Он не наклонялся вперед, не пытался вжать голову в плечи, чтобы хоть как-то уберечься от жгучего ветра, стоял, выпрямившись во весь рост, расправив плечи, а потом уверенной походкой вошел в гостевое крыло. Наверное, ничего другого и не следовало ожидать от человека, который когда-то готовил людей к смерти.
Как только он исчез за дверью, я открыл водительскую дверцу его вездехода, выключил фары, заглушил двигатель, а ключи сунул в карман.
Поспешил к своему вездеходу, проделал то же самое с фарами, двигателем и ключами, гарантируя тем самым, что Романович не сможет отогнать обратно к школе ни одну из машин.
А последовав за моим любимым верзилой в гостевое крыло, я нашел там шестнадцать братьев, собравшихся ехать в школу.
Практичность заставила их сменить привычные рясы на зимние комбинезоны. Нет, не те модные комбинезоны, которые вы можете увидеть на горнолыжных склонах Аспена и Вейля.[30] Они не повторяли контуры тела, чтобы улучшить аэродинамику и подчеркнуть сексуальность, не отличались яркой расцветкой.
Рясы и одежду для церемоний, которую носили монахи, кроили и шили четверо братьев, обученных портновскому искусству. Эти же четверо разработали и пошили комбинезоны.
Из тусклой серо-синей ткани, безо всяких украшений, но с капюшонами на подкладке, нейлоновыми вставками, облегающими манжетами, резиновыми штрипками. Короче, речь шла об идеальной одежде для расчистки дорожек и другой работы на открытом воздухе в отвратительную погоду.
По прибытии Романовича братья начали надевать поверх комбинезонов теплые куртки из водонепроницаемой ткани. Как и на комбинезонах, на куртках было много застегивающихся на «молнию» карманов.
В такой униформе, с капюшонами, плотно обтягивающими их добрые лица, выглядели они как шестнадцать астронавтов, только что прибывших с такой мирной планеты, что тамошним гимном была песня: «Парад плюшевых медвежат».
Брат Виктор, бывший морской пехотинец, ходил среди остальных монахов, дабы убедиться, что все необходимые инструменты доставлены в район сосредоточения.
Отойдя на два шага от двери, я заметил брата Костяшки, он заговорщицки мне кивнул, и мы тут же отошли в дальний конец приемной, чтобы переброситься парой слов наедине.
— Укреплять и защищаться против кого, сынок? — спросил меня брат Костяшки, когда я передал ему ключи от вездехода, на котором приехал Романович. — Когда ты «ложишься на матрасы»,[31] принято знать, с кем воюешь.
— В том, что они — плохиши, можете не сомневаться, но объяснять что-либо здесь времени у меня нет. Я все расскажу в школе. Моя главная проблема — как все объяснить братьям, потому что ситуация более чем странная.
— Я поручусь за тебя, парень. Когда Костяшки говорит, что чье-то слово — золото, сомневающихся не бывает.
— На этот раз точно будут.
— Лучше бы не было. — Лицо брата Костяшки закаменело, и он превратился в бога из древнего храма, который жестоко карал сомневающихся. — Лучше бы сомневающихся в тебе не было. А кроме того, может, они и не знают, что Бог держит руку у тебя на голове, но ты им нравишься, и они чувствуют, что ты особенный.
— И они без ума от моих оладий.
— Оладьи тебе только в плюс.
— Я нашел брата Тимоти, — сообщил я. Каменное лицо чуть расслабилось.
— Нашел бедного брата Тимоти таким, как я и предполагал, не правда ли?
— Не совсем таким, сэр. Но да, он уже с Богом.
Перекрестившись, брат Костяшки пробормотал молитву за упокой души брата Тимоти.
— Теперь мы точно знаем, что Тим не убежал в Рено за двумя «эр». Шерифу придется взглянуть правде в лицо, обеспечить детям защиту, о которой ты говоришь.
— Хотелось бы, чтобы он обеспечил, но пока рассчитывать на это не стоит. Тела у нас по-прежнему нет.
— Может, у меня что-то с ушами, но вроде бы ты сказал, что нашел его тело.
— Да, сэр, я нашел его тело, но теперь от него осталась разве что первая пара сантиметров лица, завернутая, как крышка банки с сардинами.
Глядя мне в глаза, брат Костяшки обдумал мои слова.
— Ты говоришь что-то непонятное, сынок.
— Да, сэр, непонятное. Я все расскажу, когда мы доберемся до школы, и после моего рассказа все станет еще более непонятным.
— И ты думаешь, этот русский парень, он как-то с этим завязан?
