– Даже я не могу войти туда без всего, – говорит Блаш. – Мне тоже нужно перо, и Койот сделал мне приятное – подарил копию на день рождения.
– У Койота был Черный Меркурий?
– Был, конечно. Как, ты думаешь, он мог так свободно ездить по дорогам? Ты знаешь, что собой представляет карта Улья?
– Я драйвер.
– Ну да. Но все-таки? Это не обычная карта. Она как бы живая. В некотором смысле даже более живая, чем настоящие дороги. Ну ладно, значит, как-то раз я въезжаю в Черный Меркурий, так? А это дурной сон, точно. Кот Игрун в своем журнале так и называл его говенным пером, но я просто, ну, ошизела от любопытства. Так что я его приняла. И оказалась в роли Майка Меркурия, драйвера суперкэба. Он самый крутой иксер в мире Черного Меркурия – это ты, наверное, и без меня знаешь. И вот я пытаюсь сделать ездку до демо-Боттлтауна, и чтобы меня не поймали экспресс-демоны. Карта Улья крутится у меня в голове. Защита выставлена на полную. Что тут может случиться? Если Майк Меркурий стартует рядом с тобой, то ты и ахнуть не успеешь – а он уже за горизонтом. Мне всего-то надо было довезти пассажира до дома 666 в квартале Ананасной Луны. Все было чики-поки, и вдруг Майк начал чихать. С ума сойти, да, представляешь? Он так чихал, что у меня руль вылетал из рук. Я открыла таксишную карту и вызвала демо-Колумба. Но в центре карты появилась такая расширяющаяся дырка. Понимаешь, разные миры отделяет друг от друга стена. Иногда она становится тонкой, как пленка, сейчас такое происходит все чаще. Ну вот, и через дырку в Черный Меркурий летела вся эта желтая муть. Какая-то крупа. Не знаю. Она полностью забила мне нос. Но через дырку в карте я успела рассмотреть мир с другой стороны. Пьяный Можжевельник. Шизанутая хрень. Почитай у Кота Игруна. Это райское перо. У богатых есть шанс попасть туда после смерти. Дальние Пределы, детка. Потом я выехала обратно в Реал, а эта желтая дрянь так и засела у меня в носу. Я чихала, как сумасшедшая. Крепкая штука. Вот поэтому я считаю, что аллергия появилась из Пьяного Можжевельника через таксишную карту.
Тут Блаш чихает, как бы подтверждая свои слова, вместе с ней чихает Карлетта.
«Карлетта… Она могла быть моей дочкой».
Бода думает об этом, а потом начинает злиться, что дочь Койота страдает от аллергии. Бода не может забыть про эту глупость. Бессмысленная, жалкая. Он! понимает все свои чувства, но ничего не может с ними поделать.
– Я предполагаю, что Колумб специально пропускает сюда аллергию, – говорит Блаш. – Он открывает дыры между мирами.
Бода встает.
– Уходишь? – спрашивает Блаш. – Не понравился мой рассказ? Я думала, он тебе поможет. Койот велел мне помогать тебе. Или тебе не нравится быть рядом с виртовкой? Ты боишься?
Нет, не в этом дело. Не только в этом. Бода обнаружила следы прокравшейся в нее Тени. Сильной и опытной Тени. Похоже на…
«Твою мать!»
Пробуждаются воспоминания. Дотаксишная жизнь…
Дым ее забытой матери.
«Кто моя мать?» Карлетта смотрит на Боду пристальным взглядом, какой бывает только у собак. Неизменно влажные глаза.
Блаш не перестает тараторить:
– Ты позвонишь старикану Гамбо, Бода? Объяснишь ему, что невиновна. Может, он скажет тебе, как добраться до Колумба…
Бода извиняется, проталкиваясь между бело-голубыми болельщиками, отчаянно пытаясь избавиться от вопросов Блаш и ощущения материнской Тени.
