– Как хорошо, что вы быстро вернулись, майстер Гессе, – облегченно произнес Ульмер, понизив голос и исподволь оглядев зал. – Майстер Нойердорф отослал меня с поручением, и…
– К аптекарю. Я знаю, старик мне сказал, – кивнул Курт, и Петер осекся, уставившись на него растерянно и почти с испугом.
– Вы уже знаете… – произнес Ульмер, наконец, со вздохом и неловко передернул плечами: – Но вы ведь не станете подавать прошение об отстранении его от должности обер-инквизитора? Он вполне справляется, и…
– Это я тоже знаю. Сей вопрос мы обсудили и с ним самим, и с Хальсом. Сейчас здравие обер-инквизитора Бамберга меня беспокоит в последнюю очередь, если это не связано с моим расследованием. Давай вернемся к тому, что ты намеревался сказать.
– Да, – спохватился Ульмер поспешно. – Я допустил некоторое своеволие. У аптекаря я еще не был, потому что сделал крюк к сгоревшему дому и забежал в магистрат, дабы переговорить с городскими дознавателями и уточнить кое-что. Я не ставил об этом в известность майстера Нойердорфа, дабы лишний раз не тревожить… Не могу сказать, что у меня есть какие-то точные сведения, какие-то выводы, но мне не нравится то, что я узнал. Вы говорили, что не верите в версию магистрата – «ограбление и случайный пожар». Нет-нет, я не хочу сказать, что я вам не поверил, но сами понимаете, я не мог не проверить и… Словом, я побеседовал с теми, кто осматривал дом, и сам заглянул туда.
– Не томи, – подстегнул его Ван Ален, и Ульмер нахмурился:
– Я просто пытаюсь объяснить майстеру Гессе…
– Я понял тебя, – оборвал его Курт. – И вовсе не оскорблен твоим желанием выяснить все самолично, напротив, всецело одобряю его. А теперь говори, что узнал.
– Дом остыл, и магистратские смогли добраться до второго этажа, где нашли тела трех слуг: двух мужчин и женщины. Женщина была в постели, а мужчины – на полу. То есть, выходит, они не спали, когда приняли смерть. Но почему они не спустились, чтобы помочь своей хозяйке, почему вообще она оказалась внизу одна, наедине с грабителем? Почему хозяйка сама пошла проверять, что это за шум внизу, а не послала кого-то из слуг? И то, как они погибли… Если они задохнулись от дыма – то почему они вне постелей? Если они были в состоянии проснуться, стало быть, были и в состоянии идти, но почему-то остались на месте. Я подумал, их хватило на то, чтобы проснуться, но не осталось сил выйти… Но – у всех троих? Все трое лежали посреди своих комнат, и это значит, что все они проснулись одновременно и одновременно же задохнулись, сделав одинаковое количество шагов к выходу? Так не бывает. Люди различаются выносливостью, по-разному просыпаются…
– Значит, их убили до того, когда пожар разгорелся, и все, что они успели, – это сделать несколько шагов, вскочив с постелей, когда убийца вошел в комнату, – предположил Лукас, и Ульмер многозначительно поднял палец:
– Именно! Или их обездвижили – например, ударили и вышибли сознание; об этом более точно сказать не могу, тела я не осматривал. Но это подтверждается еще кое-чем: свидетели, которые видели самое начало пожара, говорят, что полыхнуло сразу. Они не видели, как именно все началось, но когда уже началось – горело сразу мощно и всюду. Если бы пожар завязался с нижнего этажа, как утверждают магистратские, то лестница выгорела бы первой, выгорела бы полностью, а по ее остаткам еще умудрились подняться на второй этаж сегодня. И перекрытия выдержали, и второй этаж – такой же горелый, как и первый, ничуть не меньше. И все утверждают (и вы, майстер Гессе, в том числе), что пламя во время пожара там было таким же сильным.
