– Тормозить поздно! – справедливо заметил Гриша.
– Но я, как ты назвал эту водку, да, я сама стану спотыкач…
Гриша налил по третьей.
– Это уже пьянство, ты меня спаиваешь! – обиженно протянула Лучана, а Гриша не согласился:
– Неправда! Терпеть не могу пьяных женщин!
Лучана высоко подняла рюмку, сердечную, конечно:
– Поехали!
– Чин-чин! – чокнулся с ней Гриша.
Вечер уже овладел городом. Деревья во дворе виднелись черной графикой. Единственный фонарь не горел. В комнате свет тоже не горел, потому что его никто не зажигал. Слышался беспричинный смех, какие-то малозначащие или ничего не значащие слова. Однако мужчина и женщина находились не рядом, а на некотором расстоянии друг от друга. Гриша не торопил события. В ожидании есть своя прелесть. В преодолении расстояния тоже есть своя прелесть. Прелесть была уже в том, что здесь, в его комнатушке, руку протяни – ощутишь, находится дивная итальянка.
– Что-то совсем темно, – пожаловалась Лучана, – зажги хоть что-нибудь!
– Тебе плохо?
– Нет.
Гриша включил настенную лампочку:
– Так лучше?
– Так я тебя вижу.
– А раньше ты меня не видела?
– Нет.
– Да!
– Нет!
– Нет! – вдруг повторил Гриша, и Лучана тотчас нашлась:
– Да!
Опять засмеялись.
– Скажи, – вдруг совершенно серьезно, насколько может быть серьезен прилично подвыпивший человек, спросил Гриша, – у тебя сейчас есть кто-нибудь?
Последовал чисто женский ответ:
– Дай мне яблоко!
– Кто он? – Гриша яблоко передал.
– Муж.
– Муж не считается.
– Есть, ты… – Лучана вгрызлась зубами в яблоко, поморщилась, отбросила. – Кислое… Знаешь, мой первый муж был художником, он рисовал рекламы…
– Чихать я на него хотел! – отозвался Гриша.
– А второй муж – адвокат.
– И на него тоже чихал! – Гриша не был оригиналом в своих оценках. – На первый-второй рассчитайсь!
Лучана не поняла:
– Что ты сказал?
– Я сказал, что у меня вообще не было первой жены, сразу появилась вторая!
– Такого не может быть!
– Может!
– Не может!
– Может! – Гриша сделал шаг вперед и обнял Лучану. Лучана подумала, подумала и… высвободилась:
– Хотя в вашей стране может быть все. Вот я сдавала в багаж мертвую собаку, и только у вас мне могли всучить живую! Хочу танцевать!
Гриша снова засмеялся:
– Ты не можешь танцевать, свалишься, ты пьяная, ты надралась!
– Чепуха! – Лучана гордо выпрямилась, гордо тряхнула головой, золотые волосы гордо прошуршали по плечам. – Смотри, что я умею!
Она высоко задрала ногу, оставшись стоять на одной ноге, и при этом руками ни на что не опиралась. Гриша не мог скрыть восхищения:
– Фантастика, браво! Потрясающе! Как это у тебя получается?
– Я сейчас выступаю в цирке! Я водкоустойчивая, можно так сказать?
– Тебе все можно! А на другой ноге можешь?
– Пожалуйста! – Лучана переменила ногу. – Сколько ни выпью, могу стоять на одной ноге, как аист!
– А на двух можешь? – задал коварный вопрос Гриша.
– На двух сложнее! – Лучана стала на обе ноги и повалилась в кресло.
– Еще примем? – спросил Гриша.
– Нет, – решительно отказалась Лучана, – я уже наполнена по самое горлышко!
– Тогда смотри, что я умею! Вставай!
– Зачем?
– Будешь на страховке! – И Гриша полез на подоконник.
Лучана в испуге вскочила и подбежала к раскрытому окну:
– Ты выпадешь!
