– Да уж, скоро, того и гляди, пузо начнет расти, – шепнула одна из девушек.
Габриэла еще глубже вжалась в кресло, словно стараясь стать невидимой.
– Как я уже сказал, завтра утром вы отправляетесь на консультацию в клинику пластической хирургии – один из лучших центров в этой области в мире! Там вас превратят из чудовищ в красавиц.
Девушки радостно захлопали в ладоши, запищали, тут же забыв о нелюбимой сопернице.
Оливер, который сидел за соседним столиком, моргнул Габрысе – это было приглашение на романтическую прогулку под звездами.
Особого желания у нее не было, но она все же встала и пошла за ним.
И через минуту они уже прогуливались по пляжу, по щиколотку в теплой морской воде.
С Оливером было так же приятно разговаривать, как и молчать. Они могли бы стать очень хорошими друзьями, если бы…
Если бы он не был так чертовски привлекателен.
Каждая минута, проведенная рядом с Оливером, была для Габрыси серьезным испытанием и искушением. Каждое его движение, улыбка, более или менее случайное прикосновение – все это вызывало у нее такое горячее желание, что ей приходилось прикладывать неимоверные усилия, чтобы не прыгнуть на него и не отдаться ему сейчас, немедленно, на этом самом месте. Он это, разумеется, прекрасно знал, но при этом руки не распускал. Выжидал.
Ровно до сегодняшнего дня.
– Вот сюда, – сказал он вдруг вполголоса.
Габрыся взглянула на него вопросительно, но он увлек ее с пляжа на обсаженную кустами дорожку, где стояли каменные лавочки.
Сел и, когда Габрыся тоже опустилась рядом, без колебаний притянул ее к себе и начал целовать. Решительно, почти грубо. В первую секунду, пораженная, она окаменела, но уже в следующую чуть не потеряла сознание от всепоглощающего наслаждения. Он на мгновение прервался, взглянул на нее вопросительно, но, увидев возбуждение и страсть в ее глазах, тут же вернулся к поцелуям.
Одной рукой он придерживал ей голову, а другая скользнула ей под платье. Она вздрогнула, как будто ее током ударило, но сопротивляться настойчивым ласкам была не в силах. Она даже слегка развела бедра, более чем готовая к тому, что должно было сейчас произойти и чего жаждало все ее естество.
Он медленно опустил ее на лавку, лаская нежную кожу бедер, целуя ее, не давая ей вздохнуть, потом рука его скользнула выше. Габриэла, охваченная жгучим, доселе неведомым ей, диким желанием, не могла ему сопротивляться. Ее руки – о боже, какой стыд! – начали торопливо расстегивать ему сначала ремень, потом молнию, а потом… Он одним движением стянул с нее трусики, его пальцы уверенно нашли дорогу внутрь ее… Габриэла снова замерла и вся напряглась.
Это был ее первый раз – Оливер это прекрасно понял. Он отвел волосы с ее лица, заглянул в ее темные, испуганные глаза, нежно и ласково поцеловал влажные губы:
– Не бойся. Я буду нежным, – прошептал он.
Она кивнула головой в знак согласия.
Нет.
Точнее, не совсем так.
Она сначала хотела забыть обо всем и позволить себе узнать это наслаждение до самого конца. Но в следующий момент она уже столкнула мужчину с себя и, тихонько всхлипывая, начала собирать детали своего гардероба.
Он поднялся и с тяжелым вздохом сел, сплетя руки на затылке.
Габриэла дрожащими руками пыталась разгладить помятое платье.
– Ппппрошу ппппрощения, – пробормотала она сквозь слезы, но он только поднес ее руку к своим губам и поцеловал.
– Мы продолжим, когда ты будешь готова, да? – спросил Оливер, не глядя на нее. Даже не посмотрел, кивнула ли она согласно или помотала головой. Встал. – Мне надо пройтись. Ты сама в отель вернешься?
Это не был вопрос – это было утверждение.
Он уже почти исчез на узкой тропинке, когда она тихо позвала его:
– Оли… я тебя простила.
Он оглянулся через плечо.
– Много лет назад… в школе на Беднарской. Я была влюблена, как и все остальные девчонки, влюблена в прекрасного Олима из четвертого «Б». Это же был ты.
– Ну да, я и правда где-то полгода ходил в школу на Беднарской. И что же ты мне простила, что я такого натворил?
– Ты как-то раз сказал, что я была бы очень классная, если бы не была такая… уродливая. Я тебе это прощаю.
Оливер вытаращил глаза.
Наверно, все-таки ему никогда не понять женщин: минуту назад она отвергла его, возбужденного до крайности, а теперь прощает ему что-то, чего он даже не помнит!
