– Если хотите, чтобы я приняла зелье старой ведьмы, – сказала Ясмин, когда мамбо приготовила отвар из трав, – тогда приведите местную королеву вуду. Пусть будет рядом во время родов.
Древние не возражали. Они вообще не относились к Ясмин как к пленнице. Скорее, как к животному, как люди бы относились к шимпанзе, носившей в своем чреве человеческого ребенка, – сам факт зачатия богохульство и мерзость, но дитя чист и невинен.
Когда древние послали своих слуг за королевой вуду, Аламеа решила, что это конец – ее отведут к одному из вендари и выпьют всю кровь. «Впрочем, могло быть и хуже», – думала она по дороге, вспоминая все те мерзости, что проделывали безумные кровососы с некоторыми девушками.
– Не радуйся, никто не убьет тебя сегодня, – сказала Ясмин, когда они встретились.
Аламеа увидела старую мамбо и честно призналась, что уже давно похоронила ее в своих мыслях. Старуха оживилась и заворковала о духах лоа, оберегавших ее.
– К черту твое вуду, – сказала Аламеа.
Старая мамбо не обиделась. Да и некогда было обижаться. Принятый Ясмин отвар из трав начинал действовать.
– Если ребенку это не понравится и она снова начнет уничтожать все вокруг, уходи сразу, – сказала она Аламеа. – Беги так далеко, как только сможешь.
Аламеа вспомнила, как умер ее отец, и как-то неловко пошутила о том, что он бегал быстрее нее, но все равно не смог спастись.
– В тот день погиб не только он, – сказала Ясмин, показывая королеве вуду историю Рады, с которой успела подружиться. – Можешь обижаться, но она была лучше твоего отца.
– Она была кровососом, – отрезала Аламеа, хотя некоторые из увиденных фрагментов и вызвали зависть. Особенно путешествия.
– Почему ты никогда не покидала Луизиану? – спросила Ясмин, читая мысли королевы вуду.
Аламеа хотела послать ее к черту, открыла рот, чтобы сказать это, но затем передумала, пожала плечами. Из множества воспоминаний старой слуги ей больше всего нравились те, где Рада жила в Бразилии. Жила без своего хозяина. Жила как обычный человек. Кровь вендари для слуг была как наркотик, который не только приносит удовольствие, но и обещает вечную жизнь. «Сколько же мужества надо иметь, чтобы отказаться от этого?» – подумала Аламеа и тут же покосилась на Ясмин, понимая, что девочка, скорее всего, снова увидела ее мысли. Ясмин не увидела. В животе что-то кольнуло, боль распространилась по всему телу, раскатилась от эпицентра, завязнув где-то в голове и ступнях. Ясмин вздрогнула, покосилась на старую мамбо. Толстая жрица широко улыбнулась в ответ. Боль была разовой, но, заглянув в мысли мамбо, Ясмин увидела, что скоро спазмы повторятся, обретут систему. Старая мамбо подошла и осторожно прижала ладонь к ее большому животу.
– Все будет хорошо, – пообещала она.
Древние слуги наблюдали за ними. Ясмин чувствовала, что в дом начинают стягиваться вендари. Они не хотели видеть муки роженицы, но предпочитали находиться рядом, когда появится ребенок их вида. Самка.
– Ненавижу быть рядом, когда это происходит, – проворчала Аламеа, злясь, что старая мамбо заставила ее помогать. Вернее, не заставила – уговорила. Аламеа злилась на себя, потому что не смогла отказать.
– Как так вышло, – спросила Ясмин, – что, будучи шлюхой, ты ни разу не прошла через это? Не сделала ни одного аборта?
– Я была прагматиком и эгоистом. И прежде, чем мне стало плевать на все, встретила отца, – Аламеа помолчала, решив, что Ясмин и сама все увидит, заглянув в ее воспоминания, но ей сейчас было не до этого. – Если бы ты жила там, где я, видела то, что видела я, то навряд ли оказалась бы на болотах Мончак с ребенком древнего в животе… – Аламеа собиралась упрекнуть роженицу за то, что она выросла в благополучной семье, но крик Ясмин заставил ее замолчать.