– Никогда! – Гриша явно что-то задумал. Он, покачиваясь, встал на подоконнике в полный рост. – До трех считать умеешь?
– До трех?
– До трех.
– Не пробовала, но я попробую!
– Ну! – поторопил Гриша. – А то я действительно вывалюсь!
– Раз-два-три! – протараторила Лучана.
При цифре три Гриша спрыгнул с таким расчетом, чтоб оказаться возле Лучаны, крепко обнять ее и поцеловать в губы.
Целовались долго. Это был лишь один продолжительный, нет, долгий, нет, очень долгий, нет, немыслимо долгий поцелуй. А когда отпрянули друг от друга, Лучана попросила, все еще задыхаясь:
– Здорово! Полезай еще раз на подоконник, еще раз спрыгивай, я умею считать до трех!
Но Гриша внезапно протрезвел. И сразу стал грустным:
– Нет! Для тебя это так, развлекаловка, приключение, легкие римские каникулы…
– Московские каникулы… А для тебя вот так вот, с ходу, с подоконника, большая любовь? – В голосе Лучаны не было насмешки, разве тоже прозвучала грустинка.
– Любовь? Не знаю, – тихо говорил Гриша, – но потрясение есть, это точно, и я ухожу ночевать в машину!
Лучана мгновенно вспылила, кстати, было от чего вспылить:
– Ты просто боишься!
– Да! – Гриша схватил плед, поколебался какое-то мгновение, а затем решительно шагнул к выходу, но Лучана преградила ему путь:
– Это я ухожу в твою дырявую машину! – Она вырвала плед. – Я тебя ненавижу, нет, хуже, я тебя презираю! – И, оттолкнув Гришу, ногой ударила по двери. Дверь распахнулась.
– Ты ведешь себя, как капризная миллионерша! – Гриша пребывал в растерянности, понятия не имея, как ему следует поступить.
– Я и есть миллионерша!
Последнее, что успел крикнуть ей вдогонку Гриша:
– Брюки бы надела, простудишься! В плед завернись!
Ответом ему был стук каблуков.
Теперь уже Гриша выглянул в окно, но что-либо разглядеть в кромешной тьме было невозможно. Фонарь, который торчал на столбе посередине двора, по идее должен был гореть, но он не горел, как и многие его собратья в столице и других городах нашей страны. Не освещать улицы, а тем более дворы, – это уже наша устоявшаяся традиция.
Лучана вылетела на улицу, подбежала к машине – найти ее, даже в темноте, было несложно, – и тут Лучана поняла, что погорячилась, сразу поняла. Да и как не понять. Устраиваться на ночлег в любой машине – не большой подарок, а в той, у которой нет верха… Нет, конечно, она идиотка, вспыльчивая идиотка. Надо возвращаться обратно, и немедленно, пусть он сам, негодяй, импотент, спит в этом корыте, да, вернуться и там сказать ему – пошел вон отсюда! Это звучит! Пошел вон!
Лучана забралась в автомобиль, с головой замоталась в плед. Она ни за что не унизится до того, чтобы вернуться в дом. Вроде бы попросить прощения. Лучше она замерзнет и умрет в этом проклятом дворе, пусть потом замучают Гришу угрызения совести. Нет, не замучают. У него нет совести. Она его ненавидит и не простит, никогда и ни за что!
С этой мыслью Лучана уснула как убитая.
Гриша, наоборот, никак не мог заснуть. Промучавшись час, не меньше, он встал, кое-как оделся и вышел во двор. Тихонько подкрался к машине… клетчатый плед мерно вздымался и опускался. Человека внутри пледа видно не было, но раз плед дышал, значит, внутри него человек был. Грише полегчало, он улыбнулся, направился обратно к дому и через пару минут спал. Снилось ему, ну конечно, снилось ему, что спит он не один, а с Лучаной. А ей снилось…
Сон номер три синьоры Лучаны Фарини,дочери Джузеппе Кастеллано из Венеции, что держит сувенирную лавку неподалеку от вокзала Санта-Лючиа на ла Писта-ди-Спанья, по-нашему на Испанской линии. Автомобильный сон
Снилось синьоре, что они с Гришей едут из Рима в Ассизи. Есть такой знаменитый маленький городок, где двадцать четыре тысячи жителей и двадцать четыре собора – один другого краше. А самый знаменитый из них собор Святого Франческо, где на втором этаже великие фрески Джотто, авторство которого оспаривают теперь некоторые искусствоведы, но ведь они и должны что-то оспаривать, иначе останутся без работы.