– Если б это было потому, что туда поднялся огонь с первого этажа, – продолжил Ян, – то, опять же, выгорела бы эта чертова лестница. И первый этаж сгорел бы целиком, хрен бы его так просто потушили, и туда уж точно было бы не войти после пожара – перегорели бы и рухнули балки. Словом, дом не прогорел насквозь, но при этом почему-то выгорел изнутри полностью. То есть…
– То есть, его именно подожгли, – подытожил Ульмер. – В нескольких местах, чтобы наверняка.
– Ты сказал о своих выводах магистратским? – спросил Курт, и тот мотнул головой:
– Нет, для того я и ждал вашего появления, майстер Гессе: хотел спросить совета. Должен ли я делиться этой мыслью с ратом или с Хальсом, или с обоими, или не делиться ни с кем из них? Что мне делать?
– Пока не говори ничего. Никому. Запаникуют и наделают глупостей.
– Понял, майстер Гессе, – кивнул Ульмер с готовностью. – Быть может, хотя бы Хальсу?
– Он здравомыслящий парень, – вскользь улыбнулся Курт. – И когда придет время ему стать вашим обером – пророчу, пожалеть об этом вам не придется… Но все же пока не стоит. Просто поверь мне на слово.
– Если он замешан в темных делишках, – скептически заметил Лукас, – решение вполне верное. За всем этим не стоит забывать, что кто-то укокошил вашего служителя, который должен был проверять благонадежность своих собратьев.
– А вы здесь какими судьбами? – не ответив, спросил Курт. – Петер хотел рассказать о своих выводах, а вы?
– А мы хотели узнать о твоих, – пожал плечами Ван Ален-старший. – Ну, и есть кое-что из новостей…
– У меня выводов пока никаких. Разрозненных и неведомо как связанных сведений множество, наметок уйма, но выводов нет… А у тебя что за новости?
– Не знаю, насколько это связано с твоим или нашим делом, – заговорил Ван Ален неуверенно, придвинувшись к столу ближе, – и связано ли вообще, но кое-что есть. Помнишь, я сказал, что этой ночью был…
– У свидетельницы, – подсказал Курт, когда охотник замялся, и тот неловко кивнул, исподволь скосившись на Нессель:
– Да… Я знаю, что ты подумал… и правильно, в общем, подумал… Но это неважно, важно то, что она и впрямь свидетельница – подружка Катерины Юниус.
– Подруга дочери Юниуса? – нахмурился Курт. – Как зовут?
– Франциска Йенсен.
– В протоколе о ней не упоминалось.
– А кто составлял протокол? – уточнил Лукас, вперив пристальный взгляд в Ульмера, и тот смятенно отвел взгляд, замявшись.
– Кристиан Хальс, – вымолвил он, наконец, неохотно. – Но я и сам о ней впервые слышу. Что за свидетельница, свидетельница чего?
– Вполне возможно, – с расстановкой ответил Ван Ален-старший, – что свидетельница неблаговидных деяний судьи, каковые и привели его к столь плачевному финалу.
– И что сказала твоя Франциска?
– Чего сразу «моя»… – буркнул Ван Ален недовольно. – Просто процесс опроса несколько затянулся и…
– Ян, – многозначительно произнес Курт, и тот кивнул, запнувшись:
– Да. Так вот. Судейская дочка была у нее незадолго до папашиного ареста и вообще всей этой шумихи с отравленным лавочником – приходила поплакаться. Рассказала, что отец прошлым вечером явился домой поздно и во хмелю, а дома еще и усугубил как следует. Усугублял весь вечер, покуда не свалился почти буквально: дочка еле успела довести его до постели. Так вот, по ее словам, судья был мрачным, пил угрюмо, все время что-то бормотал и на кого-то бранился, а потом усадил дочку напротив и стал ей пороть какую-то проповедническую чушь.