– Бода, ты пропустишь окончание игры. Койот хотел, чтобы ты пришла. Он любил тебя, – преследует ее голос Блаш…
Но Боды уже нет. Время – 8:56 вечера. Она пробирается через сопли и перья. К турникетам выхода на Мэйнроуд.
Я вызвала Зеро по рации. Сказала ему, что моя дочь сейчас уходит и что «на голове у нее длинный светлый парик. Жилет-болеро. Клетчатая юбка. Не пропустишь». Потом пробралась через толпу к тому же выходу.
По следу, как всегда…
По пути к выходу Бода снимает светлый парик, меняет его на черный. Тоже украден у Кантри Джо. Но она все еще чувствует в своей Тени присутствие матери. На выходе она проходит мимо крупного человекопса. Он смотрит ей прямо в лицо. По его Тени Бода понимает, что он почти узнал ее. Его дым пахнет плохо, похоже на копа. Но странное дело… он пропускает ее.
Когда я выбралась наружу, то обнаружила там 3epо, обескураженного и встревоженного. Как потерявшийся пес.
– Где она? – спросила я. – Никто со светлыми волосами не выходил, – ответил он.
– Ты упустил ее?
Тогда Зеро заплакал и начал чихать, а я не могла утешить его. По-моему, этот пес слишком опустился. Что с ним такое? По переулкам, ведущим от стадиона, убегала темноволосая девушка. И она пропала в лабиринте улиц Мосс-сайд.
Может быть, у нее был не один парик.
Я потащила Зеро к «Пылающей комете».
Бода убегает от матери-тени. Сначала по Мэйн-роуд, потом по маленькому переулку. Это плохой район, песопарни за мусорными баками царапают землю когтями и лают на нее. Она не знает, куда идет. Медленно спускается тьма. Мир превращается в лабиринт закрытых магазинов и брошенных домов. Второй парик, черный, спадает с головы. Она слышит, как где-то сзади перед слишком узким проездом остановилась машина.
«Блядь, сколько же мне еще идти?»
Бода выходит на другую улицу, которая вроде бы называется Броудфилд Роуд. Без карты она совсем потерялась. Видит у растаманского фургончика нескольких сутулых песопарней смешанной крови. В колонках машины стучит догкор. Бода чувствует, как ее Тень съеживается от их присутствия. Хотя за последние дни волосы немного отросли, на ее голове видна карта. Они знают, что Бода подозревается в собакоубийстве. Белая девушка. Так сказал Гамбо по радио. Они окружают ее полукольцом.
Потом – звук машины, быстро проезжающей по Броудфилд. Машина с визгом тормозит, изнутри раздается голос, усиленный динамиками:
– Так. Полиция. Оставьте ее в покое.
Запомнившиеся ей голос и Тень матери.
Песопарни сматываются. Бода тоже убегает по кривым улочкам. Убегает от своей матери.
Клермонт-роуд. Внезапно она понимает, где находится. Впереди нее – запущенный райский сад, Александра-парк. Здесь все началось. С другой стороны Принцесс-роуд к воротам парка подъезжает полицейская машина. Бода оглядывается: по зелени и цветам за ней бегут двое копов. Ее мать и еще кто-то. Тень и пес. Бода падает. Клубок корней. Ее нога запуталась там. Мокрый запах травы, земля бьет ее по лицу. Мать-земля.
Это конец.
Мы с Зеро подошли к упавшей. Зеро сильно чихал из-за немыслимого изобилия цветов в парке. Он достал пистолет, я была без оружия. Вот моя дочь.
Я подошла. Ближе. Протянула руку. Коснулась ее.
Белинда вскрикнула и дернулась. Она укусила меня. Наши Тени столкнулись и переплелись. Но я сильнее нее, я лучше знаю Дым. Я заставляю ее волю подчиниться моей, пока она царапает мне ногтями щеки. Господи, как будто ей снова семь лет и мне приходится наказывать ее за какие-то шалости! Мы обе уже на земле, давим цветы. Дождем Летят лепестки. Белинда кричит и ругается на меня Тенью, а потом что-то холодное и твердое…
Отключка.
Удар по затылку.
