Разумеется, он не ушел. Игорь не был бы Игорем, если бы сдался так быстро. Он оплетал ее объятиями, как спрут, и, когда она снова и снова отталкивала его, говорил «прости», и ей нечего было возразить на его раскаяние. Он обволакивал ее словами, дурманившими сознание, убеждал и укорял, повторяя «я же люблю тебя», и Даша, безумно хотевшая быть любимой в эту ночь, переставала возражать ему и пыталась поверить. Она сама не понимала себя, и диалоги прокручивались в ее усталой голове, опять и опять возвращаясь к началу, перепутываясь с таинственным шепотом, древним как мир искусством обольщения и извечной попыткой мужчины победить женщину в схватке за право на личный опыт и самостоятельное решение.
— Дашенька, — говорил он, и ей хотелось его слушать, — ты же понимаешь, нам не из-за чего ссориться, у нас все прекрасно. Я просто хотел сделать как лучше. Ты же такая непрактичная, ты прекрасная, ты бессребреница, но мы живем с тобой в реальном мире, и тебя никто не поймет в твоем решении — даже я… Твои родственники, которых ты не хочешь обижать, над тобой просто смеются!.. И ведь ты теперь сильна как никогда, все в твоих руках, ты все можешь…
— Не надо об этом, — прерывала Даша, не желая слушать и плохо понимая его. — Здесь мы никогда не договоримся, этого не будет.
— Ну конечно, конечно, не будет; будет только то, чего захочешь ты. — Он целовал ее, он был с ней рядом, повсюду; он хотел заполнить собою все вокруг, и самою Дашу тоже, но не это ей сейчас было нужно, и она сопротивлялась, повторяя свое упрямое «не надо…».
— Глупышка, я же люблю тебя, ты это знаешь. Мы столько лет вместе, мы знаем друг друга назубок… Нет, женщину назубок выучить невозможно, ты — тайна, ты загадка, ты…
— Остановись, — просила Даша, почти звериным инстинктом почуяв опасность. Фальшь и коварство бродили где-то рядом, подкрадываясь к ней в темноте, и она пыталась укрыться от них единственным возможным теперь способом — отталкивая его руки. А он по-прежнему старался освободить ее от одежды, шептал «ты устала, приляг», затягивая ее в омут интимных прикосновений, остро вспыхивающих желаний, неисполнимых надежд. Даша никогда не была холодной и сильной, напротив — всегда отличалась слабостью, мягкостью, истовой женственностью. Она была женщиной до мозга костей, что, впрочем, отнюдь не отнимало у нее ни остроты ума, ни ясности взгляда на мир; но резкость, твердость — это было не про нее. И теперь ей трудно, почти невозможно было устоять перед человеком, пусть много раз разочаровывавшим ее, но столько лет занимавшим все ее мысли и делившим с ней постель.
А все-таки устоять было надо. Она мягко высвобождалась из его рук, отходила в сторону, пыталась задавать какие-то вопросы и снова попадала в круговерть его объятий, не дающих ей сосредоточиться, собраться и хоть немного прийти в себя.
— Я люблю тебя, — повторял он, и Даша, уже почти готовая сдаться, изумленно прислушивалась сама к себе: почему, почему ее тело так сопротивляется этой близости? Если бы сопротивлялся разум, сознание, это можно было бы понять, но бунтовало тело, такое нежное, так послушно всегда откликающееся на его ласку, такое истосковавшееся по любви… «Почему?» — спрашивала она себя и не находила ответа.
А Игоря ответ не интересовал. Он до такой степени не привык к сопротивлению со стороны женщин вообще и Даши в частности, что, кажется, даже не понял, какую совершает ошибку, когда против ее воли, почти силой усадил ее на диван и жестом собственника, наконец-то добившегося исполнения своих законных прав, рванул «молнию» на ее джинсах. Этот жест словно отрезвил девушку, и на смену безволию и растерянности наконец-то пришли злость и решимость, сделавшие жестким ее лицо и почти презрительным взгляд.
— Все, довольно! — Она оттолкнула Игоря стремительно, даже грубо и, отвернувшись в сторону, принялась поправлять рассыпавшиеся волосы. Чувство отвращения, возникшее в ней, было сейчас настолько велико, что она даже не побоялась повернуться к нему спиной. Все остальные эмоции, кроме гнева, словно отключились, и девушке показалось, что она осталась одна в квартире — такая тишина воцарилась вокруг.
Когда затянувшееся молчание побудило Дашу наконец обернуться, она обнаружила его сидящим в кресле. Опустив красивую темноволосую голову, он, похоже, рассматривал узоры на Дашином ковре, который видел уже сотни раз. Однако в то же мгновение Игорь вскинул лицо, и на Дашу в упор взглянули два прищуренных, полыхнувших огнем глаза.