Он даже не знал, смеяться ему или оскорбиться сейчас. На всякий случай не сделал ни того ни другого, а выбрал третью линию поведения:
– Спасибо, Габриэла, твои слова для меня очень много значат. Позволь, я сейчас тебя оставлю – мне нужно обо всем этом подумать…
– Из-за тебя я сторонилась мужчин двадцать лет!
– Минуту назад я мог тебе это компенсировать! – возразил он.
– Ох… иди уже! – крикнула она.
Что он и поторопился исполнить.
– Почему ты этого не сделала?! – шепотом ругала она себя, оставшись одна. – Ведь ты же хочешь его до боли! И ты не имела ничего против этого общения, он тебя соблазнял совершенно открыто и откровенно, а ты позволяла, даже провоцировала его! Так почему же, когда ты могла наконец избавиться от этого своего… от своей девственности… почему же нет?!
Она спрятала лицо в ладонях и горько разрыдалась.
Она прекрасно знала, почему нет.
Потому что не с ним.
Она знала ответ и еще сильнее себя ненавидела.
– От тебя бы не убыло, кретинка! Кто теперь придает значение таким вещам! И ты была бы свободна! Могла бы делать ЭТО сколько угодно! Но нет… ты же ждешь своего принца из сказки… который – так уж вышло, довольно глупо, кстати! – на самом деле отрицательный герой, а не положительный! Какая же ты дура, Габриэла. И ведь не умнеешь с возрастом… нет, не умнеешь…
Она еще долго сидела на этой одинокой лавочке, упрекая себя в глупости. Потом слезы наконец высохли, и Габрыся неожиданно почувствовала какую-то легкость, странную в этих обстоятельствах. Легкость не в теле – на душе.
К Оливеру она не чувствовала ничего, кроме желания.
А первый раз… она хотела, чтобы ее первый раз был с тем, кого она любит. И кто ее любит, понятное дело.
Вот такая она была безнадежно романтичная.
Что ж, если это будет не Оливер и, уж конечно, не Павел, то… то это будет кто-то другой. Ведь жизнь-то продолжается!
– Габриэла Счастливая, ты готова к великой перемене?! – раздалось у нее над ухом.
Габриэла тут же проснулась и резко открыла глаза.
Над ней стоял Гном с громкоговорителем у рта, рядом с камерой.
– Сегодня первый день твоей новой жизни, которую чудесным образом изменят съемочная группа шоу «Чудовище и красавица» и наш спонсор, производитель «Масла Кашубского» – масла, которое используют на кухне все участницы нашего шоу! Одевайся же – пора в дорогу!
По своей привычке Гном захлопал в ладоши.
Через полчаса Габриэла вышла из отеля. Стоящий с другими четырьмя участницами Оливер протянул ей ладонь и с ничего не выражающим лицом проводил ее до автобуса. Она хотела ему что-нибудь прошептать, как-то извиниться за свое вчерашнее поведение, но он делал вид, что не замечает ее жалких попыток привлечь его внимание.
Зато это очень хорошо заметила пани адвокат.
– Ну-ка, ну-ка! – мурлыкала Малина, глядя на экран. – Неужели наш уродик получил от ворот поворот?
Говоря «уродик», она имела в виду Габриэлу, конечно, а не Оливера.
– И кто же кого послал? Ты ее или она тебя? – продолжала она. – Ну, это же просто неприлично – так явно, прямо перед камерами… ну улыбнись же хотя бы на прощание!
Она неприятно улыбнулась, глядя, не отрываясь, на свою сестру.
– Это хорошо, милая, это очень, очень хорошо. Я тебе Павлика доставлю, а ты мне отдашь Оливера. Договорились? – она подошла поближе к телевизору и стукнула по экрану всей пятерней.
Потом набрала номер детектива Стасика и заговорила еще до того, как он успел произнести «алло»:
– Возобнови поиски Добровольского. Знаю, знаю, что у тебя полно работы, но теперь это дело у нас в приоритете. Да, с этой минуты ты будешь заниматься только им. Все, конец связи.
Симпатичный полицейский, которому очень неплохо заплатили, нашел дело восемнадцатилетней давности в архивах меньше чем за неделю. В понедельник у него в кабинете появилась пани адвокат Богачка, а в пятницу он уже мог сообщить ей приятные новости: оказывается, он лично был знаком с офицером, который расследовал дело о смерти Петра Добровольского.
– Вот телефон Владека, – полицейский протянул Малине листок бумаги. – Я его предупредил о вашем визите.
Малина молча придвинула ему конверт с деньгами и уже за дверью удовлетворенно улыбнулась сама себе: все-таки мотивация – вот главное в работе, хорошо мотивированный человек работает хорошо.