Я пришла в себя. Лежу на траве, Голову заполнила боль. Через щелки между веками я вижу, что Зеро и моя дочь стоят напротив друг друга. Пистолет Зеро направлен ей прямо в грудь. В Тени Белинды пульсируют злоба и страх. Поверх нее – Тень Зеро, ощетинившаяся прыгающими блохами и грубыми костями. Из Зеро ушло все человеческое. Зеро окончательно превратился в пса.
Я выдавила из себя несколько слов:
– Клегг, что ты делаешь?
Он не ответил. Пистолет не шелохнулся. Солнце пробивалось сквозь древесный полог, ярко-красными волнами высвечивая парковые цветы. Лицо Зеро было спрятано под маской от пыльцы, но я видела его уверенность. Еще раз я спросила его, что он делает.
– Исполняю приказ, – ответил он.
– Это Крекер тебе приказал?
– Хозяин сказал мне убить вас. Обеих.
– Ты как, Белинда? – спросила я. Дочь не ответила. – Клегг, послушай меня, пожалуйста, – я старалась говорить спокойно, потому что Тень легавого была такой нервной, что я боялась, он может сорваться в любой момент, – Крекер обманывает тебя. И всех остальных тоже. У него свои планы.
Рука с пистолетом напряглась.
– Клегг! Слушай меня. Крекер тебя использует.
– Хозяин дал команду, Джонс. Я буду послушным псом.
Поднятое нашей борьбой облако тяжелой пыльцы все еще летало в воздухе. Пыльца не могла проникнуть в нас, поэтому устремилась к Зеро. Он чихнул.
Аааааааапчххххххххххи!!!
Зеро покачнулся, его пистолет дрогнул. Я попыталась встать.
– Джонс! Не двигайся. Ты меня уже злишь.
Я застыла. – Не зли меня, пожалуйста. Я пытаюсь оторваться от Крекера. Правда, пытаюсь, – брови Зеро над краем респиратора покрылись потом. – Но ты же понимаешь, Сивилла… Ты против него. А он сильнее тебя. Он зовет меня. Мне нужно убить вас – и всё. Всё просто.
– А ты не хочешь подумать зачем? – сказала я. – Крекер больше не коп.
– Чего?
Я застыла. – Не зли меня, пожалуйста. Я пытаюсь оторваться от Крекера. Правда, пытаюсь, – брови Зеро над краем респиратора покрылись потом. – Но ты же понимаешь, Сивилла… Ты против него. А он сильнее тебя. Он зовет меня. Мне нужно убить вас – и всё. Всё просто.
– А ты не хочешь подумать зачем? – сказала я. – Крекер больше не коп.
– Чего?
– Он хочет нарушить закон. Зеро, я думаю, он связан с делом о цветах…
– Хватит меня так называть! Я не Зеро, – снова напрягся он.
– Хорошо… Зулу. На миг он закрыл глаза, а когда открыл их, Белинда вошла в его сознание. Я почувствовала Тенью, как ч она вступает в него. Она заставила его отвести руку, так что пистолет теперь смотрел на меня. Зеро трясся от страха, голова у него распухла из-за вторжения чужой Тени:
– Сивилла, она хочет, чтобы я выстрелил в тебя…
Тут Белинда вытащила из сумки пистолет. Я говорю «пистолет», но на самом деле это была какая-то древность. Кольт? Выглядел он как игрушка. Где она его взяла?
Моя дочь бросила на него жестокий взгляд.
– Белинда, не делай глупостей…
Звучало это совсем неубедительно, но что я могла сделать? Белинда быстро, почти незаметно глянула на меня, как будто имя что-то ей сказало.
Белинда выстрелила в Зеро.
Мне показалось, что она стреляет из пистолета в первый раз.
Зеро крикнул. Он упал, зажимая плечо. Белинда побежала к кустам.
– Белинда, Белинда… – Мой голос летел за ней среди деревьев.