— Браво! — первым прервал он возникшую паузу. — Можно подумать, мы присутствуем при сцене соблазнения невинной девушки отъявленным донжуаном. Вообще-то ты молодец, Дашунчик, если решила таким вот образом освежить наши затухающие чувства и наш многолетний интим, ставший давно банально-супружеским. Да уж, скука в постели с тобой мне не грозит. — Он усмехнулся. Потом, закинув руки за голову и выразительно потянувшись, продолжил: — Я не в обиде. Хотя, признаться, рассчитывал сегодня получить более благодарный отклик.
— Близость должна быть обоюдной, ты не забыл? — с облегчением откликнулась Даша, уже понимая, что самый острый момент прошел и даже почти сожалея о его недавних страстных прикосновениях.
— Так куда же подевалась твоя? — насмешливо поинтересовался гость. — Или она испарилась с той самой минуты, когда ты решила, что я тебе больше не пара?
— Ну что ты болтаешь, право, что за глупости? — устало спросила девушка, совсем не желая нового раунда споров и пререканий по какому бы то ни было поводу.
— Ничего себе глупости! Богачка, наследница, распорядительница зарубежного фонда — и вдруг какой-то презренный писака рядом. Не так ли? — Игорь резко сощурил глаза, и вся его нарочитая добродушная насмешливость, как неудачная маска, сползла с жесткого лица.
Даша смотрела на него, не понимая, и в облике ее было столько искреннего недоумения, что он осекся и, пытаясь выиграть время, чтобы разобраться в происходящем, принялся закуривать сигарету. Может ли быть, чтобы?…
— Богачка? — медленно повторила она, пристально глядя на Игоря. — Наследница?… Фонд?…
— Прекрати, — не выдержал он этого поединка, дав наконец выход давно копившейся в нем злости. — Перестань прикидываться божьей овечкой. Не хочешь же ты убедить меня, что не читала бабкиного письма?
Слово наконец было сказано, и Даша замерла, осознавая услышанное. Письмо?… Ну конечно же! Сиреневый прямоугольник за зеркалом, сразу бросавшийся в глаза при входе в комнату… Игорь?… Вчера разглядывал бабушкино наследство… Его руки, засунутые в карманы брюк, когда она неожиданно вылетела из кухни, обеспокоенная его молчанием… И этот виноватый, даже вороватый взгляд исподлобья… И эта неожиданная активность в гостях у Павла… Ну конечно же, письмо! Позже она не могла найти его и упрекала себя в рассеянности, даже в безумии. А все было так просто. Игорь украл письмо.
* * *
Они молча смотрели друг на друга, пока наконец Даша не произнесла с трудом:
— Расскажи, пожалуйста, что там было… в этом письме.
— Оно было распечатано, — огрызнулся Игорь. — Ты наверняка знаешь, что там было.
— Я не успела его дочитать, — так же трудно ставя слова одно на другое, точно пытаясь решить хитроумную головоломку, отозвалась девушка. — Пожалуйста, скажи. Ты ведь все равно не вернешь его.
— Твоя Вера Николаевна писала там, что довольно давно организовала в Швейцарии крупный благотворительный фонд, — нехотя, как бы взвешивая звуки и цедя их сквозь зубы, проговорил Игорь. — Там ведь у вас есть родственники в Швейцарии, верно?… Вот с их помощью она все и устроила. Средства из этого фонда имели целевое назначение — помощь сверходаренным российским детям и их обучение за рубежом. Бабка твоя, такая же ненормальная, как и ты, видишь ли, не хотела, чтобы все ее состояние пошло прахом и было разбазарено сыночками-наследниками. Увековечить себя захотела… Пишет, кстати, что многим успела действительно помочь — может, врет, не знаю. А теперь вот решила сделать единственным распорядителем фонда… с немаленькой зарплатой, кстати, и большими правами… тебя.
— Там был какой-то документ, в письме? — тихо спросила Даша.
— Нет, — так же тихо и нехотя ответил Игорь. — Документы все у адвокатов, в Швейцарии. Они все знают и ждут твоих распоряжений. А письмом она просто уведомляла тебя об этом решении. И объясняла, что ты единственный человек, который… А, да что там, и так все понятно. В общем, грабануть фонд мы с тобой, конечно, не сможем, но возможностями грех не попользоваться… А еще лучше — попросить у наследничков деньги за сокрытие этого интересного фактика. А, Дашунь? — Он оживился, с явным восторгом обдумывая новую идею. — Ты представляешь, какая это моральная пощечина всей семье? Тайный фонд, выведенные из-под влияния семьи огромные средства, и распорядителем — ты, Дашуня… Подумай только, как мы всем этим можем грамотно распорядиться!