От собора Святого Франческо почти вертикально карабкаются в гору узкие улочки, еще более узкие от выставленной прямо на мостовой дивной керамики. И снится Лучане, что Гриша, который ведет машину, едет куда-то наверх, похоже к самому небу, но на миг теряет бдительность, потому что крепко обнял Лучану и прошептал ей нежные слова.
Он потерял бдительность, и машина покатилась вниз, сшибая и вдребезги разбивая керамику, машина скатывалась вниз, все набирая и набирая скорость. Шум и почему-то холод.
Лучана дико закричала, открыла глаза, и…
…увидала скопище возбужденных людей возле машины, в которой она, Лучана, лежит полуголая, лежит скрючившись, а какой-то наглый тип держит в руках ее плед:
– Под пледом пряталась, сука!
И услыхала разные голоса:
– Машину хотела угнать!
– А кому она, на хрен, нужна, эта Гришкина рухлядь?
– Ей нужна!
– А может, это бомж?
– Бомжи такие колготки не носят, ты посмотри какие – лакированные колготки! – И толстая баба нахально схватила Лучану за ногу.
Лучана опять закричала, громче прежнего.
А мальчишки уже мчались вверх по лестнице, мальчишки заколотили по двери Гришиной квартиры:
– Дядя Гриша! Дядя Гриша! Ваш драндулет угоняют!
Гриша вскочил с постели и как был, в одних трусах и босой, вылетел на лестничную площадку и кинулся вниз. Собака, естественно, кинулась следом.
Во дворе толпа уже расходилась, машина стояла на месте, жива и целехонька, но Лучаны в ней не было.
– Тут тетя была, где она? – Гриша оглядывался по сторонам.
– Ее милиция заграбастала! – равнодушно сообщил алкаш, который спозаранку уже раздобыл бутылку пива и теперь любовно ее поглаживал.
Гриша выбежал со двора на улицу и увидал милиционера, который уводил Лучану. Она завернулась в плед, значит, плед ей вернули, зато отняли свободу. Судя по тому, что утро выдалось прохладное, можно было предположить, что в данный момент плед для Лучаны был дороже свободы.
– За что вы меня арестовали? – ныла Лучана.
– За все! – последовал исчерпывающий ответ.
Гриша догнал парочку:
– Лучана, я здесь, я с тобой!
Сюрприз тоже был с ними. Он умудрялся делать свои неотложные дела и при этом не отставать.
– Этот болван думает, что я собиралась угнать твою машину! – пожаловалась несчастная.
– Болвана припомним! – пообещал блюститель порядка. – А ты, голый, мотай отсюда! – приказал он Грише.
– Этот болван, – злилась Лучана, – не верит, что я гражданка Италии!
– Вы поосторожней с болванами, – предостерег милиционер, – а насчет гражданства, если вы гражданка Италии, то почему говорите по-русски? Я гражданин России и не говорю по-итальянски!
– Она правда из Италии, – стал заступаться Гриша, – она у меня снимает комнату!
– И потому ночует в машине! – усмехнулся милиционер. – Глупо врете!
– Ты болван! – В Лучане пламенем горел итальянский темперамент. – Ты не понимаешь поэзии!
Прохожие, все как один, оглядывались на забавную троицу. Милиционер, полуголая женщина, вместо одежды на ней клетчатый плед, и голый мужчина, то есть не совсем голый, трусы на нем были. На собаку, на которой тоже не было никакой одежды, никто внимания не обращал.
