– Зови меня «Тетушка», – сказала женщина. – Я здесь главная. Ты будешь жить на третьем этаже. Никаких конфликтов. Ты меня поняла, девочка? – На третьем этаже по коридору шли несколько меланхоличного вида девушек. – Вот твоя комната. Ты будешь жить с Рейной и Сашей. И учти – мы не терпим неуважительного отношения. Отбой в девять вечера, завтрак в семь, и занятия не пропускать. Если есть вопросы, спроси соседок. – Женщина кивнула в сторону девушек.
Рейна была худой чернокожей с узким лицом. На ее голове торчали короткие косички. Она, кажется, не умела молчать и постоянно что-то тараторила о девушках, которые «говорят лишнее и за это получают по полной. Понимаешь, о чем я?». Рейна постоянно делала паузы в разговоре, чтобы получить подтверждение собеседника.
– Ага, – отвечала я на все, что она мне говорила.
Моя вторая соседка Саша оказалась тихой девочкой, в особенности если сравнивать с разговорчивой Рейной. Каждый раз, когда Саша выходила из комнаты в туалет, Рейна начинала поливать ее грязью, говоря, какая та «страшная» и «себялюбивая».
– Я сама дома очень кайфово одевалась, правда, потом проблемы начались. А эта слишком много о себе думает, и если это будет продолжаться, я ее, суку, урою!
Говорить о стиле и моде в стенах резиденции Святой Анны было делом бесполезным, потому что все хорошие вещи воровали, и к тому же всю одежду стирали с хлоркой, что неизбежно убивало не только цвет, но и сами вещи. Чуть позже я поняла, что Рейна была не совсем адекватна, а молчание Саши объяснялось не заносчивостью, а скорее стратегическими соображениями.
Рейна смотрела на меня так, будто пыталась понять, что со мной делать.
– Белая, ты мне нравишься, давай дружить. Будем друг другу помогать, понимаешь, о чем я?
– Конечно, – ответила я.
* * *В первый вечер я сидела за столом в столовой и наслаждалась горячей едой. Неожиданно я почувствовала, как живот и ноги обжигает горячая жидкость. Я закричала от боли. Меня облили горячим супом, и на джинсах остались рисинки и кусочки моркови. Группа девушек, согнувшись от смеха, удалялась от меня. То, что они сделали, оказалось по душе многим, и я услышала: «Так тебе и надо, белая сучка!»
В конце дня всех выстроили перед раковинами, чтобы почистить зубы на ночь. В туалете на окнах тоже были решетки. По поведению девушек я поняла, какие из них являются наиболее сильными и уважаемыми. Такие умывались и чистили зубы чуть дольше остальных, поправляли волосы и смотрелись в зеркало, пока остальные в очереди ждали. Все остальные быстро умывались и механически чистили зубы.
Пахло зубной пастой, шампунем и мылом, которое нам выдавали. Потом, стоя босиком на кафеле с полотенцем в руке, мы ждали своей очереди в душевую кабинку. Одновременно происходила перекличка, и надзирательницы записывали количество минут, проведенных каждой из нас в душевой кабинке. Из закрытых занавесками кабинок вместе с паром поднимался запах мыла с добавлением какао-масла.
Время мытья никто не затягивал. Все боялись появления Тетушки и того, что она начнет ругаться и угрожать. Пока мы мылись, большой холл в коридоре оставался пустым и освещенным конусами света потолочных ламп.
«Лорин, Элизабет, Райа, вы не в своей собственной ванной! Поторопитесь, а то Тетушка потеряет терпение. Вы копаетесь, как улитки».
Первый раз в жизни меня заставляли мыться перед сном. Мне казалось странным, что все люди моются каждый день. Но мне понравилось, что кожа чистая и как она соприкасается с выстиранной одеждой. Тетушка рьяно следила, чтобы в девять вечера все выключали свет. Во время ночной смены в коридоре сидела одна из надсмотрщиц.
Кроме самого факта заточения, мне было трудно привыкнуть к поминутному распорядку дня, которому неукоснительно следовали. Очень раздражали громкие крики Тетушки со звоном ключей, пристегнутых к поясу ее платья. Каждое утро мы просыпались в шесть тридцать. Именно в это время открывали настежь двери наших комнат, и Тетушка начинала кричать:
«Поторапливаемся, девочки! Подъем, подъем, подъем!»
Иногда какая-нибудь новенькая девочка отказывалась вставать, и ее вытаскивали из кровати.
«Не надо с Тетушкой связываться, тебе дороже обойдется. Только попробуй и увидишь, что Тетушка здесь главная».