– Сивилла, – выл Зеро. – Помоги… помоги мне…
Мне пришлось принимать решение – бежать за дочерью или помогать тяжелораненому Клеггу, глупой жертве привязанности к хозяину…
Решение не потребовало много времени: законы копов оказались главнее.
Я опустилась на колени рядом с легавым, прижала его голову к груди.
– Все хорошо, Зеро, – прошептала я. – Переживем.
Зеро скулил и чихал, прочувствованно извиняясь за то, как себя вел. Я велела ему помолчать и в сумраке ветвей стала покачивать его теплое тело вперед-назад, вперед-назад.
Там, куда убежала моя дочь, остались лишь смятые листья. Она не сказала мне ни единого слова.
Некоторое время спустя Бода пробирается среди цветов, которые плотно покрывают землю и вспыхивают яркими пятнами даже в темноте. Совершенно одна на Южном кладбище. Ночь скрыла ее следы. Черный парик пропал, как выпавший по дороге волосок, но светлый сохранился и теперь занял свое место. Ее обритая голова потеет. Убила ли она легавого, которого привела с собой ее мать? Была ли это на самом деле ее мать? Запах от нее был точно таким, как от забытой Тени ее матери. Как она меня назвала?
Белинда?
Слишком трудно обо всем этом думать.
Эта мертвая земля слишком давно не видела людей. Слишком много цветов, слишком много пыльцы в воздухе. Люди предпочитают прятаться за дверями и шторами, за респираторами и пленками защитных мазей. И думают, что это действительно что-то изменит. Бода видит пылинки, плывущие в желтом ночном воздухе над кладбищем, несомые ветром от растения к растению или поймавшие какого-нибудь попутного жучка. Пчелы опухли от нектара. Все растет, но нос Боды – дверь, закрытая для крошек жизни.
Наедине с Койотом.
Она подходит к могиле. Собаколюди скинулись и купили ему памятник. К сожалению, у скульптора не было готового памятника с далматинцем, так что могилу Койота охраняет молочно-белый Лабрадор. Изваяние обвивают плющ и цветы. Скульптурная морда высовывается из цветов, черные листья похожи на пятна на каменном теле. Пес Койот по-прежнему в пути. Бода погружает лицо в цветы, покрывшие могилу псодрайвера. Глубоко вдыхает пыльцу, надеясь, что она вызовет какую-нибудь реакцию. Что угодно, только бы снова почувствовать себя живой. Ее жизнь разваливается на куски.
«Моя мать касалась меня».
Ничего. Ни слез, ни щекотания в носу.
«Может, я уже умерла?» Остались только вопросы, лишь одни они имеют смысл. Койота убил Колумб? Колумб впускает пыльцу из Вирта? Связана ли смерть Койота с появлением аллергии? Копы и кэбы работали вместе?
Под зарослями Бода почти различает высеченный в камне глаз, глаз псодрайвера, смотрящий на нее. Карта обрастает ежиком волос. Через три дня – ее день рождения. Ей будет девятнадцать, может быть, пора привести себя в порядок? И вообще, как может помочь карта на голове, когда она только и делает, что мотается по дорогам, а ее преследуют и копы, и кэбы? Не говоря уже о Гамбо Йо-Йо. И о собственной матери. Она даже не может теперь подать заявление на Соцкорм, потому что ее имя и местонахождение окажутся в информационных банках. Все деньги она потратила на бесконечные разъезды, которые ни к чему не привели. Девушка на ночном кладбище у могилы песопарня, которому она писала песни и посылала стихи о любви, но по-настоящему его не знала. «Вся тяжесть мира давит мне на плечи, клонит меня лечь в землю. Я не поддамся. Я не сделаю того, что от меня хотят». Беспорядочные мысли отравляют разум Боды, пока она вырывает с корнем цветы с могилы Койота. Ее пальцы изрезаны в кровь шипами, а Тень танцует среди зарослей, захваченная растениями. Койот стоит перед ней – безмолвное изваяние, водитель мертвых дорог. Бода отрывает от надгробия комок плюща. Плющ сопротивляется ее усилиям, распуская бутоны и изворачиваясь, пока снова не заплетает изваяние целиком. Она опускает на могильный холмик один-единственный цветок орхидеи.