Они подошли к милицейской машине, стоявшей у тротуара. Милиционер распахнул дверцу, и Лучана покорно полезла внутрь, Сюрприз, не спросив позволения, шмыгнул за ней, Гриша тоже забрался внутрь.
Поехали и приехали, не требуется особой сообразительности, чтобы догадаться: приехали в то самое отделение, где уже дважды побывала Лучана.
Начальник, увидев старых знакомых, сначала побледнел, потом покраснел, потом тяжело задышал.
– Женщина доставлена, – рапортовал милиционер, – за попытку угона автомобиля. Она меня при исполнении служебных обязанностей три раза обозвала болваном!
– Мало! – прохрипел начальник.
– Доброе утро, товарищ начальник, – поздоровался Гриша, – как вы себя чувствуете? А у меня инсульт!
– Я вся изнервничалась, господин начальник, – вступила в беседу Лучана. – Вы не угостите меня кофе? Каждое утро я начинаю с кофе.
– Уйдите! – простонал начальник. – И чтоб я вас больше никогда не видел, даже в страшном сне! Уйдите в Италию! Италия – это далеко?
– Очень далеко, – сказала Лучана.
– Какое счастье! – выдохнул начальник. – Вон отсюда!
Лучана на радостях подскочила к начальнику и поцеловала его:
– Вы самый лучший полицейский, которого я когда-либо видела.
Вдобавок к поцелую она одарила начальника лучезарной улыбкой, и все трое, она сама, Гриша и Сюрприз, исчезли.
Начальник поглядел на подчиненного милиционера, который толком не понимал произошедшего, с откровенной ненавистью. Однако произнес начальник только два слова:
– Ты болван!
Потом добавил:
– Она права – ты трижды болван!
Начальник ошибся. Лучана назвала милиционера болваном действительно три раза, но сам начальник добавил еще два «болвана», итого получалось, что подчиненный – пять раз болван!
На улице Лучана и Гриша поглядели друг на друга и, казалось, безо всякой причины начали хохотать. Затем Лучана резко оборвала смех:
– Тебе холодно?
– Нормально.
Лучана развернула плед, и теперь они оба завернулись в него.
– Так лучше?
– Так лучше. Но до дома идти далеко.
– Дойдем!
– Конечно, дойдем, – сказал Гриша. – Мы уже идем.
Вроде ему должно было быть хорошо, но на самом деле он загрустил:
– Ты ведь уедешь…
– Не знаю… У меня ведь все украли – и деньги, и билет, и паспорт тоже, я ведь тебе врала, что день провела хорошо, что в посольстве меня как родную приняли. Они меня даже внутрь не пропустили!
Гриша остановился:
– Действительно украли паспорт? Билеты-то можно восстановить…
– Да, украли! И это бесценный подарок! Будь счастлив тот вор!
– Восстановить паспорт – это же целая история, это же долго. Если бы я нашел вора – я бы его обнял…
Лучана не дала Грише договорить:
– Лучше обними меня и…
– И! – повторил Гриша, потому что понял, что надо делать.
И они начали целоваться. Они шли по улице и целовались. Они останавливались и целовались. Они переходили дорогу и целовались, невзирая на такую мелочь, как автомобили, которые надвигались на них с угрожающей скоростью. Они целовались практически без перерыва. Дорога до дому, как предупреждал Гриша, была долгой, и сейчас им это нравилось.
Они целовались, не замечая прохожих, которые глазели на них, как на ненормальных. Гриша забыл, что он босиком. Лучана не заметила, что плед сполз, волочится по тротуару и вид у нее, у Лучаны, – более чем откровенный. Они целовались и были счастливы. Человек создан для счастья, как птица для полета. Это написано давно, это очень давно написано хорошим писателем и хорошим человеком по фамилии Короленко, и это святая правда.
Когда добрались до Гришиной комнатушки, ее хозяин сказал:
– Нам надо срочно опохмелиться…
– Я не знаю, что это значит – хмелиться…
– Это значит – немедленно хорошо принять, а то мы оба схватим воспаление легких!