– Все хорошо, – спешно сказала старая мамбо. – Все хорошо.
В последующие несколько часов она будет говорить эти слова так часто, что Аламеа начнет тошнить от них, от криков Ясмин, от напряжения, повисшего в воздухе, от кровососов, которые наблюдали за процессом с видом каменных статуй…
Ребенок родился на экваторе ночи. Девочка. Крупная, голубоглазая. Старая мамбо держала младенца на руках, а по комнате разносился пронзительный плач. Разносился по всему дому. Ясмин лежала на кровати – бледная, усталая, и смотрела не на ребенка, а куда-то за окно, в ночь. Аламеа подумала, что юная роженица просто находится на грани сознания и забытья и взгляд этот ничего не значит. Разве не должна мать смотреть на своего ребенка? Разве не должна тянуться к нему? Или же… Аламеа недоверчиво выглянула в окно. Ночь – абсолютная, темная, непроглядная. Ни звезд на небе, ни теней на болотах. Только густая тьма. Аламеа недоверчиво протянула руку, пытаясь прикоснуться к пульсирующей субстанции.
– Не надо, – услышала она хриплый голос Ясмин, уставшей от затянувшихся родов. – Не трогай это.
– Это? – Аламеа вздрогнула, вспомнив смерть своего отца.
Собравшиеся в доме вендари поднялись по лестнице на второй этаж и начали по одному заходить в комнату роженицы, чтобы засвидетельствовать свое почтение появившемуся на свет ребенку – самке, которая ничем не отличалась от обычного младенца, если не считать зловещей, черной, как бездна, субстанции, окутавшей дом. Древние смотрели на девочку, затем на Ясмин, на старую мамбо, на Аламеа и снова на ребенка.
– Почему? – спросил наконец вендари из второй или третьей дюжины вошедших взглянуть на самку древних. – Почему я не вижу ее мыслей? – древний уставился на старую мамбо, словно она могла подменить младенца. – Что вы сделали с самкой?
Толстая жрица нервно качнула головой. Вендари по имени Закир шагнул к ней, готовый разорвать на части и отыскать в ошметках плоти и крови ответ.
– Эй! – крикнула Аламеа и, когда Закир обернулся, указала на окно. – Это случаем не то, что ты ищешь?
– Это? – вендари долго смотрел на черную субстанцию за стенами дома. – Это… – он подошел к окну и осторожно протянул руку, чтобы прикоснуться к манившей тайне.
Это было прошлое. Это была история. История вендари. История мира. Она хлынула в сознание Закира, а затем и в сознания остальных вендари. Аламеа вздрогнула, почувствовав, что сила, окружившая дом, пробирается и в ее голову. Детство вендари и планеты. Все, кто был в доме, видели, как зарождается жизнь. Биологическая жизнь. Ее колыбелью были гейзеры и горячие источники, моря и водоемы с пресной водой. Жизнь в своем примитивном виде была многообразной в зависимости от среды обитания. И жизнь эта привлекала другую жизнь – мрачную, темную, холодную, как бесконечный космос. Жизнь, чуждую миру материи. Жизнь, сотканную из энергии, бесконечности. Жизнь, которая зародилась прежде, чем сформировались планеты, построила свой собственный мир, достигла пика и теперь стремилась к развитию, переходу на новый уровень. Вселенная развивалась, и древняя жизнь стремилась развиваться вместе с ней, приспосабливаться, отвоевывать себе место в новом мире материи, тепла, света… Так они стали отражением нового мира, тенями, взаимодействуя с энергией звезд, щедро поливавших молодые планеты теплыми лучами, прокладывая тернистые тропы для химической эволюции и зарождения первых органических веществ, позволяя развиться новой жизни, распуститься дивным цветком. И тени – древние осколки пережившей себя цивилизации, канувшей в глубинах эволюционировавшей вселенной, – становились частью этой новой жизни. Робкой, но древней в своей мудрости частью, стремившейся к симбиозу с новым миром. Членистоногие, рыбы, наземные растения, насекомые, первые земноводные, млекопитающие, птицы, цветковые растения, динозавры… и где-то там, среди всего этого буйства жизни, вид, которому надлежало стать человеком. Стать после того, как вирус изменил часть божественной, древней субстанции, сумевший вступить в симбиоз с этими хрупкими телами, подарив им силу и бессмертие канувших в небытие времен бесконечно развивающейся Вселенной.