— Он — не библиотекарь, а если раньше и был могильщиком, то не ждал, когда работа придет к нему, сам ею себя обеспечивал.
— Этого я тоже понять не могу. Как твое плечо?
— Немного побаливает, но терпимо. А с головой все в порядке, заверяю вас, сотрясения мозга не было.
Половина одетых для непогоды монахов уже занесла свои вещи в вездеходы, вторая половина толпилась у дверей, когда брат Саул, он в школу не ехал, подошел к нам, чтобы сказать, что телефоны аббатства замолчали.
— Так обычно и бывает в такую сильную непогоду? — спросил я.
Брат Костяшки покачал головой.
— За все годы, проведенные мною здесь, может, случалось один раз.
— Есть еще мобильники, — напомнил я.
— Что-то подсказывает мне, что с мобильниками будет та же история, сынок.
Даже в хорошую погоду мобильная связь в этом горном районе была не очень устойчива. Я выудил мобильник из кармана куртки, включил, мы подождали, пока осветившийся экран сообщит нам дурные новости, и он сообщил.
Получалось, что в момент кризиса, если б он наступил, нас лишили надежной связи между школой и аббатством.
— Когда я работал у Мартинелли, для схожих ситуаций у нас была одна фраза, которую мы произносили, если случалось слишком много странных совпадений.
— Никаких совпадений нет, — напомнил я.
— Разумеется. Мы говорили: «Кому-то из нас ФБР вставило «жучка» в задний проход».
— Хлесткая фраза, сэр, но я был бы счастлив, если бы речь шла о ФБР.
— Ну, я тогда принадлежал к темной стороне. Тебе бы лучше сказать русскому, что обратного билета у него нет.
— Его ключи у вас.
С ящиком для инструментов в одной руке и бейсбольной битой в другой последний одетый в комбинезон и куртку монах вышел за дверь. Русского в комнате не было.
Когда брат Костяшки и я покинули приемную, Родион Романович уже отъезжал на первом вездеходе, загруженном монахами и их снаряжением.
— Будь я проклят! — вырвалось у меня.
— Ты поосторожней с такими словами, сынок.
— Он взял оба комплекта ключей.
Романович доехал до поворота за церковь и остановился, вероятно дожидаясь, пока я последую за ним.
— Это плохо, — я покачал головой.
— Может, Бог счел необходимым вмешаться и ты пока просто не понимаешь, что это как раз хорошо.
— В вас говорит вера или неуемный оптимизм мыша, который спас принцессу?
— В принципе, первое не так уж и отличается от второго. Ты поведешь вездеход?
Я протянул брату Костяшки ключи от второго вездехода.
— Нет. Хочу просто сидеть и ругать себя за глупость.
Глава 37
Небо, похоже, подсвечивало день меньше, чем укрытая белоснежным одеялом земля, словно настоящее солнце умирало, а из земли рождалось новое, пусть и холодное, которое давало немного света, но никакого тепла.
Брат Костяшки ехал следом за дьявольски хитрым библиотекарем, держась на безопасном расстоянии, я сидел рядом и дулся на себя. Восемь монахов и их вещи занимали второй, третий и четвертый ряд сидений вездехода.
Вы могли бы ожидать, что монахи будут сидеть тихо, молчаливо молиться, медитировать и изобретать новые способы сокрытия от человечества того очевидного факта, что церковь — инопланетная организация, решившая установить власть над миром посредством контроля разумов. Об этом знал еще мистер Леонардо да Винчи, и тому свидетельство — его самый знаменитый автопортрет, на котором он изобразил себя в пирамидальной шапке из оловянной фольги.
Опять же время нашей поездки, первый час дня, приходилось на период Меньшего молчания, которое соблюдалось до той степени, которую позволяла выполняемая монахами работа, но монахи разболтались. Они тревожились из-за своего пропавшего брата, Тимоти, волновались из-за того, что неизвестные личности хотят навредить детям в школе. В голосах слышались страх, смирение, но и радость от осознания того, что им доведется стать храбрыми защитниками невинных.
— Одд, нам всем предстоит умереть? — спросил брат Альфонс.
— Я надеюсь, что никто из нас не умрет, — ответил я.
— Если мы все умрем, шериф будет опозорен.
— Я не могу понять, — подал голос брат Руперт, — как наша смерть может привести к позору шерифа.
— Заверяю тебя, брат, — ответил ему брат Альфонс, — я говорил не о том, что наша массовая смерть станет приемлемой ценой за поражение шерифа на следующих выборах.
— Одд, кто эти убийцы детей? — спросил меня брат Квентин, который одно время служил в полиции. Сначала патрульным, потом детективом отдела расследования убийств.