— Мы с тобой, во всяком случае, ничем этим распоряжаться не будем. Мы с тобой уже попросту не существуем…
— Ну да, — обреченно кивнул головой Игорь. — Я тебе про это и говорил: не пара я тебе больше, да, детка? Большие деньги кого хочешь с ума сведут… Но ты все же, Дарья, меня со счетов не сбрасывай. Письмо-то по-прежнему у меня. Все адреса, имена адвокатов, все финансовые реквизиты — тоже там, в этом конвертике. И если только ты не врешь, что письмо не дочитала… Ох, Даша, уже оказалась один раз дурочкой, так дальше-то хоть не глупи! Не ссорься со мной, прошу тебя!
— Уходи, Игорь. — Даша вздохнула. — Кажется, за последнее время мне уже не раз приходилось тебе это говорить, да? Ну, так тому и быть. Уходи. А с наследством… с фондом я разберусь, хоть, видит бог, меня эта новая забота совсем не радует. Пожалуйста, иди.
— А может, я еще исправлюсь? — игриво заглядывая ей в глаза, спросил мужчина. — Может, раскаюсь и приползу на коленях, с письмом в зубах. Тогда примешь в долю?
Даша поморщилась:
— Что за жаргон, прости господи! И замашки, и тон — как из зоны. Что с тобой случилось, Игорь? Неужели, как деньгами запахло, совсем разум потерял и человеческий облик с ним вместе? Иди, прошу тебя. Принесешь письмо — тогда поговорим. А сейчас ты мне… извини, сейчас ты мне… очень неприятен.
Игорь, насвистывая, вышел в ванную, и девушка слышала, как он открыл там воду, заплескавшись, точно утка, и зафыркав. Она хорошо знала эту его привычку плескать себе в лицо ледяной водой, если нужно было быстро привести себя в чувство, охладить разгоряченные эмоции и принять важное решение. Размышляя о том, что через минуту Игорь покинет ее дом — о, разумеется, не навсегда, с презрением подумала Даша, ведь он с присущей ему бережливостью в делах позаботился о том, чтобы их постыдная ссора не стала окончательным разрывом, — она притушила везде свет и подошла к зеркалу. Тревогой и холодом повеяло на нее от темного стекла, словно какое-то неведомое предостережение прозвучало в тишине квартиры, как Божий глас, как незримый колокол…
Все дальнейшее произошло во мгновение ока.
Сзади на Дашу обрушился вес натренированного мужского тела, одним грубым ударом она была сбита с ног, несколькими рывками разорвана одежда. Она боролась отчаянно, но на его стороне были и сила, и неожиданность нападения, и расчет на ее потрясение — потрясение женщины, которая до сих пор знала только нежность и любовь, только бережную ласку, только доверие к мужчине.
Его резкие движения, точно раздиравшие ее на куски, тяжесть и жесткость его тела, неудобно заломленная вниз рука, локоть, зажавший ей рот, зацепившиеся за пуговицу на его рукаве, натянутые до предела волосы — все причиняло Даше неимоверную, безумную боль. Но во сто крат хуже этой физической боли была невозможность понять что-либо, отчаянные попытки плывущего сознания справиться с происходящим и его слова, которые, как гвозди, кто-то забивал ей в голову: «Ты моя… Я хочу на тебе жениться… Все будет хорошо…»
Жениться… Даша помнила, она очень хотела этого. Крым, синева моря и неба… Зеленая трава на лугу… Нет, трава была где-то в другом месте. Вадик всегда хотел на ней жениться. Но она выйдет за Игоря — это же его голос звучит где-то рядом? Почему же так больно?…
Тени заметались на потолке, тени от пламени — откуда здесь пламя? Комната качалась и плыла, стены сдвигались и рушились, но Даше было все равно. Ничего не случится, все будет хорошо — кто-то только что произнес рядом эти слова, и она не стала спорить, даже обрадовалась обещанию. Может быть, эта качка, это падение наконец закончатся, и она сможет уснуть.
Вот ее несут куда-то. Как хочется спать! Почему она была на полу, она упала? Игорь рядом, но почему-то с ним страшно. Он так странно на нее смотрит. Он хочет на ней жениться? Но ведь раньше он никогда не говорил этого. Даша рада, правда рада, только нужно сказать Вере Николаевне. Игорь понравится ей, Даша знает. «Я выхожу замуж, бабушка!» — «Ты все-таки решила выйти за своего Вадика?» — «Да нет же, я люблю совсем другого человека. Вот он, рядом…» Почему у бабушки на лице такая брезгливость? «Но, дорогая, ты, наверное, шутишь? Разве ты можешь, после всего, что он сделал…»
А что он сделал? Игорь, что ты сделал со мной?…
Кажется, последнюю фразу она прокричала — громко, вслух. Дашин голос прорезал тишину квартиры, глаза широко распахнулись — навстречу сознанию, слезам, памяти, всему, что возвратило ее в этот мир и навсегда отрезало от Игоря. Он был рядом с ней на диване, он целовал и уговаривал ее: «Ты моя… Я хочу на тебе жениться… Все будет хорошо…», а ее трясло как в лихорадке, и, кажется, она правда была больна. Даша не могла говорить, не могла думать, от нее сохранились только боль и слезы, и не было никого во всем мире, кто мог бы сейчас утешить и пожалеть ее.