* * *– Расскажи мне, что ты думаешь о том месте, где сейчас находишься.
– Я здесь застряла.
Я игнорировала написанное на лице доктора чувство неудовольствия. Время шло, а я молчала. Длинная стрелка на часах с логотипом препарата Prozac медленно и терпеливо ползла по кругу. Вместо цифры «12» на циферблате красовалась огромная бело-зеленая таблетка.
Доктор Эва Моралес пила кофе из кружки с надписью «Cornell University» – Корнелльский университет. Эта чашка, точно так же, как и девушки из приюта, не покидала стен здания. Чашка перемещалась от стола до накрашенных красной помадой губ доктора, сидевшей в офисе без окон. Мы встречались с ней три раза в неделю по сорок минут на протяжении всего моего пребывания в приюте Святой Анны.
«Последовательность дает положительный результат, а показателем того, что будет положительный результат, является последовательность», – говорила доктор, делая небольшой кивок на каждом слоге.
Обычно мы обсуждали мою «недостаточную дисциплинированность». Кроме этой проблемы, доктора интересовали вопросы: «Тебе не кажется, что у тебя слишком длинные волосы?» и «Если ты будешь оставаться такой же застенчивой, у тебя никогда не будет друзей».
Доктор Моралес знала всего два выражения лица: сочувствующее (одна рука подпирает щеку) и задумчивое (прикушенная губа и сцепленные пальцы рук). Сочувствующее выражение лица неизбежно приводило к сентенции: «В жизни надо брать быка за рога и отвечать за свои поступки».
Похоже, она считает, что всю мою жизнь я не отвечала за свои поступки.
Доктор была настолько далека от того, о чем сама говорила, что мне иногда казалось – наши встречи проходили, только чтобы она могла практиковать фразы, заученные во время обучения. Большую часть беседы я просто кивала, соглашалась и делала вид, что поражена озарениями и банальными трехкопеечными мудростями, которые она высказывала.
«Я хочу тебе помочь, но все знают, что нельзя помочь человеку, который сам этого не хочет», – говорила доктор, подняв брови и пытаясь вывести меня из затяжного молчания.
«Я понимаю», – отвечала ей я. Я очень часто использовала эту фразу.
Я старалась выглядеть максимально внимательной, чтобы ей не надо было повторять то, что она сказала. Так что в течение сорока минут мы с доктором старались «понять» друг друга ради какого-то мифического прогресса. Я понимала, что если буду с ней соглашаться, то скорее окажусь дома. Я должна была показать ей, что меня надо вернуть домой, а не держать в приюте Святой Анны.
Поэтому я делала понимающее лицо, кивала и демонстрировала ей, что поражена ее логическими конструкциями. Да, я совершенно согласна с тем, что мне пора задуматься о своем будущем. Да, я хочу быть образованной девушкой, полностью использующей свой потенциал. Да, вы очень хорошо мне помогаете, и я меняюсь в лучшую сторону, доктор Моралес.
* * *Через несколько дней после моего заселения в приют Святой Анны я поняла, что Рейна имела в виду, обещая «урыть» Сашу, – когда Тетушка затащила в нашу спальню плачущую Сашу с красными, как помидоры, глазами.
– Шуточки решили с Тетушкой пошутить? – спросила она меня с Рейной. С лысой головой и курносым носом, она была похожа на бульдога. – Кто из вас налил хлорку в Сашин шампунь? Хотите, чтобы я догадалась?
Рейна стала так убедительно доказывать, что она не могла это сделать, что я на секунду засомневалась в том, что это сделала именно она.
– Это Элизабет! Я говорила, что ей достанется от Тетушки, но она меня и слушать не хотела! – выпалила Рейна. – Она сказала, чтобы я не вмешивалась не в свои дела. Так что это не я сделала, клянусь богом, чтоб мне с этого места не встать!
Тетушку убедили ее аргументы.
– Я никогда… – начала я.
– Я не знаю, как в твоей семье принято, но у нас такое поведение не проходит. Пошли со мной! – приказала мне Тетушка. Я последовала за ней в коридор, а Рейна победно ухмыльнулась.
* * *Меня поместили в «тихую комнату» – очень маленький карцер с плохим освещением и жестким ковром, в котором отбывали наказание провинившиеся девушки.
В карцере было маленькое окошко с решетками. Из окошка была видна кирпичная стена соседнего здания и если вытянуть шею и смотреть вверх, то и небольшой клочок неба. Карцер пах по́том и мочой.