Вирус был частью развития, крошечной крупицей в песках времени, но важной для человечества. Вирус вторгался в симбиоз пришедшей из глубин Вселенной энергии и молодого мира. Новый вид, новая поросль молодых тел с древней душой отступала под натиском перемен. Древние. Одного за другим они теряли сородичей, которых природа делала уязвимыми, слабыми, сохраняя лишь крупицы былой силы, жалкие крохи, капли населявшей эти тела энергии космоса, стертой под натиском эволюционировавшего бытия цивилизации. Но вирус не мог уничтожить древнюю жизнь, выкосив ее новые ростки под корень. Но кое-кому из этого вида удалось уцелеть. Вида, который питался друг другом, охотился друг на друга, насыщаясь энергией собратьев. Но после того как вирус изменил большую часть их популяции, с каннибализмом пришлось проститься, устремив свой взор на новую поросль – людей, в крови которых сохранилась часть энергии древней расы. Незначительная часть, но если древние хотели выжить, приспособиться, то с этим нужно было смириться. Так появился вечный голод. Нужно было осушить десяток, сотню человек, прежде чем удастся взять безумие под контроль. Но людей было еще немного. Настоящих людей. Какое-то время древние предпочитали охотиться за полукровками – еще не людьми, но уже и не бессмертными. Этот вид утолял голод лучше, чем люди. Так что природа в своем эволюционном развитии не оставила ему шанса на спасение.
Вирус был частью развития, крошечной крупицей в песках времени, но важной для человечества. Вирус вторгался в симбиоз пришедшей из глубин Вселенной энергии и молодого мира. Новый вид, новая поросль молодых тел с древней душой отступала под натиском перемен. Древние. Одного за другим они теряли сородичей, которых природа делала уязвимыми, слабыми, сохраняя лишь крупицы былой силы, жалкие крохи, капли населявшей эти тела энергии космоса, стертой под натиском эволюционировавшего бытия цивилизации. Но вирус не мог уничтожить древнюю жизнь, выкосив ее новые ростки под корень. Но кое-кому из этого вида удалось уцелеть. Вида, который питался друг другом, охотился друг на друга, насыщаясь энергией собратьев. Но после того как вирус изменил большую часть их популяции, с каннибализмом пришлось проститься, устремив свой взор на новую поросль – людей, в крови которых сохранилась часть энергии древней расы. Незначительная часть, но если древние хотели выжить, приспособиться, то с этим нужно было смириться. Так появился вечный голод. Нужно было осушить десяток, сотню человек, прежде чем удастся взять безумие под контроль. Но людей было еще немного. Настоящих людей. Какое-то время древние предпочитали охотиться за полукровками – еще не людьми, но уже и не бессмертными. Этот вид утолял голод лучше, чем люди. Так что природа в своем эволюционном развитии не оставила ему шанса на спасение.
Древние преследовали полукровок, охотились на них, пытались выращивать, как домашних животных. Но для последнего полукровки были слишком сильны, поэтому древние в основном ограничивались загонами с людьми, плодившимися и размножавшимися так быстро, что вскоре в искусственном поддержании популяции отпала нужда. Люди сами вызывались служить древним, приводить к ним жертв для кормежки. Древние стали первыми богами, первым кошмаром и первой силой, которой поклонялись люди. Потом новый вид расплодился так сильно, что многие поколения, сбежавшие с пастбищ в леса и свободные территории, забыли о своих хозяевах. Древние превратились в легенды, слухи, страхи перед темнотой, а затем и вовсе забылись, уступив место новым тотемам. Древние не возражали – какое им было дело до того, во что верит их пища? Главное, что где-то есть поселения, способные утолить голод. Главное, что после вспышки изменившего их вируса, они приспособились к новой жизни. Каннибализм остался в далеком прошлом, превратился в тень, призрак истории. Природа дала древним второй шанс. Самки снова готовы были приносить потомство. Вот только теперь, когда голод стал частью жизни, никто уже не думал о росте популяции. Никто из самцов. Потому что самки были ненасытны в своем голоде и желании накормить потомство.