— Заверяю тебя, брат, — ответил ему брат Альфонс, — я говорил не о том, что наша массовая смерть станет приемлемой ценой за поражение шерифа на следующих выборах.
— Одд, кто эти убийцы детей? — спросил меня брат Квентин, который одно время служил в полиции. Сначала патрульным, потом детективом отдела расследования убийств.
— Мы еще не знаем наверняка, — я повернулся к нему. — Но точно знаем: что-то грядет.
— И каковы доказательства? Очевидно, недостаточно конкретные, чтобы убедить шерифа? Угрожающие телефонные звонки, что-то в этом роде?
— Телефон не работает, — ответил я, — так что никаких угрожающих звонков больше не будет.
— Ты уклоняешься от ответа? — спросил брат Квентин.
— Да, сэр, уклоняюсь.
— Получается у тебя ужасно.
— Я стараюсь как могу, сэр.
— Нам нужно знать имя нашего врага, — настаивал брат Квентин.
— Мы знаем, — ответил за меня брат Альфонс. — Имя его — легион.
— Я говорю не про нашего абсолютного врага, — покачал головой брат Квентин. — Одд, мы не собираемся выступить против Сатаны с бейсбольными битами?
— Если это Сатана, запаха серы я не учуял.
— Ты опять уклоняешься от ответа.
— Да, сэр.
— А с чего тебе уклоняться от ответа на вопрос, Сатана это или нет? — спросил с третьего ряда брат Августин. — Мы все знаем: если это не сам Сатана, то какие-нибудь антирелигиозные фанатики или им подобные, не так ли?
— Воинствующие атеисты, — поддакнули с последнего ряда.
— Исламофашисты, — высказал кто-то из монахов свое компетентное мнение. — Президент Ирана сказал: «Мир станет чище, когда никто не будет праздновать субботу. После того как эти умрут, мы уничтожим и воскресную толпу».
Заговорил брат Костяшки, не отрывая глаз от дороги:
— Не нужно строить догадки. Мы доберемся до школы, и аббат Бернар расставит все на свои места.
В удивлении я указал на первый вездеход:
— Аббат там?
Брат Костяшки пожал плечами.
— Он настоял, сынок. Может, весом он не больше мокрого кота, но для команды он — плюс. Нет в мире ничего такого, что могло бы испугать аббата.
Со второго ряда брат Квентин положил руку мне на плечо, возвращаясь к наиболее интересующему его вопросу с настойчивостью опытного копа, поднаторевшего в расследованиях.
— Я лишь хочу сказать, Одд, что мы должны знать имя нашего врага. Мы не отряд подготовленных бойцов. И если дело дойдет до схватки, а мы не будем знать, от кого защищаться, то можем так разнервничаться, что начнем молотить бейсбольными битами друг друга.
— Не стоит недооценивать нас, брат Квентин, — мягко упрекнул его Августин.
— Может, аббат благословит бейсбольные биты, — предположил брат Кевин с третьего ряда.
— Я сомневаюсь, чтобы аббат нашел пристойным благословлять бейсбольную биту даже для того, чтобы гарантировать победную круговую пробежку, — возразил брат Руперт, — не говоря уж о том, чтобы превратить биту в более эффективное оружие для разбивания чьих-то голов.
— Я очень надеюсь, что нам не придется никому разбивать головы, — сказал брат Кевин. — Меня начинает мутить от одной только мысли об этом.
— Не замахивайся высоко, — посоветовал брат Костяшки, — и бей по коленям. Человек со сломанными коленями уже никому не угрожает, и травма эта не смертельная. Со временем колени срастаются. В большинстве случаев.
— Перед нами серьезная моральная дилемма, — гнул свое брат Кевин. — Разумеется, мы должны защитить детей, но ломать колени — не христианское дело.
— Христос, — напомнил ему брат Августин, — вышиб менял из храма.
— Все так, но в Писании я нигде не прочитал, что при этом наш Господин сломал им колени.
— Может, нам всем действительно предстоит умереть, — предположил брат Альфонс.
— Тебя встревожило нечто большее, чем угрожающий телефонный звонок, — брат Квентин говорил, не убирая руки с моего плеча. — Может… ты нашел брата Тимоти? Ты нашел, Одд? Мертвым или живым?
В этот момент я не собирался рассказывать, что нашел его мертвым и живым, что он внезапно трансформировался из Тима в нечто такое, что Тимом никогда не было.
— Нет, сэр, ни мертвым и ни живым.
Глаза Квентина превратились в щелочки.
— Ты опять уклоняешься от ответа.
— Как вы можете это знать, сэр?
— Ты мне подсказываешь.