Через час она сидела в маленьком кафе напротив комиссара Гленбоша и слушала архиинтересное повествование.
– Знаете, почему я помню это дело? – спросил он.
– Знаете, почему я помню это дело? – спросил он.
Малина не знала, но в ближайшее время намеревалась об этом услышать.
– В моей жизни не часто случалось такое, чтобы уже прилично за полночь вваливался ко мне в комиссариат окровавленный ребенок…
– Окровавленный? – она заинтересовалась и открыла блокнот. – Петр?
– Нет! Это был младший Добровольский, Павел. А вот кровь была его брата.
– Интересно… – она записала в блокнот: «кровь брата». – То есть Павел Добровольский ввалился в комиссариат после полуночи, весь, с ног до головы, в крови брата и?..
Она подняла глаза.
– И вырубился, – закончил комиссар.
– В смысле вырубился?
– В прямом смысле. Потерял сознание.
– Я так понимаю, вы вызвали «Скорую». И как долго он находился без сознания?
– Долго.
– Долго – это сколько?
Пожилой мужчина потер лоб.
– Почти два года. Без пары дней.
Малина опешила – такого она совершенно не ожидала.
– Два года мальчик находился без сознания?! Я правильно поняла?
– Вы очень правильно все поняли, – отозвался комиссар довольно грубо. – Он упал, прошептал: «Спасите моего брата!», вырубился и впал в кому. Я, конечно, сразу вызвал «Скорую» и в комиссариат, и к ним домой. Но, к сожалению, Петр Добровольский уже был мертв – уже около двух часов. Самоубийство.
– Самоубийство?! Но я думала, что там было убийство! – Малина не знала, радоваться ей или огорчаться этому неожиданному повороту. С убийствами работать было всегда гораздо труднее, но гораздо интереснее.
– Стопроцентное самоубийство, с мотивом и предсмертной запиской. Парень, отвергнутый девушкой, вскрыл себе вены и истек кровью в ванне. Обнаружил его двенадцатилетний Павел. А мать вернулась домой, когда в квартире уже работала наша бригада.
– Любящая и заботливая матушка, ничего не скажешь… – заметила Малина.
– Любить она любила. Но только старшего. А над младшим издевалась всегда – и физически, и морально.
Малина приподняла брови.
– А куда же смотрела полиция?
Комиссар цинично улыбнулся.
– А куда смотрели соседи, учителя, друзья и родственники? Молчали. Как всегда. Только после этой трагедии и начали говорить. Младший вечно был голодный, ходил в каком-то тряпье, имел проблемы в школе, потому что одноклассники дразнили его из-за брата-психопата. Несчастный, запуганный, забитый ребенок… А вот старший сын Добровольской был совсем другой.
Пани адвокат с интересом навострила ушки.
– Насколько пани Жозефина была равнодушна к Павлу и даже не любила его – настолько же она обожала Петра. И это несмотря на то, что ее старший сын представлял собой очень большую проблему. Скорее всего, он страдал шизофренией, но мать так и не дала согласия на обследование и лечение сына. Она всегда уверяла, что он совершенно здоров, а учителя к нему придираются. Ее без конца вызывали в школу – и всегда из-за Петра. Ей пришлось нелегко… А после того, что случилось, она просто возненавидела младшего сына всей душой.
Малина вопросительно взглянула на него, он продолжал:
– В обязанности Павла входило обеспечивать безопасность Петра, следить за ним. В тот злосчастный вечер мальчик бегал где-то с приятелями, зная, что мать вернется от своего любовника поздно. И… вот. Это был тот самый один-единственный раз, когда ему стоило остаться с братом дома.
Малина задумалась, глядя в свои записи.
– Ну, до этого момента мне все предельно ясно. Но почему тогда парня объявили недееспособным и лишили прав? Он нашел мертвого брата, это серьезный шок для ребенка, тем более если он чувствует себя виноватым в этом и его обвиняют другие. И то, что он попал в больницу, меня тоже не удивляет – видимо, страх перед матерью был так силен, что он впал в каталепсию, и это неудивительно – бывает, люди от страха теряют рассудок. Два года он пролежал под капельницами без сознания, а после того как пришел в себя – вместо того, чтобы стать объектом работы психологов, вдруг попадает под надзор полиции и его опекуном становится не кто иной, как его мать. И на всю оставшуюся жизнь его лишают прав и объявляют недееспособным. Я этого не понимаю, пан комиссар. С какой такой стати?
Полицейский выслушал ее тираду с невозмутимым выражением лица.
– Мы сделали все, что от нас требовалось. Дело было закрыто. На Павла у нас ничего не было. И все остальное – это уже дело рук… – он замолчал.