Меня поместили в «тихую комнату» – очень маленький карцер с плохим освещением и жестким ковром, в котором отбывали наказание провинившиеся девушки.
В карцере было маленькое окошко с решетками. Из окошка была видна кирпичная стена соседнего здания и если вытянуть шею и смотреть вверх, то и небольшой клочок неба. Карцер пах по́том и мочой.
– Ненавижу это место, ненавижу, – сказала я вслух.
После инцидента с хлоркой меня перевели из комнаты с Рейной и Сашей в номер, в котором была только одна соседка по имени Талеша. Ей исполнилось пятнадцать лет, то есть она была на два года старше меня. У Талеши была темная кожа, небольшие глаза и полугодовалый сын. Талеша – старше меня, поэтому Тетушка решила, что с ней я должна буду держать себя в рамках.
Я зашла в комнату с пластиковым пакетом для мусора, в котором были мои вещи. Талеша придержала мне дверь и улыбнулась. У нее были длинные дреды, крупные губы и трехсантиметровые ногти цвета металлик.
Как только дверь закрылась, Талеша упала на свою кровать и сказала:
– Я знаю, что не ты налила хлорку в Сашин шампунь. Ты здесь единственная белая, поэтому точно себе такого бы не позволила. Это Рейна, черт ее возьми. – Она внимательно на меня посмотрела и добавила: – Ты не выглядишь сумасшедшей.
– Я не подливала хлорки в Сашин шампунь, – сказала я.
– Как ты здесь оказалась? Где твоя семья? – спросила Талеша.
Я поняла, что не хочу рассказывать ей всю свою историю и даже думать не могу о том, как папа один справляется со всем в квартире на Юниверсити-авеню, поэтому только пожала плечами и начала распаковывать свои вещи.
Талеша жила здесь уже больше года. Это была ее вторая «отсидка» в приюте Святой Анны, и поэтому она знала все про его обитательниц. Она рассказала мне о прежней жизни многих девушек, которые здесь содержались, и даже о прошлом самой Тетушки. Как выяснилось, мама Рейны курила кокаин и в один прекрасный день пришла к своему дилеру с предложением отдать дочь за кокаин.
– Она говорит им: «Рейна может вам убрать в доме и навести порядок», и парни отвечают: «Йо, отлично, пусть уберется, это же тоже денег стоит». Но суть в том, что мама дочку потом не забрала.
Узнав историю Рейны, я поняла, что моя мама не такая уж и плохая. Она бы никогда себе такого не позволила.
Талеша продолжала рассказ:
– А ты в курсе, что у Тетушки раньше были длинные дреды? Однажды она заболела и волосы выпали. Она по сей день хранит свои дреды в пакете за кушеткой в своем офисе!
– Да ладно! Ты серьезно? – удивилась я.
Я не верила в эту историю до тех пор, пока через пару месяцев своими глазами не увидела, как Тетушка гордо демонстрирует дреды надзирательницам. Из пластикового пакета она вынула длинные, как змеи, дреды и объявила: «В моей семье были индейцы. Мой отец из племени чероки. Я могу дреды снова в любой момент отрастить. И они на мне, кстати, отлично смотрятся».
Больше всего Талеша говорила о своем сыне Малике. После отбоя она могла часами рассказывать о том, как здорово, когда у тебя есть бойфренд, и как себя чувствует беременная женщина.
«Когда видно, что ты беременна, люди начинают в автобусе место уступать. Когда у тебя ребенок, у тебя есть человек, которого ты любишь».
Много раз ночью Талеша плакала, потому что скучала по сыну. Она говорила, как ненавидит свою мать за то, что та взяла ребенка, а саму Талешу отправила в приют. Иногда она начинала мечтать, как здорово она будет жить с Маликом, когда выйдет из приюта. Она хотела снять дом с большим участком, чтобы Малику было где играть.
Иногда после того, как Талеша засыпала, я долго думала о своей собственной семье и плакала. Я думала, как папа один справляется в большой квартире, как болезнь постепенно разрушает мамино тело и что я, к сожалению, не могу им помочь.
* * *Меня выписали из приюта Святой Анны весной, когда на Нижнем Ист-Сайде расцвели вишни. Я не знаю, кто именно – доктор Моралес, мистер Домбия или Тетушка – принял решение, чтобы попечительство обо мне передали Брику. В любом случае я была счастлива выбраться из приюта. Я покинула приют без сожаления, разве что с небольшой грустью о том, что расстанусь с Талешей.
