ни малейшего желания раскусить один из них, чтобы проверить эту версию.
Когда все братья собрались вокруг кубиков, один из самых больших завибрировал еще сильнее… и рассыпался на четыре идентичных кубика, естественно, меньшего размера.
Тут же кубик поменьше перевернулся на другую сторону и тоже разделился на четыре части, еще меньших размеров.
Оторвавшись от делящихся кубиков, Романович встретился взглядом с братом Леопольдом.
— Квантомизация, — сказал послушник.
Русский согласно кивнул.
— Что тут происходит? — спросил я.
Вместо того чтобы ответить мне, Романович вновь уставился на кубики.
— Невероятно, — говорил он, похоже, сам с собой. — Но где тепло?
Брат Леопольд отступил на два шага, словно вопрос этот встревожил его.
— Тебе сейчас хочется быть милях в двадцати отсюда, — кивнул Романович. — Но сам видишь, уже поздно.
— Вы знали друг друга до приезда сюда, — похоже, я не сделал никакого открытия.
Кубики все быстрее и быстрее делились на меньшие.
Посмотрев на братьев, ожидая, что они поддержат мое требование к русскому дать внятный ответ, я обнаружил, что ни Романович, ни Леопольд совершенно их не интересуют. Половина монахов смотрели на меня, остальные — на странные и постоянно уменьшающиеся предметы на полу.
— Одд, — обратился ко мне брат Альфонс, — когда в вездеходе мы увидели эту выходящую из снега тварь, вид ее, похоже, не изумил тебя так же, как нас.
— Я просто… не знал, что и сказать, — ответил я.
— Твой левый глаз это подтверждает, — брат Квентин хмурился, как, должно быть, хмурился, глядя на очередного допрашиваемого преступника в отделе расследования убийств.
Кубики продолжали делиться, число их росло и росло, но общей массе полагалось оставаться неизменной. Возьмите яблоко, взвесьте, порежьте на кубики, опять взвесьте, весы покажут ту же величину. На полу масса кубиков определенно уменьшалась.
Последнее говорило за то, что чудовище все-таки было сверхъестественным и состояло из эктоплазмы, пусть и создавалась полная иллюзия того, что мы имели дело с материальным объектом.
Конечно, эту гипотезу еще требовалось доказать. Во-первых, брат Тимоти погиб, а обычный призрак убить его не мог. Во-вторых, вездеход перевернул не полтергейст.
Судя по мертвенной бледности, которая залила обычно веселое мальчишечье лицо брата Леопольда, ему в голову пришла совсем другая гипотеза, в которой не было ничего сверхъестественного, а потому, возможно, еще более пугающая.
На полу кубики все множились и уменьшались в размерах. Теперь они уже напоминали рассыпанную соль. А потом… на бетонном полу осталась только пыль, словно русский ничего не высыпал из шапки-ушанки.
Кровь начала приливать к лицу брата Леопольда, по телу пробежала дрожь, он облегченно выдохнул.
Мастерски отвлекая от себя внимание братьев, у которых наверняка накопились к нему вопросы, Романович подыграл монахам, которые почему-то решили, что мне о происходящем здесь известно больше, чем им.
— Мистер Томас, что это было за существо?
Все братья смотрели на меня, и я вдруг осознал, что я (с мастер-ключом и иногда странным поведением) всегда был для них фигурой куда более таинственной, чем русский или брат Леопольд.
— Я не знаю, что это было.
— Левый глаз не дергается, — заметил брат Квентин. — Ты научился держать его под контролем или действительно не уходишь от ответа?
Но прежде, чем я успел открыть рот, заговорил аббат Бернар:
— Одд, я бы хотел, чтобы ты рассказал братьям о своих необычных способностях.
Оглядев лица монахов, глаза каждого заблестели от любопытства, я покачал головой.
— Во всем мире о моем секрете знает вполовину меньше людей. А так… он станет достоянием широкой общественности.
— Я приказываю им воспринимать твои признания как исповедь, — сказал аббат. — Как исповедники, они будут хранить их и никогда ни с кем ими не поделятся.
— Не все, — я не стал обвинять брата Леопольда в том, что тот рассказал своему духовнику далеко не все, готовясь к вступлению в религиозный орден, и посмотрел на Романовича.
— Я никуда не уйду, — и, словно подчеркивая свои слова, русский вернул ушанку на голову.
Я знал, что он захочет услышать все мои признания, но предпринял еще одну попытку избавиться от него:
— Разве вам не нужно разукрасить кремом еще парочку отравленных пирогов?
— Нет, мистер Томас, я разукрасил все десять.
Я вновь оглядел ожидающие моего ответа лица монахов.
— Я вижу мертвых.
— Этот парень, возможно, старается уйти от ответа, когда чувствует в этом необходимость, — подал голос брат Костяшки, — но лжет он хуже двухлетнего малыша.
— Спасибо, — выдохнул я.
— В другой жизни, до того, как Господь позвал меня, — продолжил брат Костяшки, — я жил в грязном море лжи и лжецов и плавал там не хуже других. Одд на них не похож, не похож на меня, каким я был. Если на то пошло, не похож ни на кого из знакомых мне людей.
Ободренный такой поддержкой, я рассказал свою историю, достаточно подробно, включая и те годы, что я проработал в тесном контакте с начальником полиции Пико-Мундо, который поручился за меня перед аббатом Бернаром.
Братья слушали с живым интересом, не высказывая сомнений. Хотя ни призраков, ни бодэчей в доктринах их веры не было, эти люди верили, что Вселенная создана Богом и в ней установлен священный вертикальный порядок. Признав существование чудовища-из-бурана (определенно демона), они не стушевались, когда им предложили поверить, что к некоему повару блюд быстрого приготовления приходят мертвые, а он в меру сил старается сделать так, чтобы их смерть не осталась безнаказанной.
Новость о том, что брат Константин не покончил с собой, вызвала бурную реакцию. А вот безлицая фигура Смерти на колокольне скорее заинтриговала их, чем испугала. Они пришли к общему мнению, что традиционный экзорцизм против призрака на колокольне мог бы оказаться более эффективным, чем против Uber-скелета, который перевернул вездеход.