– Ну и прекрасно – будем лежать рядом! – высказалась Лучана. – И еще я бы выпила кофе, которого нет!
– Уже есть! – гордо сказал Гриша. – Я пошел на кухню варить кофе, и я ведь гулял босой…
– Разве? Я не заметила.
– Заодно помою ноги.
– Кто бы спорил, – улыбнулась Лучана. – А я пока покормлю Сюрприза. У нас есть чем?
– У нас есть, – Грише особенно понравилось, что Лучана сказала «у нас», – вон, на столе, сардельки…
Вчера Сюрприз уже ел сардельки, что не помешало ему наброситься на них сегодня с завидным аппетитом.
Гриша сварил отличный, крепкий кофе, Гриша пожарил яичницу с ветчиной, Гриша пожарил тосты, и Гриша налил вина по чуть-чуть, по капелюшечке. Они выпили по чуть-чуть, они умяли яичницу, они поели горячие тосты, намазывая их маслом, а сверху джемом. Они ничего не говорили друг другу. Бывает, когда слова – помеха, когда молчание дорогого стоит. Сейчас оно стоило очень дорого и в свободно конвертируемой валюте.
Гриша дожевал тост, порывисто поднялся со стула, шагнул к шкафу и вынул из него гитару.
При виде гитары Лучана поперхнулась, что-то съестное застряло у нее в горле. Гриша, как водится, похлопал Лучану по спине, и съестное благополучно миновало горло. Однако Лучана не могла смотреть на Гришу. Ее давил смех.
– Ты что? – удивлялся Гриша. – С чего это ты?
– На меня иногда находит, – с трудом проговорила Лучана, – не обращай внимания!.. Ты играешь на гитаре?
Она заставила себя поглядеть на Гришу невинным взором, будто бывшая Гришина жена не посвящала ее в тайны его сексуальных привычек.
– Да так, – Гриша небрежно перебирал струны, – немножко бренчу. Я даже рискну тебе спеть!
– Ну? Ты и поешь тоже? Этого я никак не ожидала! У тебя есть голос? – Лучана сдерживалась изо всех сил, чтобы снова не расхохотаться.
– Чего нет, того нет, – откровенно признал Гриша, – просто у меня сейчас душа поет!
– Слушаем душу! – сказала Лучана.
Гриша тронул гитару и запел. У него обнаружился симпатичный, с легкой хрипотцой голос. Если б он вышел на эстраду, где у большинства певцов вообще нет никакого голоса, то имел бы успех. Сейчас он пел что-то манящее и кружащее. Слова и музыка – они притягивали, заманивали, они жаловались, просили сочувствия и объяснялись в любви…
Если в городе твоем снег,
Если меркнет за окном свет,
Если время прервало бег
И надежды на апрель нет,
Если в комнате твоей ночь,
Притаился по углам мрак,
Нету сил прогнать его прочь,
Позови – я скажу, как…
За облаками поверх границ
Ветер прильнет к трубе
И понесет перелетных птиц
Вдаль от меня к тебе…
Лучана забыла обо всем на свете. Забыла про Венецию и Рим. Забыла о том, что сидит в кресле с потрепанной обивкой, что комната маленькая, забитая случайными вещами, за окном доживает век старое, чахлое дерево, из-за стенки доносится звук телевизора, у ног лежит дворняга, совсем недавно была чужая, а сейчас своя, родная… А Гриша пел:
А над городом живет Бог,
Сорок тысяч лет, и все сам.
И конечно, если б он смог,
Он бы нас с тобой отдал нам!
И сойдет с его лица тень,
И увидит он, что я прав,
И подарит нам один день
В нарушение своих прав…
Гриша еще раз пропел первый куплет, замолчал, Лучана тоже молчала. Потом Гриша сказал:
– Есть паспорт, нет паспорта, ты ведь все равно уедешь… – Это не был вопрос, так, невеселые мысли вслух.