Пятница 5 мая
Колеса с трудом продирались сквозь мягкие цветы, ковром покрывавшие дорогу. Светофоры Оксфорда и Витворта стояли, доверху опутанные побегами, не разглядеть было даже смену красного на желтый, желтого на зеленый – повсюду виднелись зеленые стебли, красные и желтые соцветия. Впрочем, все равно моя машина ехала почти в полном одиночестве. Аллергия дала мне достаточно времени на размышления. В моей голове безраздельно властвовал больной Сапфир, оставшийся дома. Я даже купила ему респиратор Гамбо Йо-Йо. Смазала ноздри «СоплеСтоппером». Покрыла комнату «Аутентичным защитным слоем Гамбо Йо-Йо». Все напрасно: мой ребенок умирал. Я уже знала это. Аллергия превратила мой город в цветущую пустыню. Манчестерский рай, не нужный никому, даже псам, которые наконец-то попрятались в антипыльцевые убежища. Может, они просто готовились к большой битве, копили силы. Пятница, утро. По улицам ходят редкие патрули копов, в основном робо, но и они в респираторах по самые глаза. Достается всем. Копы больше не занимаются преступлениями, сейчас они скорее защитники, не пускают людей на улицу, в облака пыльцы. Над дверью дворца Вирттеатра лазерной пульсацией начертано: «БИОЛОГИЧЕСКАЯ ТРЕВОГА ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА: СОДЕРЖАНИЕ ПЫЛЬЦЫ РАСТЕТ. НЮХАТЬ ЦВЕТЫ СМЕРТЕЛЬНО ОПАСНО». Коломбины, японики, мимозы и тысячи других видов цветов, растущих из трещин в асфальте, ловили меня за колеса. Шестьдесят пять процентов населения сейчас страдали от жестокой аллергии. Число известных жертв, не считая первые убийства, уже исчислялось двузначными цифрами. Небоскребы Манчестера задыхались под гнетом растительности. Джунгли, через которые мне надо было проехать. Умерло так много людей, а расследование все еще не сдвинулось с мертвой точки. Никаких ниточек к цветочной девочке по имени Персефона. Шеф Крекер повсюду развесил бюллетень о моем «противоправном поведении», и копы по всему городу пытались взять мой след. Естественно, я исчезла из отделения, мое местоположение неизвестно с момента вчерашнего фиаско с Клеггом и Бодой. Я была в самоволке, отстранена от дела, а город тем временем сходил с ума. Содержание пыльцы за последние часы тревожно выросло до 1200 и росло все больше, совсем как цветы, стремительно накрывавшие город. Плохие времена для планеты Земля. Город истекал слезами. Если Манчестер окажется под заклятием цветов, то затем волна накроет весь мир – все города, один за другим. Власти уже установили карантин на четырех воротах, чтобы помешать вазовозам распространять аллергию. Может, уже было поздно. Следом за пиратом Гамбо Йо-Йо народ обвинял полицию в бездействии.
На Рочдейл-роуд я проехала знак, гласивший: «Добро пожаловать в Намчестер». Передо мной стояли семь небоскребов Нама, погруженные в тишину, башни, облитые солнцем. Десять лет назад эта местность была разорена Высотными войнами, сейчас в башнях жили те, у кого жизнь удалась.
У ворот Первой крепости, представлявшей собой влажный цементный блок, увитый цветами, меня встретил Зеро. Его лицо было закрыто новейшим «принципиально доработанным» респиратором, а рану на плече ему зашил робо-Шкурник. Зеро провел меня к себе. В квартире царил человеческий дух, ни следа Песьего мира. На надувной кровати сидел молодой человек и держал бронированный ящик для образцов, осторожно, как заразную живую крысу. Типичный одиночка. Его Тень дымилась слабостью. Зеро назвал его Джеем Лигалем с факультета ботаники Манчестерского университета. Лигаль принес с собой доказательства, какие-то микроперья.