— Я?
— Всякий раз, когда ты уклоняешься от ответа, у тебя начинает чуть-чуть подергиваться левый глаз. И вот это подергивание выдает твое намерение уклониться от ответа.
Отворачиваясь от брата Квентина, чтобы он более не видел моего подергивающегося левого глаза, я заметил Бу, радостно бегущего в снегу вниз по склону.
За псом следовал Элвис, радующийся, как ребенок, не оставляя после себя следов, вскинув руки над головой.
Бу помчался через луг, подальше от расчищенной плугом дороги. Смеющийся Элвис устремился за ним. Рокер и собака исчезли из виду, буран нисколько им не мешал.
Обычно я сожалею о тех особых способностях (вижу мертвых, владею психическим магнетизмом), что дарованы мне. Мне хочется, чтобы горе, которое они мне принесли, не лежало на сердце тяжелым камнем, чтобы все сверхъестественное, увиденное мною, стерлось из памяти. Я хочу быть не особенным, а обычной душой в море душ, плыть по волнам дней в надежде, что после всех страхов и боли мне удастся обрести покой в тихой гавани.
Но случаются моменты, когда ноша эта представляется оправданной, моменты безграничной радости, невыразимой красоты, ощущения чуда, которое сокрушает разум, словно тебе позволили заглянуть в райский сад до того, как мы сумели его выкорчевать.
Хотя Бу останется со мной до конца моих дней, час расставания с Элвисом приближался. Но я знал, что этот образ, переполненные радостью Элвис и у, бегущие сквозь буран, живой и яркий, сохранится со мной и в этом мире, и в последующих.
— Сынок? — в голосе брата Костяшки слышалось любопытство.
Я осознал, что улыбаюсь, хотя сложившаяся ситуация улыбку вроде бы не предполагала.
— Сэр, я думаю, Король практически готов съехать из того места в конце улицы Одиночества.
— Из отеля «Разбитые сердца».
— Да, это не тот пятизвездочный отель, где ему полагалось жить.
Брат Костяшки просиял.
— Так это же здорово, не так ли?
— Здорово, — согласился я.
— Должно быть, это приятно — осознавать, что ты открыл ему эту большую дверь.
— Я не открывал ему дверь, — возразил я. — Только показал, где ручка и в какую сторону ее нужно повернуть.
— О чем вы двое говорите? — спросил у меня за спиной брат Квентин. — Я не понимаю.
Я ответил, не поворачиваясь:
— Со временем, сэр, со временем вы последуете за ним. Со временем мы все последуем за ним.
— За кем?
— За Элвисом Пресли, сэр.
— Готов спорить, твой левый глаз дергается как бешеный, — пробурчал брат Квентин.
— Я так не думаю, — ответил я.
И брат Костяшки покачал головой:
— Не дергается.
Мы оставили позади две трети расстояния между новым аббатством и школой, когда из бурана появилось скроенное из углов, спешащее, змееобразное, костяное чудище.
Глава 38
Хотя брата Тимоти убило (даже хуже, чем убило) одно из этих существ, какая-то моя часть (полианновская часть,[32] которую я не могу до конца выдавить из себя) хотела верить, что постоянно меняющаяся костяная мозаика в окне школы и мои преследователи в подземном коридоре, ведущем к градирне, страшны с виду, но на самом деле, в смысле угрозы, менее реальны, чем мужчина с пистолетом, женщина с ножом или американский сенатор с идеей.
Полианна Одд где-то ожидала, как в случае с зацепившимися за этот мир душами мертвецов и бодэчами, что эти твари для всех, кроме меня, невидимы, а случившееся с братом Тимоти — нечто исключительное, потому что сверхъестественные существа в конце концов не могут причинить вред живым.
Но надежда эта растаяла как дым, потому что на появление этого пронзительно вопящего костяного баньши брат Костяшки и остальные братья отреагировали мгновенно.
Высокая и длинная, размером в две лошади, бегущих носом к хвосту, с калейдоскопическим рисунком, меняющимся на ходу, неведомая тварь вышла из белого ветра и пересекла расчищенную дорогу перед первым вездеходом.
В дантовском «Аду», среди льда и снежного тумана замороженного, самого нижнего его уровня, заточенный Сатана является поэту из ветра, созданного тремя парами большущих кожистых крыльев.
Падший ангел, когда-то прекрасный, а теперь отвратительный, источает отчаяние, горе, зло.
Соответственно, здесь отчаяние и горе являли собой кальций и фосфор костей, а зло сосредоточивалось в мозгу. Намерения твари казались такими же очевидными, как внешний облик. Ее проворство не несло в себе ничего хорошего.