– В каком смысле? – нахмурился Ульмер, и охотник неопределенно помахал рукой:
– Нес что-то насчет возмездия. Прочел ей проповедь о том, как важно быть добродетельной и блюсти заповеди, что люди могут никогда и не узнать о грехах, таящихся в душе, но Главный Судия все равно все видит и рано или поздно воздаст. А в конце концов заявил: «Так нельзя больше». Просекаешь, Молот Ведьм, что это может значить?
– Так и сказал?
– Так и сказал, – кивнул Ван Ален торжественно. – Франциска запомнила это слово в слово, потому что дочка судьи это запомнила слово в слово и несколько раз повторила – все пыталась понять, о чем это он.
– И о чем он? – тихо уточнила Нессель. Курт вздохнул:
– А дело-то, похоже, приобретает совсем нехороший оборот…
– Убрали судью, – уверенно подвел итог Ван Ален. – В чем-то он был замешан, что-то он сделал или делал какое-то время и однажды решил соскочить, о чем, похоже, имел глупость ляпнуть тем, с кем проворачивал эти таинственные делишки. И его заткнули. Было это, напомню, до того, как началась суета с лавкой. Потом уж завертелась эта история, Юниуса арестовали, а потом и дочка якобы удавилась.
– «Якобы»? – переспросил Ульмер. – Ты думаешь, что она не повинна в смертном грехе?
– Я думаю, она повинна только в том, что ее отец влез в какую-то мутную историю, – покривил губы Ван Ален. – И то ли ей стало известно что-то, то ли они решили, что ей это известно, – уже неважно, важно то, что дочку наверняка попросту убрали вслед за папашей.
– Зачем такие сложности? – неуверенно возразила Нессель. – Почему было просто не убить его?
– Убийство судьи, да еще и вместе с дочерью… – вымолвил Лукас со вздохом. – Нет, это такое событие, которое взбудоражило бы город и привлекло ненужное внимание. А ну как кто-нибудь начал бы копать и докопался бы до истины? А так… Никаких подозрений, все чисто. Город сам казнил его и – забыл о нем. Самоубийство дочери выглядело логичным и тоже не вызвало никаких подозрений: что взять с девки, ни силы воли, ни духа перенести несчастье, да еще и одиночество, вот и наложила на себя руки. Всё стройно, чисто и гладко.
– Зачем такие сложности? – неуверенно возразила Нессель. – Почему было просто не убить его?
– Убийство судьи, да еще и вместе с дочерью… – вымолвил Лукас со вздохом. – Нет, это такое событие, которое взбудоражило бы город и привлекло ненужное внимание. А ну как кто-нибудь начал бы копать и докопался бы до истины? А так… Никаких подозрений, все чисто. Город сам казнил его и – забыл о нем. Самоубийство дочери выглядело логичным и тоже не вызвало никаких подозрений: что взять с девки, ни силы воли, ни духа перенести несчастье, да еще и одиночество, вот и наложила на себя руки. Всё стройно, чисто и гладко.
– Но это же все меняет… – проронил Ульмер тихо. – Майстер Гессе, как полагаете, об этом следует рассказать майстеру Нойердорфу или Хальсу?
– Старику не следует точно, – хмуро отозвался Курт и, подумав, договорил: – Да и Хальсу пока тоже. Спроста ли он не внес ее имя в протокол? Не знал о ней, знал, но не счел свидетельницей, потому что она не упоминала этой истории, или умолчал нарочно?.. Ян, кому еще твоя Франциска рассказывала об этом?
– Да никому. Судейская дочка была ее единственной подругой, ваши к ней приходили, но интересовались лишь душевным состоянием Катерины перед смертью. Франциска, поразмыслив, решила, что история с перепившим судьей к делу не относится, а только добавит сложностей, а потому промолчала.
– Но тебе рассказала, – тихо заметила Нессель, и Ван Ален передернул плечами:
– Так спрашивать надо уметь…
– А пропавший inspector? Он не говорил с ней?
– Нет.