Человек, находившийся рядом, был, разумеется, не в счет. У него больше не было ни имени, которым она могла бы его окликнуть, ни лица, которое она могла бы любить, ни рук, чтобы защитить ее в минуту опасности. И, посмотрев на пустоту, которая была рядом с ней, и вокруг нее, и внутри, и везде в целом мире, Даша Смольникова сумела наконец заплакать.
* * *
Рассвет уже пробивался сквозь шторы; воздух в комнате из плотного и густого стал нежным, светлым, рассыпчатым; медленно тикали часы, отмеряя короткое утро понедельника, а Игорь все говорил и говорил, старательно делая вид, что не замечает ни Дашиного молчания, ни ее посеревшего лица, ни остановившегося взгляда.
— Мы действительно можем пожениться. Почему нет?… Мы так давно знаем друг друга. Кстати, у меня отличные перспективы, появилась даже возможность открыть собственное агентство с широким спектром услуг… Но, разумеется, если удастся найти начальный капитал в необходимых размерах. Кое-что у меня есть, а в остальном, я думаю, ты поможешь? Нет-нет, не бойся, тебе самой ничего не нужно будет делать, всем займемся мы с Павликом. А потом мы сможем поехать отдохнуть… хочешь в Париж? Я знаю, ты всегда хотела побывать в Париже. Надо же, как глупо, мы бывали с тобой в тысяче мест, а до Парижа почему-то так и не доехали!
Он поворачивался к девушке, обнимал ее, но в руках Игоря вместо Даши была неподвижная, безвольная кукла. Он устраивал эту куклу поудобнее на подушке, натягивал на голое плечо диванный плед и говорил, говорил, говорил…
— Почему ты молчишь? Ты не выспалась сегодня, бедняжка. Ну хочешь, я позвоню тебе на работу и скажу, что ты заболела? Похоже, что так оно и есть. Надо бы померить температуру… У тебя есть градусник?
Он ходил по комнате, заглядывал в ящики шкафов и, не найдя того, что искал (а что он искал? неужели действительно градусник?), снова подходил к Даше, затем принимался одеваться, преувеличенно озабоченно поглядывая на будильник и бормоча:
— Знаешь, оказывается, уже почти восемь. Мне надо идти. Так мне предупредить твое банковское начальство?… Почему ты молчишь? Тебе плохо? — В голосе его уже проглядывали истерические нотки, но он еще держался, не допуская и мысли о том, что уже твердо и безоговорочно знала Даша. — Тебе сварить кофе? Я сам не буду. А может, сделать тебе яичницу или поджарить тосты? Ты любишь поджаренный хлеб, я знаю. Я могу принести тебе завтрак в комнату и посидеть с тобой, пока ты будешь есть…
Слова Игоря лились непрекращающимся потоком, он с ужасом чувствовал, что никак не может остановиться, и старательно уговаривал Дашу поесть, хотя у него самого мысль о еде вызывала сейчас только приступы тошноты. Какой там завтрак, он не знал теперь, как побыстрей унести ноги из этого кошмарного дома, от этой чужой женщины с запавшими глазами и накрепко сжатым ртом, которая следила за каждым его движением внимательным взглядом, наполненным одновременно и ненавистью, и пустотой. Игорь и сам хорошенько не понимал, чего ради он затеял всю эту ночную историю — может быть, все дело было в том, что, затевая ее, он никакой особенной «истории» и не предполагал. Ему казалось, что, утверждая свою власть над Дашей самым древним мужским способом, он попросту приводит в чувство эту вдруг взбунтовавшуюся девчонку, напоминает женщине, давным-давно принадлежащей ему, кто ее настоящий хозяин. Привыкнув к вечной Дашиной мягкости и уступчивости, он не мог и не хотел смириться с тем, что в единственной ситуации, когда ее решение было ему действительно небезразлично, она пытается проявить самостоятельность и поступить по-своему, против его, Игоревой, воли. И пусть бы речь шла о чем угодно другом, но — наследство! Деньги! Зарубежный фонд! Неограниченные, фантастические возможности — да с этим письмом, с этим фондом можно горы свернуть в России! И что там в России — в Швейцарии… Настоящая, редкостная удача! И не побороться за нее, отпустить на волю эту синюю птицу, на минутку присевшую на осенний подоконник, забрызганный серым дождем?! Не попытаться ухватить ее за хвост? Упустить единственный шанс вырваться с ее помощью на просторы настоящей, вольной и безбедной жизни?…