– И чьих же это рук дело?
Вопрос повис в воздухе.
– Павлу Добровольскому сейчас тридцать лет, – начала Малина медленно. – Он не может даже пописать без разрешения мамочки. А ведь он нормальный, здоровый человек. Не так давно он спас свою коллегу. Натурально – спас ей жизнь, рискуя своей.
В глазах комиссара блеснул интерес.
– Восемнадцать лет этот парень расплачивается за то, в чем не виноват. Неужели он и дальше должен нести это наказание? – закончила Малина.
– Это вам лучше у суда спросить, – предложил он.
– Пан Владислав, – она неожиданно сменила тон на нежный, почти интимный, – я ни в коем случае не обвиняю ни в чем вас и вашу команду. Вы свое дело сделали профессионально и чисто. Но я хочу знать, кто был заинтересован в том, чтобы закрыть Павлу рот. Причем в прямом смысле – парень ведь все эти годы молчал как рыба, слова не произнес.
Полицейский довольно долго молчал. Потом задал вопрос, на первый взгляд совсем не связанный с темой их разговора:
– А вы знаете, кем была Жозефина Добровольская, когда случилась эта трагедия?
Малина покачала головой.
– Она была судебным куратором.
Малина чуть со стула не упала.
– Да, да. Пани куратор издевалась над своим младшим сыном только за то, что он был здоровый, а ее любимчик Петр – больной. И это она была заинтересована в том, чтобы парень молчал. А поскольку младший сын тоже оказался шизофреником…
– Павел? Шизофреник?! – этого Малина тоже не ожидала.
– Шизофрения кататонического типа – так его диагностировали, когда он пришел в сознание. Что-то же им нужно было придумать, как-то объяснить. Он же не произнес ни единого слова с той ночи. По просьбе матери ее назначили его опекуном. И я так понимаю, так по сей день и продолжается. Ведь Павел Добровольский не подавал прошение о снятии надзора?
Малина снова покачала головой.
– Но он подаст, – с уверенностью заявила она через пару секунд.
– Вы его представитель?
Ей придется попотеть. Ведь она пока не знает даже, где он сейчас находится. И как он отнесется к тому, что она уже включила его в свою игру. И будет ли он ей помогать. И это ей нужно было выяснить в первую очередь.
– Вы, пан комиссар, много знаете о его семье…
– Я был их соседом. И тоже притворялся, что ничего не вижу, не замечаю, – признался он. – Добровольская после этой истории очень изменилась. Она начала очень заботиться о Павле. Все время бегала к нему в больницу…
И шептала на ухо бедному ребенку слова ненависти, добавила про себя Малина.
– Потом она водила его на прогулки, читала мальчику книжки, учила его, хотя он не реагировал никак на обращения…
Ох, прямо образцовая мать.
– А потом они переехали, я потерял их из виду. Он был славный, симпатичный ребенок. Сильно изменился?
Малина пожала плечами.
– Не знаю. Я его в глаза не видела. Это моя сестра влюбилась в своего спасителя – это ее Павел Добровольский спас от смерти. А мать парня, когда узнала об этой их влюбленности, тут же его куда-то увезла. Я хочу сделать сестре подарок на день рождения, найти ее возлюбленного и вдобавок вернуть Павлу все права. Такая уж я романтичная особа.
Он улыбнулся с некоторым смущением.
– Да, самое подходящее время дать этому человеку шанс, – добавила она.
– Во имя любви?
Она кивнула.
Полицейский улыбнулся снова, очень неловко.
– Если вы действительно хотите его найти…
– Да? – подхватила она.
– Я могу вам дать зацепку. Покажу документ. Добровольская обязана была сообщить суду об изменении места жительства.
Малина даже не нашлась, что сказать. Потом она благодарила его со слезами на глазах. Потом они условились встретиться и выпить кофе в этом же кафе, чтобы он мог показать ей обещанный документ. Когда комиссар попрощался и ушел, слезы на глазах у Малины моментально высохли. Пани адвокат удовлетворенно прикрыла глаза и заказала себе бренди.
Она заслужила маленькую награду.
– Габриэля Счастливая, – вполголоса прочитал невысокий, щуплый доктор в белом накрахмаленном халате. – Наша очаровательная пациентка.
Он улыбнулся ободряюще Габриэле, которая сидела ни жива ни мертва от страха.
– С сего наснем? – с этим вопросом он обратился к камере. – Мозет быть, с осков?
Он склонился к Габрысе. Она заморгала беспомощно, когда он жестом фокусника стянул с нее очки и эффектно бросил их себе за спину – только потому, что стекла были толщиной почти в сантиметр, не послышался характерный звук бьющегося стекла.