«Удачи, подруга! Мне тебя будет не хватать», – сказала на прощанье Талеша и обняла меня так тепло, как меня уже давно никто не обнимал. Я поблагодарила ее за все, пожелала удачи, собрала вещи в черный мешок для мусора и спустилась вниз к мистеру Домбия.
На шумной улице Манхэттена у приюта Святой Анны я осознала, что не имею никакого понятия о том, как сложится у меня жизнь. Несмотря на то что я «возвращалась домой» к маме и Лизе, я окажусь там, где никогда не была. Каждый раз, когда мы общались с мамой по телефону, она убеждала меня, что нет жизни лучше, чем у Брика. К сожалению, мамины расчеты не включали папу.
Я села на заднее сиденье такси рядом с мистером Домбия, который сообщил водителю мой новый адрес на бульваре Бедфорд-Парк. Я почувствовала, что не еду домой, а меня перевозят из одного места, в котором я не хочу быть, в другое.
V. В тупике
Квартира Брика состояла из одной спальни и гостиной. Все пространство было завалено предметами и рекламными материалами, связанными с сигаретами. Везде валялись штрихкоды с сигаретных пачек, которые он собирал, чтобы отправить в компанию и получить за это какой-нибудь подарок. На спинках стульев висела куча маек с сигаретными брендами.
Пластиковые тарелки в его доме были разноцветными, в виде перевернутых шлемов бейсболистов. Они были получены в обмен на вырезанные с коробок сока штрихкоды. С упаковок на бутылках газировки или соуса были сняты штрихкоды, а сами товары распиханы куда попало в ожидании часа, когда их используют. Массовые закупки смеси для выпечки дали Брику бесплатную подписку на журналы Sports Illustrated и Better Homes and Gardens. Везде стояли переполненные пепельницы с раздавленными окурками и сгоревшими спичками. И я знала, что папа сказал бы, что нигде не видно ни одной книги.
В то утро, когда я приехала с мистером Домбия, мама намазывала майонез на сандвич с ростбифом, а Брик сидел в ожидании, когда его обслужат. От сигарет дым стоял коромыслом. Из трехкопеечного радио на столе неслись звуки песни «Only you». Дверь нам открыла Лиза и неловко меня обняла. Ее губы были ярко накрашены, а в ушах торчали большие золотые кольца, гораздо более массивные, чем было ей к лицу.
– Дорогая! – радостно приветствовала меня мама. – Наконец-то ты здесь!
Она крепко меня обхватила, держа в одной руке нож.
Мы обнялись, и я почувствовала, что она похудела. Она весила, наверное, как ребенок. Я уже была выше ее ростом и тяжелее. Меня поразила эта разница, от которой я почувствовала себя старше своих лет.
– Мам, мне тебя очень не хватало, – прошептала я ей на ухо.
В это время Брик подписывал разложенные мистером Домбия на кухонном столе бумаги по передаче ответственности за меня ему, а не государству.
– Приятно ощущать себя свободным человеком? – спросил меня Брик и зашелся надрывным кашлем заядлого курильщика.
Я не ответила ему, потому что вопрос показался мне излишне грубым, а вместо этого посмотрела на маму, которая сказала:
– Лиззи, я так рада, что ты здесь!
– Не забывайте, – произнес мистер Домбия и снял темные очки. Зубочистка, которую он постоянно держал во рту, сейчас словно прилипла к нижней губе. – Вы на испытательном сроке. Посмотрим, какие успехи Элизабет покажет в школе. И вообще посмотрим, как она приживется на новом месте. Если возникнут проблемы, Элизабет снова вернется в нашу систему.
Несмотря на то что в приюте Святой Анны обучение сводилось к шитью, которым мы занимались под надзором женщины по имени Ольга, чисто формально я закончила седьмой класс.
На следующий день после переезда в квартиру Брика я должна была пойти в восьмой класс средней школы № 80. Маме надо было сходить со мной, чтобы меня записали.
– Пенни Маршалл[9] и Ральф Лорен[10] ходили в эту школу, – сообщила мне мама, когда мы пересекли трассу Мошолу по пути в учебное заведение. – Правда, тогда его звали Лифшиц. Ну, представь себе марку одежды под брендом «Ральф Лифшиц». Никто в жизни не купит. – Я никак не отреагировала на ее сообщение. – В общем, Лиззи, – продолжила мама, – это хорошая школа. – И потом добавила, скорее для себя, чем для меня: – Надеюсь, что ты ее закончишь.
Я не была уверена, что смогу выдержать неделю школы, но при одной мысли о возвращении в приют Святой Анны у меня заболело все тело.