Они совершали набеги на поселения, уничтожая всех, кто попадался на глаза. Пройдет еще пара лет, и молодой вид под названием человечество вымрет, и тогда голод останется неутоленным. Этот вечный, главенствующий в сознании голод, что доносится из глубин бытия, Вселенной, где некогда жила часть сознания древних. Поэтому древние решили уничтожить своих самок. Не ради людей, а ради себя. Ради своего голода и своей жадности, не позволявшей терять так много пищи на вскармливание потомства. Долгой была эта война и кошмарной, от которой, казалось, содрогнулась вся планета… И сейчас, десятки, сотни тысячелетий спустя, при упоминании той войны содрогался дом, где появилась на свет первая самка после истребления, содрогался весь остров, все болота Мончак. Сила, энергия, тьма прошлого из глубин Вселенной, пришедшая в этот современный мир вместе с младенцем, негодовала.
Вендари. Самцы… Звякнули разбившиеся стекла в доме. Море тьмы хлынуло в образовавшиеся бреши. Гнев. Это уже не был вихрь, забравший жизни Моука Анакони и многих других слуг. Это было цунами, ураган, стихийное бедствие, разверзшееся жерло вулкана, решившее любой ценой устранить угрозу – самцов древнего вида, которые однажды уничтожили своих самок в угоду своему голоду, страху за людские пастбища. И сила эта не интересовалась людьми или древними слугами. Только вендари. Только самцы.
Аламеа видела, как тьма потянулась к Закиру – вендари, находившемуся в комнате роженицы. Тьма защищала ребенка. И тьма пылала, бурлила гневом. Закир метнулся в сторону, пытаясь увернуться от цепких лап безудержной силы, прикрылся старой мамбо, надеясь, что тьма успокоится этой жертвой. Но в эту ночь гнев был разборчив. Он не сметал все на своем пути. Пока не сметал. Он жалил – точно, расчетливо. И невозможно было скрыться от кары за содеянное тысячи лет назад. Старая мамбо вскрикнула, когда тьма отшвырнула ее в сторону, лишив Закира живого щита, затем нависла над забившимся в угол самцом, смакуя это блюдо несколько долгих секунд, и наконец обрушилась, проглотив древнего. Ничего не осталось. Лишь тьма, которая отступала, словно недовольная морская волна, оставляя песчаный берег.
Младенец. Девочка. Самка. Она лежала в приготовленной колыбели и завороженно смотрела, как вращаются висевшие над ней игрушки. Абсолютная тьма покидала дом. Проглотила всех вендари, что были внутри, и теперь шла за теми, кто еще остался на островах. Древние. Сила чувствовала их. На болотах Мончак, в Луизиане, в Новом Свете и старой, как мир, Европе, среди льдов и в жарких африканских пустынях. Где-то далеко от Ясмин и ее дочери абсолютная тьма нашла и Клодиу, полукровку. Он не сопротивлялся. Смерть была у него в сердце, но… Но тьме не нужна была человечность. Поэтому черные волны хлынули дальше…
– Нужно убираться отсюда к черту! – сказала Аламеа, помогая старой мамбо подняться на ноги.