– Зараза… – пробормотал Курт тоскливо. – По всему выходит так, что о деле судьи Юниуса Штаудт знал много меньше моего – он не являлся ни к одному свидетелю из тех, что не упомянуты в протоколе, пользовался только теми куцыми сведениями, которые есть в наличии у Официума и магистрата, – и все равно нашел больше, чем я. А он несомненно нашел больше, чем я, иначе не был бы убит.
– У нас всё, – удрученно развел руками Ван Ален. – Ума не приложу, во что ваш пес Господень мог вляпаться.
– Одно точно, – сумрачно сообщил Лукас. – Всё к тому, что никакого разгула малефиков в Бамберге нет, а ведутся здесь какие-то грязные игры вполне обыденного характера. Имей место и впрямь колдовские штучки – не понадобилось бы ничего из этого. Не пришлось бы вот так запутанно подставлять судью, не пришлось бы убивать инквизитора и прятать труп, не пришлось бы вешать дочку… Пара вареных мышей, пачка травок, пара заклятий – и каждый из них скончался бы тихо, от природных причин и безо всяких подозрений.
– И к чему это ты? – напряженно уточнил Ван Ален; тот передернул плечами:
– Это не наши дела. Малефиков здесь нет, и по-хорошему – нам бы стоило отсюда свалить, рассказать нашим, что в городе все в порядке, и больше сюда не соваться.
Охотник молча вздохнул, сместив взгляд с брата сначала на молчаливую Нессель, потом на Ульмера, на Курта, и, наконец, медленно качнул головой:
– Уезжай один. Я останусь.
– Ян, только не начинай опять, – просительно-угрожающе выговорил Лукас, и Ван Ален натянуто улыбнулся:
– Да брось. Мы уже не раз работали порознь…
– Да. Из-за тебя и того, что ты всегда всё решаешь за нас обоих.
– Так реши сейчас за себя сам, – предложил охотник, широко поведя рукой и завершив этот жест на двери трактира. – Уезжай. Заметь, я тебя не удерживаю, не уговариваю и отпускаю одного – сам! – со спокойной душой. Признаю, что ты совсем большой мальчик и не нуждаешься в няньках. Уж добраться до наших и поведать им о том, что мы выяснили, – это ты точно сумеешь без меня. Да и я без тебя Богу душу чай не отдам. Молот Ведьм за мной присмотрит.
– Если верить слухам – все, за кем он присматривает, в итоге именно этим и кончают, – буркнул Лукас и, покосившись на майстера инквизитора, коротко бросил: – Без обид.
– Стало быть, это я за ним присмотрю, – погасив улыбку, твердо произнес Ван Ален. – Этот парень однажды спас мою шкуру, и сейчас я не намерен бросить его барахтаться в одиночку, когда он оказался в заднице.
– Справедливости ради, – возразил Курт негромко, – напомню, что и ты тоже, в общем, выдернул меня тогда с того света, да и в последнем бою вовремя оказался рядом пару раз… Ян, в том трактире мы все спасали друг друга, прямо или косвенно, и вести счет долгов сейчас крайне глупо. Если дело лишь в этом – то не стоит менять семью на инквизитора с проблемами.
– Ладно, – резко и почти зло сказал охотник. – Я не хотел, но ты меня вынудил… Я считаю, что я просто обязан остаться и помочь тебе, чем смогу. И что б ты там ни говорил, Молот Ведьм, я думаю, что и ты бы помог мне, окажись я в таком же дерьме. Какой-то больной ублюдок убил твою женщину; я помню, что ты мне говорил о родных и друзьях, но это не значит, что я с тобой согласен. Ты мне, может, и не друг до гроба, но я считаю, что человек, с которым мы плечом к плечу несколько дней и ночей подряд дрались с тварями, не то же самое, что случайный собутыльник в придорожном трактире. Это не говоря уж о том, что в одном ты все же прав: и вы, и мы – пусть каждый по-своему, но все ж одно дело делаем, как ни крути. Такое основание – пойдет?
– Не, – возразил Курт с нарочитой печалью. – Слишком превыспренне.
– У меня еще один резон есть в запасе, – усмехнулся Ван Ален. – Мне до чертиков любопытно узнать-таки, что тут происходит, и если повезет – с кем-нибудь подраться.
По собравшейся за столом маленькой компании прокатились тихие смешки, и Лукас обреченно и укоризненно, но уже без прежнего ожесточения, произнес со вздохом:
– Ты неисправим… Ну, хорошо, пусть так. И что мы будем делать дальше? Идеи, план, наметки, хоть что-то – есть? С чего начнем в свете последних новостей?
– Будем думать, – ответил Курт, когда Ван Ален сник, неловко и понуро пожав плечами. – Есть кое-какие мысли, но я вам пока ничего не скажу: не хочу напрасно обнадеживать и еще больше запутывать вас и себя.
Глава 12
– Ты не сказал им о местных шайках и своих подозрениях … Почему?
Курт не ответил; сойдя с мостика, посторонился, пропустив мимо небольшую группку женщин с пустыми корзинами, и невзначай обернулся, бросив взгляд на улицу позади. Нессель нахмурилась:
– И думаешь, за нами следят?
– Не думаю, – возразил он, кивком головы указав путь, и зашагал дальше. – Уверен. И – да, я им не сказал. Ни к чему пока.
– Но о том, кем была твоя убитая подруга, сказал…
– Теперь эта тайна особого значения не имеет. Если среди тех, кто со мною рядом, нет сообщников Каспара, – эта информация не пойдет дальше и ничего не изменит. Если есть сообщники – они и так об этом знают: на одном из прошлых расследований Адельхайду раскрыли. Она и работать-то продолжала на свой страх и риск… Зато реакция на раскрытие этих сведений может оказаться крайне интересной.
– Какой, например?
– А вот об этом я пока умолчу.
– Кому из них ты не веришь?
– Всем, – ответил Курт, не задумавшись, и Нессель удивленно воззрилась на него:
– Всем? И при этом ты говорил, что к этому охотнику мне следует идти, если с тобою что-то случится?
– И именно так тебе и следует сделать, – столь же уверенно подтвердил он. – Ему я не верю в наименьшей степени… Готтер, я не верю никому – ни старым друзьям, ни новым знакомцам, ни даже самому себе. Практика показала, что и это порой нелишне.
– Но почему-то веришь мне.
– И тебе не верю тоже. Но если в прочих, включая себя самого, я подозреваю злонамеренность и двуличие, то в тебе могу опасаться лишь невольного вреда по недомыслию.
– Так заумно меня дурой еще ни разу не называли, – мрачно сообщила ведьма, и Курт примиряюще улыбнулся:
– И не думал. Попросту опыт общения с людьми у тебя своеобразный и невеликий, а потому ты легко можешь быть обманута. К тому же сколь бы хорошо ты ни управлялась со своими чувствами, а все же однажды они могут взять верх, а когда это случается – разум отступает и совершает ошибки. Это я тоже знаю по себе… Сюда.
Нессель на миг замялась, когда Курт рывком потянул ее к себе, резко завернув за угол. Почти пробежав безлюдный проулок, они тут же снова повернули на соседнюю улочку и двинулись дальше прежним размеренным шагом.
– Как это – не верить себе? – спросила ведьма спустя минуту, настороженно косясь по сторонам; не заметить разительного контраста между припозднившимися горожанами, что встречались им прежде, и обитателями этих улиц не могла даже она. – Я понимаю, когда берут верх чувства, тогда можно сделать то, за что сам себя потом коришь, но… Почему ты сказал, что подозреваешь в себе «злонамеренность и двуличие» – разве так может быть? Сколько бы ты ни прикидывался перед другими и собою, не думаю, что ты способен запутать самого себя настолько.
– И я так не думал когда-то. И когда понял, что ошибался, – этого урока мне хватило на всю жизнь.