За разбитыми окнами дома было слышно, как кричат люди и древние слуги. Все смешалось: страх, отчаяние, благоговейный трепет перед непостижимым. Аламеа выглянула в окно, на причал. Лодки, на которых прибыли последние вендари, все еще качались на беспокойных, затянутых зеленой трясиной водах древних болот Мончак. Но паника уже стихала, позволяя людям и кровососам собраться, обдумать все и принять решение – бежать. И все эти тела, все эти испуганные мешки крови бросились к причалу, давя друг друга, ломая кости, разрывая ночь дикими криками. Люди прыгали в лодки, бежали с острова, как крысы с тонущего корабля. Десятки людей. Они толкали друг друга, били, резали, кололи, кусали… Потом переполненные лодки перевернулись и пошли ко дну. Люди оказались в воде, где на них набросились аллигаторы. Те, кто был еще на причале, отхлынули к берегу. Покинуть остров удалось лишь нескольким старым слугам, да и то лишь потому, что они воспользовались парой лодок, пришвартованных с другой стороны берега. Сейчас, услышав рев моторов, люди и кровососы у причала стихли и смотрели, как две лодки уплывают в ночь. Сбежавшие слуги молчали. Прожитые годы научили их не тратить силы на надежды. Если судьбе будет угодно, то они выберутся с болот Мончак, затеряются в людской толчее; ежели нет… Ночные птицы тревожно взмыли в черное небо, громко хлопая крыльями. Абсолютная тьма прокатилась по миру, собрала урожай из древних и теперь возвращалась назад к новорожденной самке этого вида, к младенцу. Возвращалась волнами. Беглецы сумели избежать встречи с первыми тремя, но четвертая накрыла одну из двух лодок, перевернула ее, дав пищу аллигаторам. Уцелевшие слуги не стали останавливаться. Бежать. Бежать прочь…
Правда, на причале их встретило еще одно зло – Фонсо. Сын Наследия подрос. Теперь ему было лет двенадцать-четырнадцать на вид. Клео стояла рядом. Машина оставлена. Нужна лодка, чтобы добраться к сердцу проклятых болот Мончак. Старые слуги пришвартовались, выбрались на причал. Надежда. Шанс на спасение перестал быть зыбким, обрел плоть, но затем слуги увидели Фонсо. Позволив сбежать от одной тьмы, судьба привела их к другой. Фонсо ни о чем не спрашивал слуг. Он забрался к ним в головы, увидел, от чего они бегут, и велел вырвать себе трусливые сердца.
– Нужно было остаться и умереть со своими хозяевами, – тихо сказал Фонсо под звуки рвущейся плоти и ломающихся костей. Когда кровососы добрались до своих сердец, вырвали из груди – жизнь оставила их. Фонсо повернулся к матери. – Ты тоже сбежишь от меня, как только почувствуешь опасность? – спросил он.
Клео не ответила.
– Тогда… – Фонсо хмуро посмотрел на лодку. – Тогда дальше я пойду один. Не хочу презирать тебя за предательство.
Он переступил через окровавленные тела кровососов, забрался в лодку. Черные воды вспенились ожившими тенями. Следовавшая за Фонсо сила сожрала часть причала. Клео упала в воду. Фонсо знал, что она выживет, выберется на берег, но чувствовал, что должен, обязан причинить ей вред за предательство. Причинить сейчас, дав надежду, что все закончилось, а затем отыскать и заставить улыбаться до конца своих дней. Улыбаться и плакать…
Когда Фонсо добрался до острова, где находился Претендент, древние слуги и люди успели уже успокоиться. Паника стихла. Лишь в воздухе все еще весело напряжение, предчувствие новой бури, да стонали те, кто пострадал в давке при пытке бегства. Люди с переломанным конечностями и ребрами сидели у причала, и их жалобы раздражали Фонсо еще сильнее, чем трусость встреченных чуть раньше беглецов, мысли которых показали ему дорогу сюда. Гигантская волна теней поднялась за спиной мальчика и обрушилась на берег, забирая страдальцев и тех, кто пытался им помочь. Затем волна отступила, оставила голый берег, забрав не только людей, но и части построенных сооружений. Фонсо выбрался из лодки. Поврежденный тенями причал трещал и разваливался под его ногами. Фонсо не падал в болото только лишь потому, что служившие ему тени заделывали бреши своей плотью. Мальчик шел по живой, извивающейся темноте к дому, где находились Ясмин и ее ребенок. На острове снова поднялась паника. Некоторые из самых отважных метнулись по разрушенному причалу к единственной лодке, обещавшей спасение. Строение затрещало, зашаталось под их весом и рухнуло в воду, где еще клубились голодные тени. Крики утонули в бездне вечности. Нескольких кровососов, имевших неосторожность встать на пути Фонсо, мальчик-монстр разорвал собственными руками, остальные бросились врассыпную: к другой части острова, в болота, куда угодно, лишь бы удовлетворить свой панический инстинкт самосохранения…